Наблюдая за Вериной судьбой, думаешь, что вот сейчас всё закончится, и жизнь подарит освобождение от всех бед и болей. Не тут то было. Это реальная история , круче, чем в кино. Всё настолько непредсказуемо, что диву даёшься, откуда черпает силы? Психологи, Мудрецы давно утверждают, что только труд формирует в человеке Человека. Идёт мужчина, видит, как в коконе бьётся бабочка. щелочка в коконе маленькая, она то лапку в неё высунет, то крылышко. Долго наблюдал мужчина. Ушёл. Через какое время возвращается, картина та же. Пожалел он бабочку, расковырял ножичком побольше щель, выползла она. Разве она сможет летать? Нет! Она в коконе бьётся, вбивая силу в крылья, как только вобьёт, разорвёт кокон. Вот так и наши дети, учатся, трудятся, вбивают навыки, приобретают умения, опыт, творческую и духовную силу, и когда вобьют, улетают, уходят в свою взрослую жизнь. Никогда ничего нельзя делать за малыша., чтобы не взращивать лень и эгоизм.
Замёрзшее стекло часть 6
Продолжение.
Жизнь бежала, отражая важные и главные события в семье Веры. Алёша стал вселенной семьи, все отношения строились вокруг его желаний и потребностей. Мать часто гуляла с ним в роще, рассказывая о значении природы. «Сынок, ты не обижайся ни на кого, что ножки у тебя другие. Так бывает с некоторыми людьми, это, говорят, какой-то урок жизни, надо всё принимать, что пришло к тебе. Божественная Сила – она сильнее всех сил. Читай, узнавай больше, и духовная сила оживёт, творческая проявится. Я очень люблю тебя, рада, что ты есть у меня… у нас. Природа радуется любому твоему делу. Ты взял книгу в руки, а держит её Бог на ладони, поэтому человеку становится от чтения радостно». В свои семь лет Алёша хорошо соображал. В первое время он ходил в общую школу, но успевать за сверстниками, даже в простом написании, он не мог, руки от напряжения быстро уставали, и мальчик пропускал многое из того, что диктовал учитель. В школу для умственно-отсталых Вера его не отдала. Она оббила не один порог, чтобы убедить чиновников в умственной полноценности своего сына. «Почему, – думала мать, – чиновники закрылись совершенным бездушием. Физическое несовершенство не даёт им право считать, что человек умственно-отсталый. Как же так можно унижать человека?» Мать добилась обучения на дому. Вера теперь не просила, а требовала, раскрывая своей уверенностью самые «тяжелые» двери. К Алёше приходили женщины-учителя, старающиеся во всём потакать мальчику. Он спорил, философствовал о проблемах жизни, смеялся, шутил – вёл себя вполне комфортно и адекватно, вызывая к себе уважение.
Мать делала всё для сына, приучив к этому и домашних. Все просьбы и желания Алёши выполнялись тут же. Атмосфера в семье установилась доброжелательная и шутливая. Виктор не нарушал законы жены, любя своих детей. Женщина смирилась со своим положением и приняла болезнь сына, как неизбежность, стараясь не показывать своего горя ни детям, ни мужу. Алёшка подрос, и ему купили инвалидную коляску и двухколесный велосипед.
Отец с сыном часто играли во дворе в мяч. Направляя пинком резиновый крутящийся шар к сыну, Виктор со смехом и азартом кричал ему:
– Пас, Алёша, пас! – отец старался заставить мальчика отбить мяч ногой и удержаться в «седле».
Эти упражнения закаляли волю ребенка, развивали реакцию, да и мальчишеский азарт должен был находить выход.
…Молодой город расширялся, разрастался, устремляя свои пути на слияние со столицей. Строились «хрущёвские» девятиэтажки, дабы удовлетворить растущую потребность в жилье. Индивидуально застраивались целые подъезды для чиновников, «глотая» квадратные метры новоселов, осчастливленных «птичьим» гнёздышком, отделённых стеной неравноправия. Реальность заболеть клаустрофобией в таких «гнёздышках» давала человеку полную возможность. Но счастливые новоселы были и этому рады. По сравнению с другими, не имеющими крышу над головой или проживающих в общих «тараканниках», радовались и этому счастью.
Уже год, как семья Виктора переехала в новую квартиру в большой дом в центре города. Вера устроилась работать на железнодорожную станцию, где по-настоящему ожила, ощущая себя человеком ещё и потому, что зарплата у неё была выше, чем у Виктора. Деятельная, экономная (муж приучил жену к этому своей основательной бережливостью), она с размахом и усердием обустраивала своё гнездышко: накупила ковров, хрусталя, приличную мебель. Чистоплотность и любовь сделали квартиру уютной и весёлой. Вера всё делала, лишь бы дети не чувствовали невнимания. Стараясь успеть везде, она так выматывалась, что не помнила, как засыпала. Муж радовался перемене в семье, стараясь участвовать в обустройстве со всей мужской основательностью. Он неплохо разбирался в радиотехнике. Если ставили ёлку на Новый год, то она не только подмигивала и крутилась, она мигала с переменным успехом, даже звёздочка вращалась в другую сторону.
Эта семья не любила шумных сборищ, с соседями только здоровались, не заводя никаких отношений. Как-то Виктор привёл в гости мужиков из своей смены. До прихода Веры они изрядно выпили и, увидев хозяйку, стали активно выражать восхищение её чистоплотности и аккуратности. От Виктора они не слышали худого слова о жене, всё «Верунька да Верунька», поэтому не сразу сообразили, что это она им выдаёт:
– Быстро встали и по одному за дверь, и чтобы я вас никогда не видела у себя дома, – её холодный взор прожигал насквозь, выветривая хмель.
Виктор засуетился, услужливо подавая мужикам шапки:
– Вы на неё не обижайтесь, – его голос подрагивал, казалось, что от сочувствия и понимания, – устаёт жёнка.
И обращаясь к жене, тихо добавил:
– Ты, Верунь, не сердись, они уйдут, я сам всё сейчас уберу, только вот провожу ребят.
Вера слегка удивленная его пламенной речью, подняла на него глаза, и муж не успел отвести взгляд, в котором горела обнаженная ненависть. Женщина усмехнулась и в тон ему добавила:
– Проводи, конечно, чтобы не заблудились.
Мужиков совсем обескуражил виноватый тон хозяина, и они, переглядываясь, смущённо сопели под нос. Уже на улице набросились на товарища:
– Ну, ты, брат даёшь! Можно же было предупредить, мы бы и не пошли к тебе. Что, думаешь, не понимаем? Всё понимаем! – дружески приобняв, они похлопывали его по плечу.
Виктор расчувствовался и доверительно-слезливым тоном произнёс:
– Эх, братва, знали бы вы, как она переживает! Сердце моё рвётся на части, видя эту несправедливость. А чем помочь? Только создать покой. Вы уж не сердитесь на меня, дурака.
Своей откровенной речью он проникал до самых глубин души своих колег. Каждый ругал себя за неосмотрительное вторжение в эту семью. Вернувшись домой, муж не спеша снял одежду и прошёл на кухню, где жена готовила ужин:
– Устала? – участливо спросил он.
Вера подняла на него глаза, полные отважной решимости, и встретила ледяной взгляд Виктора:
– Посуду помоешь? – голос звучал с металлическими нотками, но с притворным доброжелательством, сказал мужчине обо всём.
– Помою, конечно, – в тон жене ответил муж.
Убирая посуду, он распалял себя сладкими мыслями: «Доберусь же я до тебя! Где это видано, чтобы баба была выше мужика? Придёт время, верну тебе всё, дорогая жёнушка, сполна. Ничего, на то я и орёл, чтобы тихо высматривать добычу, и уж если попала какая мне в руки, не выпущу! – он успокоился и улыбнулся своим мыслям.
Вера будто бы подслушала его:
– Орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда до облаков не добраться! – она с усмешкой смотрела на мужа, даже с каким-то сожалением, будто знала, о чём он думает.
Супруги никогда не вспоминали этот случай, но пропасть между ними стала ещё шире и ощутимей. Только работа приносила избавление от горестных мыслей. Вера стала старшим приёмосдатчиком смены. Её уважали, с ней считались, и женщине казалось, что у неё за спиной растут крылья. Под стать настроению оживала и природа. Весна окутывала теплом каждую почку, каждый островок, и в ответ на её старания, набухшие почки лопались, высовывая зелёный язычок. Как на лысой макушке – на пригорках появлялся нежный пух зелени, радуя душу этим обновлением. Вере, как никогда казалось, что судьба, устав от мытарств, как уставший путник, искала тепла и чего-то нового. Она буравила глазами просторы, ища, за что бы зацепиться душой, просящей радости и любви. Женщина не понимала, что такое с ней случилось: то ли это была защитная реакция души – возрождаться из пепла, то ли ей самой надоело постоянно находиться под грузом беды? Так это или иначе – ей хотелось жить! Предстояли дачные работы. Вере нравилось приезжать на дачу, где царил покой и порядок, созданный мужем. Первый этаж был недостроен, зато на втором царил уют, созданный Верой. Ребята подросли. Алёша заканчивал третий класс, Лена – восьмой, дети посильно помогали в обустройстве дачи. Веселая возня объединяла их стремления, скрепляя звенья душ. Ребята любили бывать на даче, там родители молодели на глазах: шутили, подтрунивали друг над другом, как маленькие дети. Соседи по даче с завистью смотрели на эту дружную семью, где муж так бережно относился к жене – все садовые работы выполнял сам. А она подстать ему – хозяйничала с особой чистоплотностью. В комнатках каждая вещица имела своё место. Глядя на них, соседи верили, что это самая дружная семья в округе. Вера приветствовала соседей из открытого окна, из которого доносилась музыка и смех детей. Женщина меняла обои, вешала новые занавески, создавая праздничное настроение для всех обитателей дачи. Дразнящий запах её пирогов разносился по округе, смешиваясь с садовым ароматом цветущих деревьев и трав. Виктор был горд, что никто не умеет так печь пироги, как его Веруня. «Да, это искусство, быть такой чистоплотной и аккуратной, при этом оставаясь маленькой, стройной и желанной! Всякий мужик желал бы иметь такое сокровище!» – думал Виктор о своей жене, и казалось, что в нём плещутся настоящие чувства.
Лето пришло жаркое и дождливое. Вера выписала два мешка цемента для дачи и искала машину отвезти в гараж покупку.
– Вера! – окрикнула её коллега, Тамара Степановна. – Вон «Камаз» сейчас в город поедет, подбросит тебя. Николай! – закричала она кому-то. – Забери мешки!
От машины отделился мужчина и перенес мешки в кузов. После недавно прошедшего ливня, приходилось перескакивать через огромные лужи, по-хозяйски разлившиеся сразу у первой ступени их здания. Подойдя к кабине машины, Вера поняла, что без посторонней помощи ей не обойтись. Узкая юбка не позволяла поднять ногу даже на первую на ступеньку, находящуюся довольно-таки высоко. И тут её подхватили чьи-то руки и как пушинку запихнули в кабину. Это длилось мгновение, но женщину обожгло, словно огнём. Вслед за руками появился и их представитель. Это был крупный мужчина с огромными усищами, опущенными книзу, как у казаков.
– Що, сомлела трошки? – пробасил он приятным низким баритоном. – Напужал? Звиняй, не хотел.
– Вы кто? – выдавила женщина, ещё больше волнуясь.
– Чилувек, Николой клычут.
– Какой у Вас интересный говор. Вы украинец?
– Ни, – как-то радостно поведал он, – я белорус, – он произносил это мягко, мешая белорусские слова с русскими, и поэтому получалось смешно. – Ты не боись меня. Ты така гарна… – он немного замялся, подбирая слова, – гарна женщина! До сир пор чую тебя руками.
Вера покосилась на его руки-кувалды. Ногти грязные, брюки мятые, но от него исходил такой крепкий мужской дух, что у неё невольно закружилась голова.
– Ты не матри, шо руки грязны да брючины мяты, ни переодевся, ни успев, – угадал он её мысли.
– Мне-то что до ваших рук? – смутилась она. – Это ваше личное дело.
– Тай ж я видю, як глазеешь на них, – он уселся поудобнее, плотно прижавшись рукой и плечом к Вере. – Выгружу тебя, тай и поиду, периодинусь.
Они замолчали, испытывая от близости обоюдное волнение. Возле гаража он ловко вынул женщину из кабины, задержав на весу, будто разглядывая. Его жаркие руки обжигали тело. Вера, как беспомощный котёнок, зависла в воздухе.
– Отпустите меня сейчас же! – она старалась говорить сердито, но получилось беспомощно-просяще, горло перехватили спазмы волнения.
Он вдруг прижал её бережно к груди и замер на мгновение.
– Тай не ворошись, трохи погодь, – он щекотал ухо чуть охрипшим голосом, струи воздуха, щедшие изо рта, расслабляли. От этой ласковой просьбы ей стало так хорошо, что она замерла. Обмякнув в его руках, не желая прерывать эти сладкие минутки, она будто чего-то ждала.
Николай сразу почувствовал это. Он сжал её ещё сильнее и, найдя её губы, припал к ним, как к кувшину с живительной влагой. Он пил и пил, захлебываясь сердцем от нахлынувшего чувства. Вера «сползла» по нему и, коснувшись ногами земли, пошатнулась. Он попытался снова её прижать, но она уперлась руками в грудь и ослабленным голосом выдавила:
– Вы с ума сошли! Что вы себе позволяете? – она побрела к гаражу заплетающимися ногами и кое-как открыла замок.
Николай перетащил молча мешки и замер возле неё.
– Советская четыре, секция десить, комната девяносто вторая, приходь в шесть, ждать буду, – и ушёл не оглядываясь.
«Сумасшедший! – воскликнула Вера про себя. Он что думает, что я приду? Да никогда!» Но сердечко предательски ликовало, не желая слушать разума. Занимаясь домашними делами, женщина никак не могла смахнуть с лица улыбку, она будто приросла к нему и никак не хотела подчиняться её воле. «Не пойду! И не жди! Ишь, какой шустрый выискался!» – но и мысли ей не подчинялись и одна нелепее другой лезли в голову.
– Мам, ты что такая счастливая? – сын пытливо смотрел на мать. – Премию получила или как?
– Или как! – она засмеялась и обняла сына, видимо, слишком порывисто.
– Мне больно! Ты что? – он недоумённо уставился на неё.
– Прости, прости! – мать стала покрывать лицо сына поцелуями. – Сыночек, ты меня любишь, ведь правда? – из глаз катились лёгкие счастливые слёзы.
– Мам, да что с тобой? – мальчик озабоченно смотрел на родные черты лица, не находя привычной озабоченности. Его маленькое сердечко сразу уловило перемену, и от этой загадочности становилось неспокойно на душе. – У тебя, правда, всё в порядке?
– Правда, правда, – она поспешно вытерла слезы, напугавшие сына. – Просто у нашей сотрудницы родился сын, и сегодня вся наша смена идёт её поздравлять. А я вспомнила, как тебя родила, – как из рога изобилия лилась легко ложь, не задевая ни одну струнку души.
– Так ты сходи. Плачешь, думаешь, что я огорчусь, если уйдешь? – у него отлегло от сердца. – Сходи, мама.
Она ждала подобного от сына, но тут её словно «пробило»: «Что же я делаю? – мысленно ужаснулась она. – Покой сына меняю на какого-то…» – она не стала додумывать и твердо произнесла:
– Нет, нет, не пойду. Как я тебя оставлю? Да и не обязательно мне там быть, – слово «там» она произнесла с нажимом, будто убеждая себя в этом.
– Я уже большой, в четвёртый класс перешёл! – горделиво сообщил сын.
– Да, родной, я горжусь тобой! – Вера обняла и расцеловала сына.
Но когда пробило шесть, её душу захолонуло. Всё валилось из рук, ничего не хотелось говорить. Вера и сама не понимала, почему ей хочется к Николаю.
Около двадцати часов вечера на ней уже не было лица. Её сковала такая тоска и безысходность, казалось, что сердце разорвется на кусочки.
– Мама, если ты сейчас пойдёшь, то ещё застанешь своих подруг и успеешь поздравить коллегу. Она далеко живет? – сын настороженно уставился на мать, чувствуя, как ей важно сходить на праздник.
– Да, да… ты прав, – она будто ждала этого сигнала и лихорадочно бросилась собираться. – Да, да, я успею, я успею, – в исступлении шептала Вера.
Уже одетой, она на миг замерла, подняв на сына глаза, полные благодарности.
– Спасибо, сынок, – и быстро выскользнула за дверь, боясь передумать.
В последние три года Вера сблизилась с соседкой Оксаной. Та всё приставала к сыну на улице с разговорами, а потом подошла к матери Алексея и попросила разрешения приходить к Алёше в гости. Вера сначала заартачилась, а потом решила, что зла не будет, если сын будет общаться с соседкой. Но та прочно вошла в их семью, стала настоящим другом Вере и её сыну. Алёше в десять лет сделали операцию, к этому событию приложила много стараний соседка Оксана. Мальчик теперь мог передвигаться на костылях. Он уходил на прогулки подальше от дома, тренируя свою волю. Споры соседки с матерью дали положительные результаты Алёшка стал проявлять интерес к домашнему хозяйству, посильно участвуя в проблемах семьи. У него появились друзья и подруга, с которой подросток с удовольствием переписывался. Он, как зёрнышко, созревал, накапливая житейской мудрости, участвуя во всех семейных проблемах. Алёша читал много философских книг, смотрел интеллектуальные передачи, высказывая свою точку зрения на всё, что его интересовало и тревожило. Политическая жизнь страны не обходила его стороной.
После событий возле гаража, женщина зашла к соседке и, не удержавшись, поделилась своей новостью.
– Мне так хочется, чтобы ты была счастлива, – просто сказала Оксана, – вопреки рассудку, я даже буду рада, если этот человек подарит тебе хоть немного радости и любви. Хотя я всей душой за крепкую семью. Но… – она не договорила, стараясь не обидеть подругу.
И вот Вера опять звонила к соседке в дверь. Та по глазам сразу поняла, куда собралась новая подруга. Они молча обнялись.
– Тьфу, тьфу, – поплевала Оксана, боясь сглазить удачу, – я желаю тебе добра. Успокойся, тебя всю колотит...
Вера выскользнула за дверь и смело пошла навстречу неизвестности. Доехав на троллейбусе до нужной остановки, только предполагая где этот дом, женщину интуитивно «несло» именно туда, где её ждали. Отдышавшись, она негромко постучала в дверь, не соображая, что стучится в общий коридор. Руки дрожали, и дотянуться до звонка не было сил. Но дверь тут же распахнулась, будто за дверями стояли и ждали этого сигнала. Николай схватил её и легко поднял на руки, прижав крепко- крепко к груди. Он занёс этот ценный «груз» в свою комнату и ходил с ней, качая на руках, как малое дитя. Сколько так прошло времени, они не знали. Наконец он присел с ней на диван, боясь даже на минуту выпустить женщину из рук.
– Злата моя! – он наклонился и осторожно стал касаться губами её глаз, щёк, губ, беспрерывно повторяя эти сокровенные слова, в которых плескалась сумасшедшая страсть и нежность. Она обхватила его шею руками, отвечая на его поцелуи. Истосковавшиеся тело и душа по ласке, тонули в этой истоме страсти. Их накрыла агония любви, унося их души в неизведанные высоты, где разум отдыхал, давая плоти насытить души тем богатством, что хранит в себе сила притяжения сердец…
Жизнь Веры изменилась. Она считала себя засохшим деревом и не ожидала, что оно может когда-нибудь так расцвести. «Оказывается, во мне ещё столько силы и буйства!» – мысленно восхитилась женщина своим ощущениям. Она часто вспоминала тот первый поцелуй, от которого она сомлела, как школьница.
Твой поцелуй – как сон, как сказка…
Блаженством переполнена душа.
И вся моя запрятанная ласка
Навстречу раскрывалась, не спеша.
И дни мои, до сей поры холодные,
Согрелись от горячего дыхания…
Ты чувства утолял свои голодные
И остужал душевные страдания.
Стучало страстно сердце. В исступлении
Переплелось всё наше естество…
И замерла душа в сомнении –
Не веря в это чудо, волшебство!..
Первое время она не замечала ничего предосудительного ни во встречах, ни в самом Николае. Ей всё нравилось: и его резковатый мужской «дух» и неуклюжесть, даже вечно мятым брюкам она нашла оправдание – не приучила жена следить за чистотой и опрятностью. Их встречи были короткими и бурными. Николай частенько брал бутылочку «за свиданьице», и за то короткое и редкое время, что судьба дарила обоим, мог выпить всё.
– Велусинька, ты мой гостинец судьбы! – любил повторять он.
Вера восхищалась мужской его силе. Ей нравилось видеть этого детину перед ней на коленях, становившегося ручным котёнком. Она уже не удивлялась своему безрассудству, с каким отдалась во власть этому человеку. Ей казалось, что они долго брели в темноте, а встретившись, сразу почуяли сердцем, что им надлежит быть всегда рядом. Мир приобрёл все цвета радуги. Единственное, что сжигало ей душу – ревность.
– Ты меня любишь? – страстно спрашивала она возлюбленного. Ей постоянно хотелось слышать и ощущать этого гиганта, купаться в его нежности, вдыхать его запах, преследовавший её даже в его отсутствие. Она чувствовала каждой клеточкой, что Николай её любит. Он часто плакал, молча качая на руках своё сокровище.
– Цветик ты мий, – нашёптывал он ей, – николы я ни был так часлив. Зорю моя! Где ж ты риньши була?
Они мечтали, что наступит время, и судьба их соединит под одной крышей. Домой Вера уходить не хотела. Она устала видеть горящие ненавистью глаза мужа, недоуменно-осуждающие взоры детей. Все были против её счастья. Как-то дома, выйдя из ванной, она столкнулась в коридоре с мужем.
– Ванну-то хоть вымыла после себя, дети как мыться будут? – он говорил громко, явно для детских ушей, срываясь на крик.
– Конечно вымыла, не беспокойся, – спокойно ответила жена.
Ей не хотелось ругаться, расплёскивать то счастье, что находилось у неё внутри. Её спокойствие ещё больше злило мужа.
– И ты матерью называешься, детей забросила, – кричал он, – дети сиротами растут при живой матери!
– А ты куда делся? Ты ведь отец! Да и я никуда не ушла, рядышком. А вот если будешь много орать, правда, куда-нибудь денусь.
Он сразу уходил, сломленный её силой, побаиваясь «приложить» давно чесавшиеся руки. «Ну, погоди, придёт моё время», – злорадно думал он, ненавидя и любя с одинаковой силой. Никогда так не светились её глаза при его прикосновении к ней. Это больше всего злило и рождало ненависть и ревность. Она боялась одного – объяснения с детьми. Они хранили молчание, с затаённым страхом наблюдая за родителями. По их мнению, мама не имела права так поступать с ними. И как она ни старалась отдалить это объяснение, оно прорвалось, как назревший нарыв…
– Мама, может, ты объяснишь, что происходит? – назидательным тоном спросила повзрослевшая дочь. – Я хочу наконец-то услышать правду! Ты что, завела себе хахаля?
– Что? – глаза у Веры округлились. – Ты как разговариваешь с матерью? – женщина задохнулась от обиды. – Разве у вас нечего кушать? Или вы ходите грязными? Или я не убралась дома? Вы без моего внимания бываете часа два в неделю. Разве я не могу посвятить для себя хотя бы эти два часа? – её голос набирал силы. – Я люблю! Да, да – люблю! И я имею на это право, – слёзы хлынули, как из прорвавшейся запруды.
Дочь тоже заплакала, а у Алёши затряслись губы, и он, чтобы скрыть свою слабость, закрыл рот рукой. Его глаза наполнились предательскими слезами, и мальчик тер их кулаком, загоняя свою слабость обратно. Он не мог представить, что его мама может уйти навсегда, как говорил иногда отец. Он не мог понять, что у неё могут быть какие-то секреты от них. А самое непонятное для него было то, что мама может чего-то хотеть сама, отличное от их желаний. «Этого не должно и не может быть!» – так думал сын, протестуя против какого-то дядьки, забравшего его маму. Он тихо его ненавидел, видя в нём все несчастья семьи. Мальчик никогда не слышал, как ругаются родители, и почему мама так предала отца, он не мог понять. Он никогда не вдавался в подробности их отношений, верил, что папа с мамой должны и обязаны любить друг друга. Ему шёл двенадцатый год. Алексей много читал, смотрел фильмы и в любовных сценах не отводил глаза, принимая происходящее, как взрослый человек. В нём зрела мужская солидарность, и он впервые про себя ругал маму. Это чувство было новым, открывая в душе непознанные тайники. Они будоражили детское сердце, зрея комом протеста ко всему, что мешает душевному спокойствию, не подозревая, что первые ростки эгоизма дали ощутимые всходы. Дочь замкнулась, а Алёша, захлебываясь этими новыми чувствами, все больше и больше взращивал в себе ненависть. А мама продолжала исчезать из дома. Она была похожа на пьяную, ничего не соображавшую женщину. Но счастливая женщина всё успевала, всё могла, оставаясь ласковой и внимательной.
Однажды, гуляя в роще с детьми, Вера наслаждалась спокойствием и доброжелательностью, что ощущались между ними. Николая она не видела три недели. На предыдущем свидании его не оказалось дома. Женщина терялась в догадках, не зная, как объяснить это явление. Она решила, что он или заболел (мысленно убеждая себя в этом), или работал сверхурочно. Другого объяснения она не допускала. Вера мысленно «перемалывала» каждую их встречу, каждой клеточкой кожи ощущая его прикосновения, сгорая тайным желанием – ощутить снова себя в его руках. Она задумалась и не заметила, как «наехала» на какого-то человека. Сына она везла в инвалидной коляске, у Алеши что-то разболелись ноги. Подняв глаза, женщина оторопела от неожиданной встречи – перед ними стоял Николай. Она сразу не поняла, что в нём так настораживало.
– Ве..лусика, – еле выговорил он, – я соскучився.
– Ты пьян! – её лицо залила краска стыда.
– Тильки трохи, – выдавил он заплетающимся языком. – Я заскучав, – его плечи затряслись, он закрыл глаза ладонями, размазывая пьяные слёзы.
– Уйди, – тихо, но внятно сказала Вера, – уйди, прошу тебя.
Николай не слышал её.
– Леша… – мужчина пытался потрепать мальчика по щеке. – Я…ты хороший, да? А я плохой, пяный, да?
Вера не могла больше слушать. Развернув коляску с сыном, она быстрым шагом покатила её обратно к дому. Дочь почти бежала рядом. Николай кричал вслед какие-то слова, издали было не разобрать из-за его акцента, но чётко между этим бредом слышалось её имя. Он кричал, как раненый зверь, потерявший своего ребёнка. Отъехав на значительное расстояние и убедившись, что никто за ними не гонится, женщина пошла шагом. Прошли некоторое время в молчании. Мать не знала, что надо сказать детям. Её, как маленькую птичку, поймали в сети. Она понимала – любые слова будут лишними, ничего не значащими фразами. Молчание же, она чувствовала, уничтожало всё светлое, чем она жила последнее время. Вера остановилась, и развернув коляску, посмотрела на сына. Он беззвучно плакал. Мать кинулась к нему, и отшатнулась, увидев его злые глаза.
– И ты это… любишь?! – его трясло от возмущения. – Ты бросаешь нас ради этого… существа? – он ещё больше заикался. Волнение не давало ему быстро произносить слова и, путаясь, он вдруг отчетливо произнес: – Дрянь!
– Сынок, – у Веры перехватило дыхание, – успокойся! Я всё объясню. Он совсем не такой, пьяный он…
– Мама! – дочь взяла коляску в свои руки. – Хватит уже о нём! Пошлите быстрее домой, – девушка решительно покатила коляску к дому. – И ты, Лёша, помолчи, – предупредила она его слова, всё, успокоились!
Всю дорогу к дому шли в глубоком молчании. Вера ощущала себя распятой, растерзанной и обнаженной у всех на виду. Это был не стыд, распятые стыда не чувствуют. Это было уничтожение её мира, где она черпала силы, где её любили и жалели. Она гнала от себя те мысли, в которых проблескивали образы Николая, чем-то ей не нравившиеся, отнимающие радость встреч. Только сейчас женщина поняла, что она долго пряталась от проблем, существующих между ними. Она не хотела замечать ни его внутреннего мира, ни внешнего неряшества. «Что это со мной? – кричал её разум, не подчиняя своей воле ни сердце, ни тело. – Я хочу к нему, но не к такому… пьяному и жалкому», – женщина не понимала, каким образом, этот человек держит так крепко её душу. Она не могла вспомнить ни одной встречи с ним, где бы ей было плохо. Николай искренне жалел её непомерный труд, постоянное самопожертвование и силу, которой она закрывала свою истерзанную душу от всего мира. Её гордость не принимала ни унижения, ни чьей-либо помощи. Он это разглядел сразу, угадывая каким-то десятым чувством, и старался дать ей понять за те короткие мгновения встреч, что она самая неотразимая Женщина, Мать, Человек. Напитываясь этой любовью, она шла домой к своим бедам сильной и лёгкой. Многие проблемы отпадали сами собой, не уживаясь рядом с её радостью. Она побеждала боль радостью. Это состояние возвращало душе потерянные силы, которые она с лёгкостью делила с окружающими. Вера не могла представить, что больше не сможет встречаться с Николаем. Её тело протестовало, душа рвалась в тот маленький мир, в котором не было боли. Это так важно – просыпаясь, радоваться значимости жизни, ощущать свою нужность, уметь осознать то, что дарит тебе жизнь, принимая её Божественный дар, как святыню, разумно распоряжаясь всем, что щедро отпущено тебе судьбой. Вера не понимала, что та боль и пустота, притянули к ней такого же несчастного человека, безвольного, одинокого, заливающего тоску спиртным.
Вечер прошёл в глубоком молчании. Никто не хотел выяснять отношений, каждый старался делать вид, что ничего не произошло. Виктор, чувствуя какое-то напряжение между домочадцами, не мог скрыть своей нервозности. Его шутки зависали в воздухе, существуя отдельно ото всех. В конце концов и он замолчал, теряясь в догадках, подчиняясь этому негласному соглашению. Вера перебирала сложенное аккуратно белье, стараясь хоть чем-то заполнить вакуум, образовавшийся вокруг неё. Она отделила своё белье и отнесла его в другую комнату. Опустившись на стул, женщина долго перебирала свои вещи, не видя их.
– Мама, ты что хочешь сделать? – дочь стояла рядом и теребила её за плечо. Вера подняла на Свету глаза, не понимая вопроса.
Дочь забрала из рук вещи, положила в шкаф для белья и с лёгкой иронией добавила:
– Вернись, мамочка, в реальный мир, тебе же легче будет…
И оттого, что в её голосе не было ни сочувствия, ни любви, женщина ощутила себя маленьким корабликом среди огромного простора воды, где невозможно узреть даже крошечный островок земли, дающий ощущение твёрдости под ногами. Где её островок надежды, знала только душа.
Солнце рано разбудило Веру, лаская осенними лучами лицо. Светило будто бы убеждало поверить в лучшее и с улыбкой встретить этот день. Она слышала, как захлопнулась за мужем дверь, и облегчённо вздохнула. Была суббота, и Вера решила испечь пироги. Прозвенел будильник, с вечера заведённый для сына. Но Алёша никак не отреагировал. Учительница должна была прийти только после обеда, а уроки делать ему не хотелось, но главное – мама опять куда-то собиралась, что крайне раздражало подростка. Он вчера долго смотрел телевизор и уснул в зале на кресле-кровати. Мать тихонько вошла и наклонилась над сыном:
– Алёшенька, подъём! – нежно проворковала она, стараясь не придавать значения случившемуся в роще.
– Уйди, мам, я сегодня не в духе, что ты пристаешь! – угрюмо, ещё больше заикаясь от злости, словно выдавливая слова, изрёк сын.
– Сынуля, нельзя так. Ольга Петровна опять будет ругать тебя за невыученный урок. Это твоя работа, – она как всегда сюсюкала с ним. – Человек должен трудиться.
Для неё сын оставался всегда малышом, она часто так называла его.
– Малышок, – с растяжкой, певуче проговаривала она. – Подъем! – мать поднесла к нему будильник, показывающий половину девятого.
– Уйди, я не встану.
– Алешечка, тебя мама просит! Давай я тебя поцелую, помогу одеться? – мать не успела договорить, как Алёша выхватил у неё будильник и с яростью засунул под подушку.
– Сынок, – совсем растерялась Вера, – ты что? – она тихо отошла и села на диван напротив сына. Её поразил взгляд сына, полный ненависти и злобы.
– Сюсенька! – мать называла его так в самые сокровенные минутки обоюдной любви. Вера пыталась отвлечь его от обиды и злобы. Голос её срывался, но женщина пыталась говорить мягко и доброжелательно. Ком в горле не давал дышать полной грудью, поэтому и речь её казалась жалкой и заискивающей. – Сынок, ты злишься на меня? Тебе ведь уроки делать…
Алеша повернул перекошенное злобой лицо и запустил в неё будильником.
– Уйди! Иди к своему …, ты туда торопишься, не даёшь мне поспать! – он уже кричал.
Вера интуитивно наклонилась за носками, лежащими у дивана, в это время будильник пролетел у неё над головой, ударившись о ковер, висящий над диваном, и отлетев, упал на пол. Женщина недоумённо подняла глаза на сына и волна боли затопила всё нутро. Чтобы не показать сыну, как она испугалась за него, как ей больно за себя, превозмогая эту боль, ушла на кухню.
Вера достала корвалол и, выпив, села у стола. Так и просидела, пока не пришла учительница.
Открыв дверь, женщина не смогла скрыть своего состояния, да и заплаканные глаза выдавали.
– Ольга Петровна, можно перенести занятия? Что-то мы плохо себя чувствуем.
– Конечно, конечно, – учительница участливо смотрела на женщину. – Может, помощь какая нужна?
– Нет, мы отдохнём, и все пройдёт, – её голос опять срывался от нахлынувшей боли, не желающей подчиняться воле.
Учительница поспешно ушла, а Вера, закрывшись в ванной, ревела под шум воды, заглушающий материнский крик. Она не понимала, где и когда она упустила Алёшу, лишившись его уважения. Или это детский эгоизм, перешедший все границы? Она всю себя отдавала ему, даже дочь убеждала, что исполнение всех желаний брата – это долг её, как сестры. Сын был лишён нормальной жизни, и мать чувствовала какую-то вину перед ним, не зная, в каком грехе и кого обвинить за физическую неполноценность сына. Она не понимала из-за своей слепой любви, что он прежде всего человек и должен стать личностью, закаляя волю, имея цель, пусть не высокого полёта, но цель, окрыляющую человека в нужности себя, имея посильное дело в руках. Но для этого надо было трудиться, работать над собой, к чему он не был приучен.
Алексей доводил себя до исступления от злости и ревности. Мама не имела права любить какого-то дядьку. «У неё есть семья! Нам же плохо без неё, она что, не понимает?!» Через три дня, видя, как осунулась мама, Алексей выдавил слова прощения.
– Мам, ты это … не обижайся, нервы, – ему казалось, что мужчина не должен проявлять лишних чувств и эмоций. Он ограничился полуулыбкой, убежденный, что и так много сказал.
Вера ходила как слепая. Никакая работа не спасала от тяжёлых раздумий. У неё всё валилось из рук: неправильно оформила ведомость, не туда позвонила, не соображая, о чём надо говорить. А больше всего – она боялась думать или рассуждать. Женщина всей кожей ощущала свою ненужность, никчемность своей жизни. «Она никто! Не имеет право на мысли, чувства, поступки. Она существо, зависящее от обстоятельств жизни, чьей-то воли. Она может быть только прачкой, нянькой, сиделкой, да кем угодно, только не человеком, только не женщиной. Даже сын (мысль о сыне вызвала физическую боль в сердце) отверг её. Кому теперь она нужна? В чём теперь смысл её жизни?» – каждая мысль больно жгла, будто стегала розгами.