– Как думаешь, для чего человеку мозги? – спросил мужик лет сорока своего то ли приятеля, то ли просто случайного собеседника. – А я тебе отвечу: они для того, чтобы жизнью правильно пользоваться, чтобы перед людями не стыдно было.
Собеседник кивнул головой, мол, согласен, хорошо хоть аплодировать не начал. Насчёт аплодисментов этому потому, что разговор протекал во дворе двух пятиэтажек, а там народ к аплодисментам не очень–то привыкший и приученный, сами знаете, не любит наш народ аплодисменты.
Если аплодисменты, значит: или артисты приехали, или опять начальство какое–нибудь пожаловало. Но артисты, они в доме культуры выступать приезжают, за деньги разумеется. А по дворам ходят, песни поют и фокусы разные показывают, это они дураков ищут, ну чтобы эти дураки кровные свои, аж целый рубль, за билет им отвалили. А дураков здесь нет!
Если же начальство, то ещё хуже. Это значит, что ругаться оно будет. Начальство, оно всегда ругается, а как же?! Работа у него такая, на трудовых людей ругаться, спокойно жить им не давать. Идёт значит такое вот начальство по двору ругается и указания всякие налево и направо раздаёт: почему лавочки у подъездов в разные цвета покрашены, кстати, плохо покрашены, вон, пооблезали все, это к примеру, хотя пример из самой–пресамой жизни. Но больше всего внезапно приехавшее начальство ругается на то, что трудящиеся выстиранное бельё и прочие вещи во дворе на верёвках сушит. Тебе–то какая разница? Или что, твоя жена портки тебе не стирает что–ли, в грязных ходишь? Да вряд–ли, вон весь какой наглаженный, аж блестит весь. Значит стирает, а где сушит? Правильно, во дворе. А все эти кровопийцы–управдомы, да ещё в обязательном порядке тётки какие–то, нет не местные, неизвестно откуда, сразу же одобрять и возмущаться начинают и бельё, заметьте, не ихнее бельё, с верёвок прямо срывают, в охапку, и куда оно, бельё, потом девается, до сих пор никто не знает. А начальство, начальство смотрит на всё это, довольным становится и ругаться прекращает, отдыхает стало быть, потому что ему ещё в соседнем дворе предстоит ругаться, а там, дальше, ещё дворы есть. Теперь поняли, почему трудовой народ не любит аплодисменты?
Так вот, собеседник, а вернее будет сказать, слушатель, аплодировать не стал, а налил в стакан, сами знаете чего налил и протянул говорившему. Тот кивнул, спасибо мол, выдохнул, выпил, и опять выдохнул. Всё это происходило на лавочке, прямо во дворе двух пятиэтажных домов, говорил уже, в кустах. Лавочка была до того удобно поставлена, не в смысле, никто тебя не видит, а в смысле, ты никому не мешаешь. Сидя на ней можно было, да хоть что делай! Хочешь просто за жизнь разговаривай, хочешь, в домино играй, хочешь, в любви признавайся, ну и так далее, самое главное – не мешаешь ты народу жить спокойно и счастливо, вот что самое главное.
А мужик тот, только что выпивший и выдохнувший продолжал:
– Мы с ребятами на работе такую штуку придумали, ну просто красота да и только! Не, ничего мы не воруем, мы рационализацией занимаемся, вернее, занимались, мать её… Я же на заводе по холодильным установкам работаю, бригада у нас.
Вот как–то сидели мы вот так вот, всей бригадой, предстоящий праздник отмечали, ну и как водится о работе разговаривали, размышляли как бы её лучше сделать, в смысле, чтобы зарабатывать побольше. Тут Санька, есть у нас такой, светлая голова, идею и подкинул. Говорит: зачем нам установками этими холодильными заниматься, да ещё всей бригадой? Двух человек, как плюнуть раз, высвободить можем! Мужики сразу на него: обалдел что–ли, ну и всё такое, а он: дурачьё вы, ничего в жизни не понимаете, а всё потому, что мозгами пользоваться не умеете или нет их у вас вообще. Ну и выдал, мол, зачем всем на заводе горбатиться? А что, если сделать так: бригада, как ей и полагается, на заводе план перевыполняет, но не вся. Двое из бригады тихо и незаметно с бригадой не работают, а идут в народ, холодильники тому же народу починять. Сами знаете, говорит, холодильники есть у всех, а тех кто их чинить умеет или совсем нету, или хрен ты его найдёшь, вызовешь и дождёшься.
Понравилась нам такая идея, а если понравилась – сказано, сделано! Месяца не прошло, а мы уже как сыр в масле кататься начали, ну ты понимаешь. Так вот, почитай целый год мы так рационализацию применяли и в масле катались, а потом, даже говорить тошно, налей…
Собеседник молча кивнул, налил, ну а что было дальше вы уже знаете. Выпил мужик, но на этот раз не выдохнул, а вздохнул, да так тяжко, что слушавшему его, соседу, пенсионеру дяде Вове его аж жалко стало.
– Вот скажи мне, дядь Вов, почему бабы такие? Почему они своими мозгами пользоваться не умеют?
Дядя Вова видать не знал почему, а по правде говоря, этого никто не знает, на всякий случай пожал плечами, налил ещё, но всё–таки ответил:
– Не знаю, Толян. Я, вон, со своей почитай сорок лет уже мучаюсь и воюю, и всё без толку. Заговорённые они видать какие–то, а может быть заколдованные. – дядя Вова с сомнением посмотрел на стакан, как–будто тот самый колдун в стакане находился, выдохнул, выпил, опять выдохнул. Затем налил Толяну и протянул ему стакан.
– Я б этому, блин, колдуну глаза–то на морде по местам расставил. – выдохнув сказал Толян. – Она ведь что учудила, Нинка моя?!
Я ведь не ханыга какой–нибудь, да и не пропью я столько, здоровья не хватит. Я Нинке почти все эти деньги, рационализаторством заработанные, отдавал, всё в семью, как и полагается! А чтобы вопросов не задавала сказал, что это премия дополнительная мне выделена за очень передовую работу. И ты представляешь, аж зла не хватает, эта дура попёрлась к начальнику цеха и спрашивает, мол, когда вы моего мужика орденом награждать будете? Начальник цеха чуть дух не испустил от удивления, с сердцем у него что–то не то, спрашивает: а за что твоего орденом награждать? А та: как за что, за работу передовую. Это что же получается, говорит, как вторую премию каждый месяц платить, так передовик, а как орден дать, так сразу тунеядец, так что–ли?!
Начальник цеха от такого даже не пообещал ничего, послал мою Нинку, сам знаешь куда послал и всё. Всё, да не всё! Он сразу же к себе бригадира нашего вызвал, ну а тот, когда от начальника цеха вернулся, красный весь, прямо как свекла, нас собрал. До сих пор удивляюсь, как это мужики мне тогда морду не набили? Наверняка не набили только потому, что мозги у них имеются и они ими пользуются, поняли, что не я всё это придумал, а Нинка моя. Ну и дура, свет таких дур не видел!
Видать на последние слова Толяна, больше не на что было, дед Вова хмыкнул как бы не соглашаясь, видать на свете есть дуры и похлеще Толяновой Нинки, и он тому прямой свидетель.
– Я ей такой скандалище закатил! – занюхав хлебушком продолжал Толян. – А она, представляешь, заявляет, говорит: а что это я как дура, глаза вылупив, буду по магазинам, да по рынкам бегать? Заранее надо приготовиться, а то придут поздравлять, твои с работы придут, родня придёт. Васька, паразит, брательник твой, тот обязательно припрётся, тот выпивку с закуской на год вперёд чувствует, паразит. И что я, как я людям в глаза буду смотреть, если у меня ничего не готово и на столе кроме скатерти нет ничего? Представляешь, так мне и сказала. Вообще–то Нинка у меня баба правильная, только дура сплошная, а так всё хорошо.
Теперь вот через эту самую Нинкину дурость мало того, что без второй премии жить приходится, так и первой уже два раза, сволочи, лишали. Начальник цеха так и сказал: вы теперь богатые, так что с полгодика и без премии проживёте, не похудеете. Представляешь?!
Дядя Вова, не иначе как представил, выругался, правда как–то невнятно, пробурчал что–то, но больше ничего не сказал. Да и что тут скажешь, если вокруг жизнь такая несправедливая?! А почему она несправедливая? Правильно! Несправедливая она, потому что бабы мозгами пользоваться не умеют!
***
Весь этот разговор слышала и очень внимательно слушала соседская кошка Вероника, у бабки Тарзанихи живёт. Кошка эта, Вероника, хоть и кошка, она до того стерва, что во дворе все не перестают удивляться. Она что придумала: как завидит кого на этой лавочке, и что удивительно, видит она исключительно мужиков, которые втихаря соображают, сразу щасть к лавочке и на землю падает, это она так голодный обморок изображает. Видать и у неё мозги, свои, кошачьи есть, и она пользоваться ими умеет.
Поначалу очень даже неплохо срабатывало. Ведь мужик наш, он ведь не только когда подвыпивший добрый, он вообще добрый. А почему, спрашивается? А я отвечу: потому что мозги имеет и пользуется ими. А когда пользуется, то всем живым тварям счастливой жизни желает, даже бабам, которые мозгами пользоваться не умеют, а может у них мозгов и вообще нету, вымерли за ненадобностью.
Так вот, мужики сидят, выпивают, о чём–то своём, очень важном разговаривают, а Вероника, ну кошка, рядом на земле лежит, как бы без сознания, так мало того, она, сучка, ещё и лапой дрыгает, мол, плохо ей, от голода помирает. Ну мужики, что мужики, добрые они все, чего повкуснее: колбаски там, сальца, рыбки ей и подбросят. А та, вот ведь сучка, хоть и не человек, а мозги свои, кошачьи, имеет, и пользуется ими, хвать то, что ей бросили, быстренько слопает и опять бац в обморок, и опять лыпой дрыгает.
Думаете что, мужики не раскусили её художества? Очень даже быстренько раскусили. Только кошка Вероника от этого разоблачения только выиграла. Если раньше, ну до разоблачения, иногда подолгу на земле валяться приходилось, то теперь минут пять поваляется, лапой подрыгает, а мужики налюбуются, натешатся, как же, цирк бесплатный, и бросают ей что повкуснее. Некоторые, представляете?!, даже специально для этой Вероники стали свежую рыбку приносить. Где брали, неизвестно. Может сами на рыбалку ходили, а может покупали у кого–нибудь.
Вот и сегодня кошка Вероника старательно изображала перед Толяном и дедом Вовой свой фирменный голодный обморок и лапой дрыгала. Но пока что ничегошеньки ей не перепало, а потому что не до неё, знаете уже какие дела у Толяна творятся! Но кошке Веронике вовсе не нужны были ни колбаска, ни рыбка плотва, в конце концов, не голодная. Сегодня, она как услышала рассказ Толяна о жизни его многотрудной, так сразу же обо всей жратве на свете позабыла.
Дело в том, что Вероника, кошка, тайком вздыхала по Толянову коту, Иннокентию, но увы, вздыхала безответно. Правда Вероника не отчаивалась, не на ту напали, а жила исключительно ожиданием ответных воздыханий со стороны кота Иннокентия. И теперь вот, как только она печальный Толянов рассказ о жизни его многотрудной и как она поняла безденежной прослушала, так чуть было в небо не подскочила. Это какая же удача на неё свалилась! Не иначе бог ихний, кошачий, всё–таки существует и мало того, что существует, услышал он Вероникины молитвы и просьбы, сжалился. Вот теперь бы ещё надо попросить, помолиться ему, чтобы Дерезу, тоже кошка, тоже у бабки живёт только у другой, дел куда–нибудь подальше.
Дело в том, что Дереза эта, она ещё похлеще стерва, чем Вероника. Нет, она в голодные обмороки перед мужиками не падала, видать мозгов не хватает или пользоваться ими не умеет, она похлеще и похуже придумала, стерва. А придумала она то, что Иннокентий, кот Толянов, глаз на неё положил и так крепко положил, что других кошек вообще перестал замечать. Ой, вот только не надо, мол, это он всё сам и что Дереза здесь совсем не причём. Как же, не причём она, знаем!
План Вероники был прост до безобразия и гениальности прост, вот что значит мозги, вот от что значит пользоваться ими уметь: Веронике сообщает Дерезе о беде постигшей семейство Иннокентия, ну то, что без денег семья осталась. Что теперь, денег–то нету, Иннокентия кормить будут гораздо хуже, если вообще будут кормить, и что совсем скоро превратится он из блестящего шерстью пушистого красавца в худющего и облезлого обормота, которых на помойках полным–полно. Ясно дело, стерва всё–таки, Дерезе такой кавалер и, ну вы поняли до какой степени не нужен, толку–то от него, да и перед другими кошками похвастаться будет нечем, вернее, некем. Вот тут–то Вероника тут как тут, дальше будет её дело, ну и её мозгов разумеется. Вероника быстренько уговорит Иннокентия переселиться к ней, ну, к бабке Тарзанихе, и вот оно, счастье на времена вечные, в смысле постоянное.
Ну а насчёт бабки Тарзанихи Вероника нисколько не переживала, уговорит, как миленькую уговорит. Дело в том, что Тарзаниха, она хоть и буйная и весь двор в страхе держит, уж очень хорошо у неё скандалить получается, без памяти любит кошку Веронику. Ну а если любит, то балует, в смысле, вкусно и обильно кормит свою лапулечку насколько Тарзанихиных фантазий и пенсии хватает. Ну а там где она одна, ну, Вероника, там с лёгкостью Иннокентий поместится. Да и бабке радости в два раза больше, это Вероника так думала. Опять же, лавочка. Если до этого Вероника падала в обморок перед мужиками исключительной ради интереса, скучно, да и чтобы все другие коты и кошки завидовали, то теперь вполне можно будет харчи, которыми мужики угощают не съедать тут же, а Иннокентия подкармливать.
«Проживём! – внутренне дрожа от восторга и даже второй лапой задрыгала Вероника».
Ей хотелось прямо сейчас бежать, найти Дерезу, сучку эту, и обрушить на её безмозглую голову страшную для неё новость. Но поскольку мозги у Вероники присутствовали и пользоваться она ими умела, Вероника, да плевать что так ничего и не дали, терпеливо долежала, додрыгала лапой покуда Толян не досказал про свою беду, а дядя Вова её не дослушал, ну и покуда водку не допили. И когда Толян и дядя Вова отправились по домам кошка Вероника и правда прямо подскочила в небо и побежала искать Дерезу.
Дерезу Вероника нашла почти тут же, около соседних кустов, ты сидела, нервно шевелила хвостом, на воробьёв видите–ли охотилась, дура!
«Да, не потянешь ты Иннокентия, не потянешь. – глядя на поглощённую охотничьим инстинктом Дерезу подумала Вероника. – Иннокентий, он не такой, его на воробьях не проведёшь, ему рыбку да сосисочки подавай».
– Оставь ты в покое воробьёв. – чуть–ли не крикнула Вероника подкравшись к Дерезе сзади. Она так хотела испугать Дерезу, ну и воробьёв конечно, чтобы разлетелись в разные стороны. Воробьи испугались и разлетелись, а Дереза нисколечки.
– Чего тебе? – обернувшись спросила Дереза, а мысленно добавила: «Шалава беспутная». – ты что мешаешь?
– Ничего я тебе не мешаю. Привет. – Вероника как ни в чём ни бывало присела рядом. Кстати, когда здоровалась, тоже, мысленно разумеется, добавила в адрес Дерезы парочку ласковых. – Новость у меня для тебя есть, плохая новость. – вздохнула она.
Дереза внимательно посмотрела на Веронику, но охать и ахать преждевременно не стала, к тому же она от этой сучки, Вероники, ни разу ни одной хорошей новости не слышала. Только плохие.
– Иннокентий твой, – язвительно начала Вероника. – оказывается нищий. – и аж замурлыкала от удовольствия.
– Как это нищий? – скорее не поняла, чем ужаснулась Дереза.
– Семья его без денег осталась, дома есть нечего. – скорчив грустную морду, хотя на самом деле получилась она не грустной, а прямо–таки светящейся от удовольствия. – Кормить его теперь не будут, нечем его кормить. Придётся твоему Кеше по помойкам пропитание искать.
– Тебе–то что? – сохраняя спокойствие спросила Дереза. – Тебя твоя Тарзаниха кормит, мужики тоже подбрасывают, вот и радуйся. Да и вообще, иди отсюда, а то я разозлюсь.
***
Нинка даже обрадовалась, когда увидела куриные косточки лежащие на коврике у их двери. Значит права она оказалась, люди врать не будут, значит они с Толяном живут душа в душу и косточки тому самое наилучшее подтверждение. Это кто–то завидует их счастливой жизни, вот порчу и наводит. А что, есть чему завидовать! Вот пример тебе, все, кого ни возьми постоянному между собой ругаются. Все, да не все, Нинка с Толяном не ругаются, ну почти. Ругаются конечно, но очень редко, исключительно тогда, когда Нинка в очередной раз чего–нибудь этакое отчебучит.
Она, Нинка, ну прямо до последней клеточки своих души и организма за семейное счастье изо всех сил и старается. То у цыган золото купит, которое потом чуть–ли не железобетоном оказывается, то билет лотерейный, который через неделю обязательно «Москвич» выиграет, знающие люди сказали. Тогда они с Толяном конечно же ругаются, но недолго.
Так и сейчас, ну после ордена этого треклятого, ну поругались маленько и хватит, теперь в счастье и в согласии надо пожить. И вот оно счастье, кости куриные кто–то под дверь подбросил, значит завидует, колдует, сволочь.
Нинка сразу же бегом до знакомой бабки–колдуньи побежала, ну чтобы та порчу от Нинкиного дома отвела. Бабка посмотрела на принесённые Нинкой кости, даже понюхала их и авторитетно заявила: колдовство это, страшное колдовство, чёрное.
– Колдуны это, милая. – со знанием дела сказала бабка. – Завидуют тебе, вот порчу на твой дом и на тебя с мужем и наводят. Но ты не переживая, я колдунов этих, завистников, как котят могу передушить, но для этого мне десять килограмм нужно.
Нинка хотела было сторговаться на восьми килограммах, но передумала, семейное счастье, а вместе с ним и здоровье как её, так и Толяна дороже. Сахар был куплен и сопровождаемый тихими, в форме шёпота, матюками доставлен бабке–колдунье. Бабка блестнувшими на миг глазами посмотрела на сахар и дала Нинке перо какой–то птицы и пузырёк с водой.
– Слушай сюда, девка. – начала инструктаж бабка. – Перо это, оно от волшебной птицы перо, от какой, тебе знать не полагается. Ты возьми его и под коврик, что перед дверью и положи – самое надёжное средство, ни одно колдовство с ним не сможет справиться. А водой этой ты соседские двери опрыскай, соседи на тебя порчу наводят. Кто, не скажу, не полагается тебе знать, кто. И самое главное, – бабка даже указательный палец вверх подняла. – после того, как всё сделаешь, обязательное сходи в баню, пропарься как следует и после этого мужика своего три ночи до себя не допускай.
Нинка аж вспотела вся как услышала и тут же хотела было сторговаться на одной ночи, ну чтобы Толяна до себя не допускать, даже ещё согласна была бабке сахара купить, но опять передумала, семейное счастье важнее.
Видать та бабка на самом деле колдунья, правда чуток какая–то неправильная. Кодовства её, вместе с пером и водой, хватило ровно на три дня, ну когда Нинка Толяна до себя не допускала, один раз даже поругались, блин. На четвёртый день, прямо с утра пораньше, Нинка на работу собралась идти, глядь, у двери на коврике лежит рыбья голова и половина сосики, вот вам и колдовство!
Нинка сразу же после работы к колдунье и чуть–ли не за грудки её, и об стенку. Но не на тех напали, колдунья всё–таки! Бабка отругала Нинку матерными словами и сказала, что Нинка дура, потому как не знает, колдовство, оно всегда так работает.
– Сначала, – вразумляла Нинку бабка, – сработает и хорошо сработает, а потом на несколько дней перестаёт работать, почему так, не Нинкиного ума дело. Зато потом начинает работать так, что всем чертям, колдунам, порчу на её дом наславшим и тем, кто завидует, тошно станет, проверено.
Ну что, Нинка успокоилась, да и любой успокоился бы, всё–таки колдунья сказала, а ей не верить нельзя, грех.
Но, как говорится: на колдунов надейся, да сам варежкой не щёлкай, мудрость народная есть такая. Решила Нинка сама проследить, кто же это ей под дверь заколдованные рыбьи головы, кости куриные и сосиски подбрасывает?
***
Не специально конечно, но всё получилось как в какой–то песне. Судите сами: Иннокентий, с утра пораньше, сметанкой и рыбкой накормленный выходя гулять во двор даже не смотрел на оставленные Дерезой продукты питания, а Нинка, идя на работу, аккуратно выбрасывала всю эту, как она думала, колдовскую нечисть, сглазу боялась.
Поехали дальше: Дереза, глядя на то, что пламенные чувства к ней со стороны Иннокентия не ослабевают была уверена, что он всё принесённое ей аккуратно съедает, а не благодарит, потому что и без слов, и так всё понятно. А вот кошке Веронике ничего было непонятно, прямо колдовство какое–то, не иначе.
Поэтому Вероника решила докопаться, выяснить всю правду, почему оно так происходит? Опять же, Дереза – ещё та сучка, у–ууу, стерва проклятая, а вдруг как что и правда наколдовала? Стала Вероника незаметно следить за Дерезой и выследила!
Что эта сучка удумала?! Она, уж неизвестно как, вообще–то известно, шлюха, договорилась с котами, которые всем окрестным помойкам хозяева, и те начали давать ей что–то из съестного: ну там, голову рыбью, сосиску людями недоеденную, короче, что найдут. А Дереза, нет чтобы самой слопать, она все эти подарки под дверь кота Иннокентия стала относить и там складывать. Ну и стерва!
Вероника справедливо решила, что если она обделает, ну, по маленькому, принесённую Дерезой еду, Иннокентий ни за что её не станет есть, да ещё Дерезе скандал устроит и перестанет пылать к ней чувствами, и вот тогда оно, счастье. Дождавшись когда Дереза уйдёт Вероника шасть в подъезд, поднялась на этаж и только–только приспособилась, чтобы отмстить этой сучке проклятой, как…
Нинка как раз возвращалась с работы, глядь, ах ты ж стерва, ведьма проклятая, видит, над куском колбасы сидит кошка соседки, Тарзанихи, и нужду на неё справляет. Вы бы потерпели такое?! Вот и Нинка не потерпела! Сразу же, и откуда реакция такая, Вероника даже ничего понять не успела, хвать кошку за шкивратник и о стенку, а потом о дверь, а потом опять о стенку. Вероника, ясно дело, орать дурным голосом да на весь подъезд, а куда ей деваться? Разумеется на крик любимой лапочки, кошечки Вероники, тут же выскочила Тарзаниха.
Стоит сказать, Тарзаниха хоть и бабка уже, а телесной и духовной уверенностью в себе не обижена, ой как не обижена. А тут Веронику эта стерва, Нинка, о стенку со всего маху лупасит! Да Тарзаниха за лапочку свою любимую не только Нинку, пятиэтажку готова по кирпичику разобрать, и не одну.
Соседи потом другим соседям, ну тем, которым не посчастливилось всё это видеть, рассказывали что всё как в каком–то длинном иностранном кино происходило, правда не так длинно как в кино. Нинка тут же забыла про кошку Веронику и на Тарзаниху:
– Ах ты ведьма корявая, колдуешь?! Счастья нас с Толяном хочешь лишить?!
– Я тебя сейчас не счастья, я тебя сейчас перьев твоих раскрашенных напрочь лишу и всю морду твою стервозную искарёжу! – нашлась что ответить Тарзаниха и бросилась на Нинку.
Соседи растащили, а то неизвестно чем бы всё закончилось, может быть даже смертоубийством. А на следующий день выяснилось, что на ближайшую неделю что бабка Тарзаниха, что Нинка будут ходить как два светофора, народу подмигивать, у обоих по фингалу под глазом получилось.
Да ладно с фингалами этими, особенно для Тарзанихи. Она, Тарзаниха, на пенсии, так что и дома может отсидеться, а вот Нинке, Нинке на работу надо ходить, ничего не поделаешь. Как не гримировалась Нинка, а баб не обманешь, у них на такие вещи глаз, любой орёл–стервятник позавидует! Короче, начали бабы на работе пытать Нинку, мол, за что ей Толян под глаз засветил, чего такого она ещё натворила? Сначала было Нинка про колдовство Тарзанихой вместе с кошкой против неё с Толяном наколдованное хотела рассказать, но передумала, один хрен не поверят. Короче, принялась Нинка отшучиваться, что–то там про падение с кровати рассказывать, а всё больше отмалчивалась. А бабам, ещё те стервы, этого только и надо, рады стараться. В общем, до того они Нинку зашпыняли своими стервозными комментариями, что когда появилось начальство, в лице главбухши, такой же стервы, как и бабы и спросило у Нинки: что у той с глазом, Нинка, а потому что достали уже, и послала начальницу, да так, что аж бабы под свои столы бухгалтерские попрятались. И вот вам результат колдовства и премии и премии, второй, незапланированной: Нинке выговор и лишение премии, но не второй, а первой, самой обыкновенной. Вот так–то!
***
– Вот скажи мне, дядь Вов, откуда ведьмы берутся? – дядя Вова налил, Толян выпил, вздохнул печально и продолжил жаловаться на жизнь свою, колдовством искарёженную. – Так ладо бы, если одна она, стерва, так ещё и кошку подговорила.
Дядя Вовка, впрочем, как и все жильцы этих двух пятиэтажек, и не только этих, был прекрасно осведомлены о произошедшем. Более того, некоторые из жильцов были осведомлены об этом даже больше, чем Нинка, Тарзаниха и Толян вместе взятые. Видимо поэтому дядя Вовка ничего не ответил Толяну, лишь махнул рукой, затем вздохнул сочувственно и налил себе.
А кошка Вероника, тут как тут, вот она, опять разлеглась на земле перед перед мужиками, лапой начала дрыгать, в обмороке видите–ли она, пожрать дайте. А что ей, она за счастье своё кошачье боролась, а хозяйка с Нинкой здесь не причём, так что пусть сами между собой разбираются.
– И эта здесь. – взглянув на развалившуюся Веронику пробурчал Толян. – У ведьма, брысь!