Нет, надо было все-таки самим разобраться с этим могучим новехоньким памятником, вокруг которого шли такие долгие споры. В прошлый раз, зимой, мы с женой поленились выйти из теплого автобуса, решили рассмотреть монумент из окна. А в окно автобусное монумент никак не помещался… Как мы ни пригибались, как ни крутили головами, полностью князь Владимир в автобусное окно не влезал. Видишь или торс и голову, или торс и ноги. Обидно. Вжик… Проехали!
Текст: Павел Васильев, фото: Александр Бурый
И мы выбрали день потеплее, вполне себе весенний, солнечный. Жена даже фотоаппарат прихватила. Оценивать так оценивать, понимаешь… Пешочком. Без суеты.
К Владимиру мы решили подобраться исподволь, не сразу. Подготовиться, так сказать. И вот ведь история – с самого начала пути именно памятники, скульптуры, монументы, все эти бронзовые тени прошлого, так и лезли в глаза, как-то затмевали все остальное, живое, настоящее…
Уже на автобусной остановке засмотрелись на фигуру сидящего у главной библиотеки страны Федора Михайловича Достоевского. Засмотрелись мы как-то с тылу, потому что именно там вышли из автобуса. С этой тыловой точки Федора Михайловича даже жалко. Неудобно, мягко говоря, сидит он на лавочке. Ноги неестественно подогнуты. Спина напряжена до предела. Человек в таком положении и пяти минут не выдержит.
С фронта Достоевский как Достоевский – глубоко задумчив, безрадостен. Нормально. Таким его и представляешь, исходя из прочитанных в молодости книг. Но вот сзади, вид сзади дело иное… Нет, не там остановку автобусную поставили.
Впрочем, может быть, таким образом символизируются жизненные и семейные, общественные и личные сложности писателя, его трагический взгляд на мир. Кто знает?
Зато Михаил Васильевич Ломоносов на пригорке у журфака МГУ сомнений не вызывает. В лучах солнца богатырь и мудрец, основатель Московского университета кажется радушным и все понимающим. И его тоже сидящая фигура смотрится вполне естественно, ладно. Понятно каждому, что удобно сидит человек, отдыхает… И посажен как следует, на высотке… И на мир смотрит весело, как на предстоящий бой. Оптимизмом с вами может поделиться.
Справа тянется Манеж. Его классические пропорции лично у меня всегда поднимают настроение…
***
Заворачиваем в Александровский сад, спускаемся по ступенькам с Манежной.
И сразу… Бац! Кони! Вроде знакомая четверка без узды дыбится…
Ну, вы знаете, я совсем не специалист по скульптуре. Нравится не нравится – вот мой предел. Как, кстати говоря, и у большинства здесь гуляющих.
Но тут я сразу узнал автора.
Вот по какой-то пузатости, откормленности, жизнерадостности, толстозадости этих четырех ретивых коньков вмиг, без всякого указателя, понял – творение Зураба Церетели!
Жена долго выбирала точку для фотосъемки.
Оказалось, у этих коней большая популярность в народе. Все хотят именно с этими конями сфотографироваться. А что вы хотите – народный художник! Вон, даже товарищ Сталин, почти как живой, в шинели, с усами, с трубкой и с товарищами из дальних стран, тоже улыбается и замирает на фоне коняшек! Вжик… Готово! Снято!
***
Рядом с памятником патриарху Ермогену никто не фотографируется.
И это, пожалуй, правильно. Вернее, можно понять.
Ермоген с небольшим крестом в руке над головой рождает совсем иные настроения. Тут не до бравурности соседней квадриги…
Тут скорбь, несокрушимость, мученичество, страдание и вера. Тонкая работа авторов.
Одиночество Ермогена вполне оправданно.
Солнечный денек, детский смех, долгожданная весна, улыбки знакомых и незнакомых людей, свидания, цветочки, мороженое…
«В воскресенье – отдыхать, вот мой девиз!..»
А в этом памятнике нет ни отдыха, ни радости.
Он склоняет к раздумью о Смутном времени на Руси.
Ох, сколько у нас было и есть этого самого смутного времени… И сколько еще-то будет… Всем, наверное, хватит. С добавкой.
Памятник патриарху молча фотографируют и идут себе дальше.
***
Троицкий мост делит Александровский сад на две почти равные части. Красив и ухожен сегодня Александровский сад, издавна любимый москвичами. Конечно, посещать его лучше летом, или поздней весной, или осенью. В Верхней части сада – одно настроение, в Средней – совсем другое. От Нижней части почти ничего не осталось при строительстве Большого Каменного моста.
Большую роль в создании этой самой изюминки московской сыграл Николай Александрович Алексеев, занимавший должность городского головы в конце XIX века.
Не без восторга вспоминает о нем мемуарист: «Этих двух грандиозных сооружений Алексеева – водопровода и канализации – достаточно, чтобы стяжать ему славу и благодарность московского населения. Они преобразовали Москву. С ними она перестала быть большой деревней <…> Но еще целый ряд других, уже менее крупных, но также значительных сооружений в городе был осуществлен Алексеевым. Выстроено новое собственное здание городской думы по проекту архитектора Д.Н. Чичагова на Воскресенской площади <…> Проложены везде хорошие асфальтовые тротуары <…> Окружающий кремлевскую стену Александровский сад – одна из прелестей Москвы, бывший когда-то во времена героев Островского любимым местом прогулок жителей Москвы, к 80-м годам был запущен, пришел в упадок, был огорожен от улицы безобразным дощатым забором. Алексеев, заключив какой-то договор с дворцовым управлением, в ведомстве которого состоял сад, восстановил его, привел в порядок и обнес той прекрасной чугунной решеткой, которая теперь его окружает».
Современники отмечают зоркость, энергию, инициативу и дельность этого московского чиновника. Он успевал всюду. Строительство больниц, в том числе известной психиатрической, названной позже его именем, школ, организация помощи голодающим…
«Выходец из крупной коммерческой семьи Алексеевых, из той же семьи, которая дала и другого замечательно талантливого человека, артиста К.С. Алексеева (Станиславского), основателя Художественного театра, он был одинаково удивителен и как председатель городской думы, и как глава исполнительной власти. <…> Внезапная трагическая смерть пресекла эту кипучую энергию. В марте 1893 г. в здании думы при приеме посетителей у себя в кабинете городского головы он был тяжело ранен каким-то душевнобольным и через несколько дней скончался».
Не забывает современник и такой изящной детали: «На заседания думы собиралась публика. Одни интересовались исходом того или другого дела, которое рассматривалось в заседании, другие приходили любоваться мастерством, с каким велось заседание. Не помню, какой наблюдательный острослов сказал, что русские председатели бывают двух типов: или отцы-командиры, или сонные вахлаки. Алексеев относился, конечно, к первому типу».
Понятно, памятника Алексееву в Александровском саду нет… Его в Москве, кажется, нигде нет. А ведь, пожалуй, он был бы здесь вполне уместен.
***
Зато у памятника Александру Благословенному никак нельзя не остановиться.
О, это большой утешитель для ревнителей монаршей идеи… Здесь-то можно расправить плечи.
На высоком пьедестале стоит и воин, и философ, и отец родной.
Но все же – в первую очередь – воин. Победитель. Мундир. Плащ. Шпага. Трофеи под правой ногой…
Красив, благороден, силен и мужествен Александр Павлович в саду его имени.
О чем только не задумаешься, рассматривая величественную фигуру этого противоречивого человека…
Может быть, о самонадеянности при Аустерлице?
А может, об очарованной им Европе?
О Пушкине, которого он то ли наказал, то ли спас…
О пережитом близко отцеубийстве?
«О доблестях, о подвигах, о славе»?
О России и двух ее верных друзьях, как точно сформулирует позже его тезка и родственник?..
О Париже, где навели и шороху, и лоску?
Или о Таганроге, забытом и поныне маленьком городке у Азовского берега моря?
Об избранности нашего отечества?
Или о постоянном его одиночестве, отдельности, обособленности?..
Хороша напротив памятника импровизированная стена с тонко выполненными барельефами.
Вы оцените стиль письма на одном из них:
«Для предания позднейшему потомству настоящей славы России и сердечной благодарности к виновнику оной воздвигнуть в престольном граде памятник с надписью: Александру Благословенному, Императору Всероссийскому, великодушному держав восстановителю от признательной России.
Синод, Сенат, Государственный Совет
3 августа 1814 года».
Солидно высказался проходящий мимо дядя усталого и отнюдь не царского вида.
Кивнув на царя, он заметил: «Да, были люди в наше время… Неплохо мы тогда этим татаро-монголам-то всыпали…»
Потом весело попросил прикурить и поспешил куда-то к Боровицким воротам. Ворота были рядом, на горе.
***
Прежде чем перейти маленькую Манежную улицу, оглядываемся назад. Именно здесь, по мнению историков-москвоведов, зародился город. Именно здесь, на Боровицком холме, появились первая деревянная церковь и первый княжий дворец. И первая деревянная крепость, разумеется.
Текла тут когда-то вдоль кремлевских стен река Неглинка, поначалу радовавшая горожан чистой водой, а потом, со временем, ставшая грязной и лишней.
«Входя в Боровицкие ворота, мы вступаем в местность первоначального городка Москвы. Эта местность в настоящее время совсем изменила свой первобытный вид. В начале это была высокая береговая гора, выдававшаяся к устью реки Неглинной крутым мысом, на который даже и в начале девятнадцатого столетия от Боровицких ворот трудно было не только въехать, но и взойти», – пишет в своем капитальном труде «История города Москвы» известный русский историк Иван Егорович Забелин.
«История города Москвы», к слову сказать, была написана Забелиным «по поручению, данному московской городской Думой в 1881 году», о чем сообщалось на первой странице издания.
***
Сама Боровицкая площадь, как и положено на Москве, кренится сразу во все стороны, как сковородка у плохой хозяйки.
Сверху впадает Знаменка, чуть пониже Волхонка. Господствует над площадью белый красавец дом Пашкова, где нынче справляют юбилеи знаменитости, и торчит, нависает из-за реки, за Большим Каменным мостом, бесконечный как лабиринт, массивный, серый Дом на набережной.
Два этих дома, как две эпохи – напротив, но по разную сторону от Кремля…
В доме Пашкова мне так и не удалось побывать. Хотя однокурсники работали и в Румянцевской библиотеке, и в отделе рукописей РГБ. Иногда приглашали в гости.
В минуту жизни трудную пытался устроиться в Ленинскую библиотеку. Согласен был и тележки с книгами подвозить для нужд посетителей. Но в местном отделе кадров людей видели насквозь.
– Долго ли вы выдержите наши коридоры и пыль? – прямо спросил меня кадровик. И взял мхатовскую паузу.
Я тут же понял, что долго не выдержу.
– Вот именно. А временные работники нам ни к чему. Зачем нам текучка?
Я извинился и вышел на воздух.
А вот в Доме на набережной бывать приходилось. По архивным нуждам разговаривал там с оставшимися в живых старыми большевиками. На излете 80-х все это было.
Запомнилась огромная кухня, размером с большую комнату, высоченные потолки. Давно не мытые окна. Потрескавшийся дубовый паркет и мебель сталинских времен. Разговорчивостью хозяева не отличались… Журналы «Каторга и ссылка» и другие документы уходящей эпохи передавать в московский архив они совсем не спешили.
***
Ну а что же памятник Владимиру Красно Солнышко? Вот мы и подобрались к главной цели нашего путешествия, сделав небольшую петельку вокруг Манежа…
Если честно, не вызвал памятник прилива чувств. Оставил он наши чувства в покое.
Да, большой, серьезный… Да, со значением. Да, надо еще поискать, откуда лучше он смотрится… Да, шея немножко против, если голову долго вверх задирать. Вот, кстати, из окон дома Пашкова на великого князя Владимира наверняка приятно взглянуть. И на него, и на соседствующую с ним так называемую лужайку Никсона, заложенную будто бы в одну ночь накануне визита американского президента в столицу.
Да, классический монумент вышел – по-другому не скажешь. Как это в советские времена называли? План монументальной пропаганды? Ну, или нечто вроде.
А с другой стороны…
Я всякий раз вздрагиваю, когда из-за крыш и пейзажей столичных вдруг прорисуется голова Петра I… Сколько уже стоит Петр на Обводном канале (высота фигуры 18 метров), своим утлым корабликом управляя (высота общая 98 метров), а привыкнуть мне к его исполинскому размеру – сложно. Более двадцати лет стоит… Этакий Гулливер среди москвичей-лилипутов.
И ничего. Приезжие на размеры Петра обращают внимание. Большинство горожан – нет. Пригляделись! Моей жене этот Петр даже нравится. Бодрит!
А Владимир со своим тяжелым, уходящим в небо крестом все же поменьше Петра. Высота памятника – 17,5 метра…
Привыкнуть к нему будет проще. Да и люди на Москве – ко всему привычные, их размером памятника не удивишь.
Пожалуй, лучше всего смотреть на Владимира с другой стороны площади. От автобусной остановки, где не так давно притормаживал замечательный автобус №6. Замечательность его была в том, что он единственный, переезжая мост, уходил на Софийскую набережную, откуда открывался удивительный вид на Кремль. Теперь на Софийке муниципального транспорта не осталось…
Да, с другой стороны Боровицкой площади памятник смотрится куда лучше, солиднее.
Между тем вот что пишет видный российский историк Алексей Юрьевич Карпов в своей книге «Владимир Святой»:
«…вправе ли мы вообще с присущим нам высокомерием и скептицизмом оценивать жизнь и деяния нашего великого предка, обсуждать закономерность и обоснованность каждого совершенного им шага? Мы, отделенные тысячелетием от его земного подвига, погрязшие в ханжестве и неверии, самоуверенности и цинизме?»
Вот и мы творение сегодняшних скульпторов оценивать не торопимся. Куда торопиться? Поглядим, походим, посмотрим… Через год-другой все будет понятно.
А пока мы с женой воочию наблюдаем, как площадка у ног крестителя Руси ясным днем обживается. Вполне себе обживается, дорогие друзья, не беспокойтесь. С разных мест прибывают на Боровицкую площадь люди и, как нам показалось, с почтением осматривают и осматриваются. И делают бесконечные селфи. Без селфи теперь никак нельзя. Не поймут. Вжик! Владимир ни разу не возразил.
Никаких злобных или ехидных эпитетов в адрес памятника, архитектора, скульптора или еще кого для порядка мы не услышали. Опять же, денек был тогда воскресный, солнечный, располагающий к добру.
***
Вернулись домой, а внук, семилетний москвич в четвертом поколении, встречает нас свежей песенкой собственного сочинения:
«Лубянка, Солянка,
Большая Полянка,
Варварка, Ильинка, трамвайный парад…
Тверская-Ямская,
И пробка такая –
Волхонка, Пречистенка, Новый Арбат!»