Тело боли: диссоциации в психике и стыд (страх) за эмоции после детских травмирующих событий в детстве: разбор
Ниже приводится случай из книги Дональда Калшеда «Травма и душа»
Делия – художница; по ее словам, она большую часть своей жизни прожила в двух мирах. Один из них – окружающий мир реальности, социальных отношений, школы, брака и семьи. Внешне она преуспевала в этом мире. Она была яркой и привлекательной, выдающейся спортсменкой, хорошей студенткой, творческой и талантливой художницей. На поверхности все выглядело так хорошо! И она задалась вопросом: так почему же она была такой несчастной, вечно «тоскующей по дому»?
Она знала, что ответ на этот вопрос лежит отчасти в том, что она одновременно жила во втором мире. Она его не выбирала, а была изгнана туда повторяющимися эмоциональными травмами в семье, особенно в отношениях с ее нарциссической матерью, которая сбывала ее с рук то одной няне, то другой. «Нет, на самом деле у тебя не может быть таких чувств», – говорила ее мать. «Ты не можешь быть голодной!» «Перестань быть такой истеричкой!» и другие решительные отказы в том, чтобы ребёнок чувствовал то, что он чувствует...
Постепенно в психе Делии разверзлась пропасть между одной ее частью с ее неизбывной болью и постыдным бедствованием, исчезнувшей во внутреннем безопасном убежище, и другой частью – старательной, насмешливой и бесчувственной. Эта часть делала все наилучшим возможным образом в соответствии с тем, что, как ей казалось, другие хотят от нее, выживала, но на самом деле не жила.
Её второй внутренний мир создавал столь необходимую ей альтернативу внешней жизни – приватное пространство меланхолии, где она чувствовала себя более или менее «в безопасности» от неизбежных травм, происходивших, когда она, выражая то, что чувствовала, пыталась совместить оба своих мира. В этом альтернативном мире она чувствовала себя как дома, когда бывала на природе, во время занятий живописью, вместе со своими животными, а также в интеллектуальном мире философии и теологии, где ее «проектом» было прояснение старой проблемы теодицеи: «Как любящий Бог может допустить такие страдания в жизни верующих в него?»
Пребывая в двух своих мирах, Делия будто точно знала, что имел в виду Юнг, говоря о своих личностях под номером один и два...
По словам Юнга, номер № 2 был:
…скептичный, недоверчивый, чурающийся мира людей, но близкий природе, земле, солнцу, луне, стихиям, ко всему живому, но прежде всего – к ночи, сновидениям и тому, что непосредственно пробуждается в нем «Богом».
Делия была третьим ребенком в семье и единственной девочкой. Два старших брата регулярно дразнили и мучили ее, и это происходило на фоне эмоционально нарушенных семейных отношений. Перед тем как она родилась, у матери родилась мертвая девочка, которую мать впоследствии идеализировала. Она постоянно сетовала на эту утрату в присутствии Делии, поручая своей живой дочери как «ребенку-заместителю» невыполнимую задачу – как-то помочь своей несчастной матери снова стать счастливой. Таким образом, хотя Делия развивалась вполне благополучно, ее здоровому я был нанесен ущерб материнским нарциссизмом и материнским внутренним «мертворожденным» ребенком.
Примечательно одно из ранних воспоминаний Делии о матери. Она была на пляже в возрасте трех лет и с энтузиазмом играла с какой-то механической игрушкой, которая вырвалась у нее из рук и стукнула мать по голове. Последующая сцена была страшной и позорной. Страшным последствием стало то, что ее мать в ярости оставила дочь на пляже и убежала домой. И несколько дней мать отказывалась разговаривать с дочерью (наказала её бойкотом).
Что-то изменилось в тот момент, – сказала во время сеанса Делия. – После этого я начала становиться очень-очень удобной, очень-очень хорошей, защищая себя от мамы и защищая маму от себя.
Закономерным результатом такого раннего крушения спонтанной экспрессии ребенка в отношениях с фигурой первичной привязанности является разделение психики на регрессирующую, нуждающуюся, спонтанную часть я, несущую бремя стыда, с одной стороны, и на псевдо-зрелое «прогрессировавшее» я, которое стремится быть любимым, подчиняясь и делая «все хорошо», с другой стороны.
Делия старалась изо всех сил, чтобы «спасти» свою мать, была «хорошей», что означало не иметь потребностей, не докучать, не быть «ее несчастьем», то есть разочаровывающей «заменой» идеализированной, любимой, мертворожденной дочери. Девочке не хватало надежной материнской любви, которая сделала бы ее внутренне сильной, и она стала неуверенным прилипчивым ребенком, мучительно стыдящимся собственных потребностей, за которые «прогрессировавшая» часть внутренне ее ненавидела. Так постепенно сформировалась связь: появление потребности вызывало чувство стыда. Она помнит, что в три года умоляла мать не оставлять ее в детском саду, не оставлять дома наедине со старшими братьями, в пять лет умоляла не заставлять ее садиться в школьный автобус, который вез ее до детского сада, несколько лет спустя умоляла не отправлять ее в школу-интернат.
Одним из парадоксов детства была ее вечная тоска по дому, которую она чувствовала, когда была вдали от семьи. Она никогда не могла понять этого. Она была наполнена этой смутной тоской по дому, но, когда оказывалась там, никогда не чувствовала себя «дома». Позже она поняла, что это ее потерянная душа не могла найти дом там, где царила ее нарциссическая мать.
По мере того как родители стали злоупотреблять алкоголем и между ними все чаще вспыхивали драки, как они все больше и больше погружались в жизнь гольф- и теннис-клуба, страх Делии показать какую-либо свою эмоцию стал усиливаться. Она перестала нуждаться в другом человеке. Когда она плакала, ей говорили:
«Послушай, если ты собираешься устроить сцену, выйди отсюда и переживай там, пока не придешь в себя… потом улыбнись и возвращайся к столу».
Так что Делия уходила за гараж и плакала там в одиночку возле поленницы. Это было в первые годы ее жизни, когда она еще могла плакать. Она могла также рисовать и читать. Воспитатели в детском саду видели, какой она была способной и давали ей книжки. Особенно ей нравились истории про лошадей.
Однажды, когда ей было 6 или 7 лет, видимо, произошел последний трагический разрыв. Семья собиралась на короткие каникулы в Вашингтон, и Делия с ужасом узнала, что ее оставляют дома с няней. Еще ужаснее было то, что ее лучшая подруга-соседка, дружившая с одним из ее старших братьев, приглашена поехать с ними. Она была просто убита этим. Она помнит, как безутешно оплакивала свое горе, лежа на полу, как мать, идя к двери, с отвращением перешагнула через нее и не попрощалась. Она чувствовала ужасный стыд.
На той неделе случилось кое-что чудесное и невыразимое. Она вышла из дома и плакала за гаражом, когда к ней подошел красивый, маленький Шетлендский пони. Дни шли, и этот воображаемый Пони стал ее более чем реальным спутником. Она воображала, как положит руку на его шею и Пони прижмется к ней. Тогда она откроет ему все свои чувства в эмоциональном и безмолвном общении, потому что Пони все поймет и без слов. Она помнит большую любовь между ней и Пони, то, насколько безопасно и спокойно она почувствовала себя, когда он пришел к ней. Она также вспомнила ощущение, что с таким особенным другом она уже никогда ни в чем и ни в ком не будет нуждаться в «реальном» мире.
Однако, вступив в подростковый возраст, постепенно взрослея, Делия осознала, что на самом деле она отрезана и от других людей, и от своих глубинных чувств. Хотя она была талантливой спортсменкой и пользовалась популярностью среди других детей, она никак не понимала, почему она чувствовала себя такой отчужденной и отделенной от всех других людей. Внутренне она ощущала себя запятнанной какой-то безымянной «плохостью» и ущербностью, не видной за фальшивым лицом. К тому времени, когда она поступила в колледж, ее внутренняя разделенность приобрела черты самодеструкции. У нее было нарушение пищевого поведения, и она мучила себя голодом так жестоко, что однажды потребовалась госпитализация. Ее страх сойти с ума усиливался, и ей стали сниться сны, в которых Бог и дьявол боролись за ее душу.
Делия вносила отчаянные записи в свой дневник, чтобы хоть как-то сохранить душевное равновесие, в то время как две ее личности все больше отдалялись друг от друга. Наконец, она оказалась в психиатрической больнице, там ее «подлатали», но не исцелили. После выписки она нашла психотерапевта – хоть какую-то небольшую опору для себя в этом мире. В то время ее дневниковые записи, обучение и художественная деятельность были для нее «даром богов» и островками душевного равновесия, где она чувствовала себя реальной. Были и другие такие островки – церковь, раннее замужество, ее дети, некоторые дружеские привязанности, в которых она могла быть самой собой, по крайней мере, отчасти. Но теперь в свои сорок лет она снова была в отчаянии. Вновь запустился старый паттерн анорексии, и она знала, что нуждается в помощи.
Как-то вечером, незадолго до первой аналитической сессии, она сидела в маленькой группе взаимопомощи в храме, была в отчаянии и чувствовала себя растерзанной и отчужденной, со старой тоской по дому. Вдруг она услышала голос, ясный как день: «Я никогда не покидал тебя… ты знаешь». Она сразу поняла, что это был Пони, ее давняя мечта вернулась к ней. Она была глубоко взволнована и в этот самый момент решилась пойти в анализ, при этом зная, что это должен быть юнгианский аналитик, потому что Юнг был единственным психоаналитиком, который открыто говорил о душе. Она инстинктивно знала, что Пони был ее душой-животным, что она много лет была отделена от своей души, поселившись в белом городе своего бесчувственного интеллекта. Она была успешной, популярной, круглой отличницей и имела «репутацию», но не могла чувствовать свои аффекты, полумертвая внутри. Она была полна какой-то безымянной вины за то, что предала и бросила на произвол судьбы свою невинность, когда стала той, какой ее хотели видеть другие люди.
Используя терминологию Толле, в процессе диссоциации в психике человека появляется так называемое тело боли. Калшед, вслед за Толле, утверждает, что тело боли как любое живое существо хочет жить. А для поддержания жизни ему потребуются те самые эмоции, из которых оно состоит: ненависть, стремление к разрушению, горе, насилие.
Стоит телу боли завладеть тобой, как ты начинаешь хотеть еще больше боли. Ты хочешь причинять боль или страдать от боли. Ты становишься жертвой или преступником.
Вот так просто, люди, пережившие в детстве психотравму и подвергнувшиеся процессу диссоциации, порой, сами того не понимая, навешивают на себя искусственно созданные проблемы... частенько на них накатывает ничем не объяснимая депрессия, а внутри живет чувство неудовлетворенности. Эти люди не могут расслабиться, а, расслабляясь, испытывают острое чувство вины и ненужности...
Больное тело требует все новых и новых эмоций. А потому частенько женщины подобного типа становятся жертвой домашних тиранов. Склонность к паническим атакам, преувеличению проблем, мнительность – все это верные спутники произошедшего когда-то процесса диссоциации.
Снова для вас, на нашем канале Екатерина Соколова
Больше информации о токсичных отношениях в Instagram практикующего психолога Евгении Богдановой, специалиста по токсичным отношениям
Ваш лайк и помощь нашему проекту, позволят большему количеству людей получить бесплатную психологическую поддержку. Спасибо!