День четвёртый.+7км
Перевал Южный Каровый.
Сегодня мы поднимаемся на перевал Южный Каровый в связках. Идем в обвязках. Это такая система ремней, как у парашютистов, с большой грузовой петлей спереди для подвешивания. Я сильно задержался из-за того, что не мог вдеть замёрзшие чуни в мыльницы и, пользуясь ледорубом, как обувной ложкой, сильно их изорвал. Мы идём связками – 3, 2, и 2. Я с Шатилом.
Он грузноват и наши остановки часты. Я засёк – каждые 30 шагов. На склоне, где я вчера серпантинил, пинком врубая ортопед на каждом шагу, - сегодня, в кошках, идём напрямки. Оглядываемся. Наши соседи карабкаются на Грандиозный. Лишь маленькие точки на стене! Где телевик!? Вот, склон заканчивается и плавно переходит в тот самый обрыв. Градусов, так, 50. Идём по кромке, не заходя, однако, на лавинный козырёк. Если бы не видели эту стену снизу, то и не поверишь, что в пяти шагах – пропасть. Метров сто, наверное, но свернуть шею хватит и на запчасти ещё останется. Шатил, увидев мой вчерашний « беззубый» след с опорой на четыре конечности, сказал: «Отважно!». «Бестолково», - поправил я его.
Я в связке иду первым, всё время стараюсь сделать на шаг – другой больше Саниной нормы, чтоб он видел, что силы есть, и жду, когда он скажет: «Стой». Он немного послабее остальных в группе по выносливости, кроме меня, конечно, но это, пожалуй, единственный его минус, который с лихвой окупается другими его качествами, столь необходимыми при работе команды. Мы идем метрах в десяти друг от друга, метра два веревки тащатся по земле.
О безопасности.
Если случится у кого–то срыв, нужно крикнуть, и направив клык ледоруба вниз, упасть на живот, удерживая ледоруб двумя руками, зарубиться в склон, вспахивая его, пытаться остановиться. Большой соблазн при этом, помочь себе передними зубами кошек на ногах. Но это возможно, лишь в самом начале падения, потому, что оно может стать неуправляемым из – за неизбежного раскручивания. А ещё существует большая вероятность повыворачивать ступни, если скорость будет значительной. Таких случаев в горной практике предостаточно, поэтому во всех альпинистских учебниках пишут, чтоб в этом случае ноги были подняты вверх до самой остановки. В самом деле, если пытаться ехать вниз только на клыке ледоруба, то, скорее всего, остановишься, а то и просто вполне безопасно доедешь до подножья, правда, хапнув полный рот снега и адреналина. Если горы, конечно, этого захотят… Короче, если калямба.
Задача второго в это время, увидев срыв товарища, моментально всадить свой ледоруб на всю длину ручки, успеть накинуть на него петлю не натянутой пока еще веревки и упасть на него всем весом, чтоб не вырвало от удара натянутого каната.
***
За спиной, к рюкзаку, привязаны сани. Лыжи с палками пристроены тут же, в карманах рюкзака и торчат, как антенны. Все 45 кило за плечами, а точнее на них. Из – за тяжёлых лыж центр тяжести сместился ещё выше, приходится с ним бороться. Это утомляет. Вот и выходим на перевал. Подъём занял больше часа. Ветер сильный и злой. Зато вид великолепный!
Впереди видно, как заканчивается ущелье и открывается вид на Восточную тундру. Как близко! Хотя до неё километров так пятнадцать. Нас дожидается Юра.
Он недоволен задержкой. Пока мы подходили, ребята тур нашли, а там записка группы из Новгорода 2003 года. Её сняли, в отчёт подошьём, а свою оставили. Там указано название перевала, дата, число поднявшихся, откуда группа. Её потом кто – то тоже снимет и в свой отчёт подошьет. Делаю снимки, и вниз…
Всего по вертикали метров двести сбрасывать. Из них восемьдесят – по верёвкам. Тут склон гораздо круче, хотя снег держится. Уже натянута вниз верёвка. Там, на ней закреплен, ждёт Гулливер.
Остальные – ниже. Цепляю «восьмерку»; одна рука - спереди, другая - сзади, за спиной. Она регулирует торможение. Начинаю спуск «дюльфером». Этим способом можно даже с отвесной стены съезжать. Быстро и с комфортом. Но пешком, в кошках и с грузом - гораздо дольше.
У туристов – альпинистов много всяких непонятных терминов: айсбаль, альпеншток, жумар, булинь, траверс. Для непосвящённого уха – это китайская грамота. Известен случай, когда спортсмен – альпинист, не успевая вернуться на работу из отпуска, с соревнований, телеграфировал своему начальнику: «ГОРАХ ДЮЛЬФЕР ЗАДЕРЖУСЬ ТРИ ДНЯ». Прокатило!
Дилетант.
Когда я спускаюсь, перецепляюсь за верёвку Игоря. Она привязана к ледорубу, который всажен в наст, как гвоздь.
- Страхуй,- говорит он, и начинает спуск. Я «страхую» внимательно, смотрю, на «гвоздь», чтоб не пополз. Сверху, по верёвке спускается Саня. Гулливер внизу уже отцепился, дальше идёт без верёвки – там склон поположе. Я, не дождавшись, пока Шатил перецепится, иду вниз. Вдруг, метра через три, « гвоздь» вылетает, И я, лишившись опоры, срываюсь вниз…
Мне повезло. Я не опрокинулся под тяжестью рюкзака на спину, где привязанные волокуши и лыжи не дали бы мне сделать полный кувырок, и зарубиться, а разогнали бы мое тело по склону обрыва. Тогда, где – нибудь через год, в конце склона, мой рекорд скорости спуска был бы отмечен привинченной к камню табличкой из нержавейки с именем чемпиона, эпитафией и двумя конкретными датами жизненного пути… Интересно, что бы было написано? Наверное: « Мир праху твоему! Какого … ты сюда попёрся?»
И ещё спасло то, что мой ледоруб был не забит на страховке, а в руках… Поэтому, я, как положено, упал на живот, вцепившись в этот инструмент и налегая на него грудью, вспахав фирн его клыком, проехал всего метра четыре. Испугаться я просто не успел. Шатилов меня успокаивает, а я и так спокоен. Он снова всадил «гвоздь» и встал на него.
- Вот теперь иди!
Я пошел. Оказывается, нужно было встать на ледоруб! Я ведь и Гулливера «на авось» отправил! Вскоре я дошел до конца верёвки. Дальше пёхом. Круто, блин! Я бы ёще верёвку бы кинул. Рюк тяжелый. И так медленно иду, а с ним – тем паче! Мимо, с бухтой верёвки на плече браво прошагал уже спустившийся Юра, обогнав меня, как стоячего. Народ внизу уже ждет, мёрзнет. Спуск всё положе. Эх, рюкзак бы на волокушах отправить. А, была – ни была! Лыжи привязал поплотнее. Поехали! Сани махом скорость набрали, быстро уменьшаясь в размерах и подпрыгивая на ухабах. Вот они кувыркнулись раз, два и покатились по склону, крутясь, как веретено. Мне оставалось только смотреть на это, склоняя себя за тупость. Сидящие на рюкзаках мужики повставали, глядя на это зрелище. Даже с этой высоты видно, что позы у них недобрые. Налегке спустился я быстро, но удовлетворения мне это уже не принесло. Мысли были об одном: только бы лыжи не сломались…
Буржуи работать умеют! «Хаганы» были целые, только на одной из моих почтенных палок было сломано кольцо. Повезло дико! От Юры и ребят я, конечно, получил нагоняй, но это было мелочь, по сравнению с тем, что ожидал и с тем, что я сам думал в этот момент о себе. Я рисковал успехом всего похода. Могли сломаться крепления или лыжи, порваться рюкзак, сломаться волокуши. Можно было бы смело думать не о перевалах, а о эвакуации. По большому счету, нам вообще сильно везло. Позже, в конце похода Юра сказал: «В этот раз за нас кто-то очень молился». Я даже знаю кто.
***
На перекусе съедаем плитку шоколада. Всё–таки взят перевал! С верёвками я спускался впервые. Наскоро переупаковавшись, идем на лыжах вниз по заметённым моренам.
Наконец- то ветер в спину. Хороший ветер! Откуда же он взялся? Ведь, когда шли вверх, он был « в харю». Ветер, как будто дует только сверху – вниз. Если бы не обилие крутых поворотов, каменных глыб, естественных котлованов и изгибов морен, я бы обязательно достал парус. Посмотрели бы тогда! Обидно, что камус мешает катиться вниз, приходится шагать, лишь немного подскальзывая. Урочище приближалось. Нам вниз налево и снова вверх, уже по Соби. Перевал вымотал, но настроение бодрое, даже весело…
Вот, видать навеселе, не желая делать ещё каскад петель серпантина, и пару километров кто-то, увлекая всех за собой, пошел налево, срезая угол. Это слегка настораживало. Пусть немного, но всё–таки снова двигаемся вверх. Ветер, рассердившись на то, что отказываемся от его милостивой помощи попутчика, впивается снежными иголками в щёки, забирается под очки, бьёт хлопающим капюшоном по лицу. Так как я спускался первым, то после поворота оказался позади. И вот, перевалив отрог, вижу, что там, где склон уходит вниз, передние скидывают рюкзаки и, отворачиваясь от ревущего ветра, подозрительно в них копаются.
Подойдя, убеждаюсь в своих подозрениях: все увязывают лыжи, одевают кошки. Вниз уходит довольно крутой склон, метров шестидесяти высотой, весь вздыбленный крупными чешуей плоских каменных глыб разного размера. Если бы не дикий ветер, мы бы перепаковались, и не пришлось бы по камням тащить сцепку из лыж с палками и волокуш, которые постоянно переворачиваются, цепляются за камни, заклинивают или убегают вниз. На фоне физической усталости, мороза, урагана, слепящего солнца, тяжёлого рюкзака и постоянно напряжённого, неустойчивого положения ног это сильно угнетает.
О трудностях.
Наш поход лично для меня был очень тяжел физически. Особенно вначале. В конце каждого дня, последнюю пару ходок я стабильно отставал. Когда уже все занимались лагерем, я ещё пластом лежал на рюкзаке около десяти минут, не в силах пошевелиться. Но физическая тяжесть не шла ни в какое сравнение с тяжестью психологической, которая доставала всех нас во много раз больше. И даже не тогда, когда нужно, например, заставить себя через силу идти. В таких случаях мобилизуешься невольно. Она подкрадывалась с мелочей, с деталей. Например, таких. Кожа на лице обмерзает, а в это время в ботинках хлюпает едкий пот. Очки запотели, и в них не видно ничего, а колючая снежная пыль беспрерывно залепляет лицо и глаза. Шерстяной шлем на голове от дыхания обмёрз, покрылся корочкой льда и одевается поэтому, как мотошлем. Он из-за неудачного покроя все время лезет на глаза, которые давно обожжены злым полярным весенним солнцем. Из носа постоянно течёт. Обмороженными пальцами надо завязывать шнурки, собирать и аккуратно упаковывать в рюкзак и сани свои шмотки, зная, что давно уже все на старте. Вот, товарищи ждут от тебя кипятка, а замерзший газ до сих пор не желает разгораться. В хваленый «буржуйский» ботинок утром не можешь засунуть ногу без помощи ледоруба, который рвёт давно уже измочаленный внутренний мягкий вставыш. Изо дня в день ноги сдавлены колодками не подогнанной как следует обуви так, что боль от кровавых мозолей просто на фоне этого не замечаешь и конец каждого перекура ждёшь, как наказания. Из-за намороженного в бахиле льда постоянно расстёгивается супернадёжное крепление, а ты не можешь понять причину. А две тарелки каши и пара кружек остывающего чая и есть всё тепло, которое ты сегодня получишь. В связке и на склоне под рёв ветра постоянно останавливаешься и разбираешь запутавшиеся и перевернувшиеся сани и лыжи, а все стоят и ждут. Всё это ужасно давит на психику.
Огромная роль в этих условиях уделяется удобству и надёжности снаряжения. Именно её отказы, подгонка, ремонт, а главное, сама мысль о её ненадёжности забирают много душевных сил. Лучшая снаряга та, о которой меньше вспоминаешь. Ради этого и приходится идти на большие денежные траты, которые непосвящённым кажутся неоправданными.
Если, выспавшись, чувствуешь себя более - менее отдохнувшим физически, то для душевного восстановления нужно гораздо большее время. Поэтому психологическая усталость изо дня в день только накапливается. Очень многие снимки я упустил только потому, что не смог себя заставить достать фотоаппарат, висящий на груди! Оправдывал я это перед собой тем, что снимок неинтересен или «некогда».
И лишь то, что группа была сплочена, люди проявляли друг к другу огромное терпение, понимание и поддержку, здоровый юмор и командную дисциплину, позволило сделать то, что мы сделали. Там, где в одиночку ты уже близок к панике, думаешь, что положение безвыходное в команде ты сам себя подтягиваешь, мобилизуешь. И, глядя друг на друга, мобилизуются все. Ощущается душевный резонанс, который даёт новый всплеск энергии. Кстати, редкие писярики коньяка, в особо тяжелые дни, очень способствуют психологической разрядке.
О восприятии.
А ещё, теперь иначе воспринимается творчество писателей – натуралистов, Например, Джека Лондона.
Когда читаешь его Клондайские рассказы, восхищаешься – вот здорово, вот это люди! В каких условиях приходилось жить. Школа мужества! Потом, закрываешь книжку, встаешь с мягкого дивана, влезаешь в мягкие тапочки, идёшь пить горячий чай, или садишься на тёплый унитаз, и думаешь о персонажах: «Как круто, я бы тоже так смог!». Или смотришь какой – нибудь нормальный фильм про войну. Отрегулируешь громкость «под себя», чтоб слух особо не тревожило, и сочувствуешь героям, а то и вообще с иронией так сидишь и комментируешь, натурально или нет играют. А жопа в это время в тепле, пузо в сытости, жена рядом, детишки хохочут, «Папочка!» - кричат. И пот не хлюпает в ботах, и мороз не грызёт, и полцентнера на себе не тащишь. Я уж не говорю о пулях, которые в тебя персонально посланы ( Слава Богу, хоть этого не довелось хлебнуть!).
Есть разница в восприятии мира у того, кто смотрит картину Айвазовского «Девятый вал» и у того, кто там, на сломанной мачте сидит. И как ни пытается зритель хотя бы на короткий момент мысленно приобщиться к происходящему, он не сможет почувствовать и сотой доли того, что чувствует участник этого события.
Давайте представим, что какой- то талантливый художник написал даже на очень большом холсте огромную волну, идущую на вас. Маленький кораблик для сравнения нарисовал.
- Вот это да! Как талантливо, – говорите Вы своей очаровательной спутнице.
- Ужас! – говорит она и к Вам от страха прижимается.
У Вас чувство гордости просыпается - « Вот я какой надёжный. Опора для хрупкой женщины!». Потом вместе идёте к другой картине или даже в буфет. И как бы сильно не потрясла вас волна на этой картине, всё равно Вы знаете и Ваше Тело знает, что это не опасно, что можно развернуться и уйти. Разве, что с гвоздя на Вас картина рухнет. Но тогда Вы к ней просто не подойдёте.
А теперь представьте, что на Вас не элегантный костюм, а рваное мокрое тряпье, вы вцепились в скользкую мачту, брошенную в океан при крушении. А спутницу Вы не смогли удержать. И привязать не догадались вовремя. Её волной смыло. Страшно хочется пить, а вокруг только горько-соленый океан. Вы языком пытаетесь поймать капли дождя. Ночь. Тело онемело в холодной воде, а конечности свело от постоянного напряжения. Третий день Вас колбасит на этой мачте. Вы к ней привязаны. И не только Вы, но еще и тот бедолага, который позавчера захлебнулся, после очередного переворота этого бревна под вами. Ливень. И вдруг во вспышке молнии Вы видите над собой эту Волну бесконечной высоты и понимаете, что её уже не пережить. И Темнота… Громкость не сделать «потише» и влажность «посуше». И пленку не отмотать назад… Каково?
Теперь представьте, что все же Вы спаслись, и при этом рассудком не тронулись. А лет так через «…надцать» попали в галерею. Там вы вдруг эту картину увидели. Я думаю, что Ваше восприятие будет отличаться от той молодой пары, стоящей с вами рядом…
В общем – то это всё я к тому, что иногда жизнь несколько иначе воспринимается. Когда её в чистом виде пробуешь.
***
Долго ли коротко ли, а с «чешуи», потратив около часа, изрядно вымотавшись и выматерившись, мы сползли. Ниже – верховья реки Собь… по этой долине проходит естественный коридор между Европой и Азией Высота его – не более четырёхсот метров. Ветрам – раздолье. Снег белый. Горы высокие. Скалы голые. Сильно метёт. Такого, наверное, даже на Водопадном не было! Кроме того, он бьёт с разных сторон. Неожиданно меняет направление. Наблюдаем в низине встречу ветров. Смерчей нет, но зрелище удивительное. Правда, из-за усталости, красоты – по боку. Почему я не взял телевик!? Перед глазами – корма саней. Там: «Ветер в харю…»! А то я не помню! Делаю кадр.
Сидя на склоне, в самой вьюге, пытаемся передохнуть. Этот день, ещё не кончившись, уже допёк. Перепаковываюсь, снимаю кошки, одеваю лыжи. Вдруг вижу, как мимо, набирая скорость, проезжают две лыжи. Это у Игоря, отвязавшись от волокуш, уехала «Тёща» и своя лыжа. Я крикнул Гулливеру… Можно долго смотреть, как бежит по склону товарищ, размахивая руками, и думать, как далеко ещё до дна ущелья, и как печально и одиноко смотрится его фигура на фоне снежного пространства и громады гор...
Силуэт Гулливера и его лыж становился всё меньше. Тут выясняется, что у Зуя тоже лыжа где–то на склоне осталась. За ней уже он не пошёл. До стоянки добрался пешком, а там уже забрал у Игоря «Тёщу». Так он на ней до конца похода и топал.
По правде говоря, до сих пор лыжи если и были нужны, то только для небольшого приоритета в скорости. В девяти случаях из десяти, наст позволял идти без лыж вообще. А веса – только в моих 8 килограммов!
Ода горну.
А еще, как позже обнаружилось, на «чешуе» остался мой боевой товарищ. Мой горн. Сохранённый другом с пионерских времён, и подаренный мне, яростному горнисту, от чистого сердца, Горн прошёл со мной алтайский поход, звучал у подножья Белухи, сигналил на турслётах, принимал участие в поисках потерявшегося товарища, удивлял алтайцев и туристов.
В этот раз он так и не издал ни звука. Притороченный для удобства и быстроты под боковые лямки рюкзака, на тяжёлом склоне он, видимо, зацепился за камень и вытянулся из – под тесёмок… Остается надеяться, что попадёт ещё в добрые руки и зазвучит ещё на благо добрым людям… Спи спокойно, дорогой товарищ!
***
Гарик там потерял сделанную с такой любовью пенопопу, или «хобу», А Зуй - «Бескидину» … Гиблое место! Я, кстати, свою хобу зарезал – проткнул ножом, когда резал на ней сало. Перерезал резинку, пришлось завязывать её узлом.
Мы отправились к стоянке, которая была под склоном противоположной горы. Гора – вот она, рядом, рукой подать. Как-то забываешь, насколько в горах обманчивы расстояния. Редкий порыв благородства, заставил меня забрать у Зуя его волокуши, пока он ходил на разведку. Всё–таки он семижильный! Очень скоро я начал отставать. Сперва из-за снимков, а потом просто так. Время уже полшестого, за плечами перевал 1Б, спуск по чешуе и еще десяток километров прицепом, да без обеда! Сил нет, а впереди морена, какое – то там горное озеро, а гора все никак не приближается. Там где–то должен стоять балок геологов. Его и ходил искать Зуй. Уже сумерки. Я для отдыха останавливаюсь, ложусь на рюкзак и уже не имею сил встать. Зуй забрал свои волокуши, а я всё лежу. Всё, подъём. Пошёл, б…! Добивает расстёгивающееся крепление. Ноги не мёрзнут, но пот ботах хлюпает и неприятно щиплет. Кожа на ступнях скукожена, как на сушеном банане. Последние триста метров иду на одной лыже, проваливаясь в снег на льду озера. Его высота, по разным данным, 632 или 609 метров. Прийти бы и упасть!!! Какого … я сюда попёрся!? Я сегодня дежурю с Елисеем, то есть помогаю ему, а потому шевелиться нужно вдвое быстрее. Елисей, солнышко, взял всё на себя, я – только на подхвате.
Ребята зарывают платки в склон, а мы сражаемся с замёрзшим газом. Через пару часов, уже после шикарного ужина, немного прихожу в себя. На ужин, дополнительно, съели обеденную пайку сала и сыра! Но мысль о том, что завтра с хламом лезть на почти отвесную стену ради каких – то там спортивных баллов – просто убивает. Перед нами Леквожская стена и перевал «Первоапрельский».
Сложность 2б. Семь верёвок. Жоппа. Обрадовал Юра. На стену полезут не все, а только четверо. Радиалкой. Это означает что только туда и обратно. И налегке. Подъём на вершину или перевал неполным составом допускается. Правда этот рубеж идёт в зачетную книжку только тем, кто ходил. Пойдут Юра, Витя, Елисей и Зуй. Я, Шатил, Гулливер – остаёмся. Да и нет у меня ещё 2А, чтоб на 2Б идти. Нельзя просто. Не положено. Я не в обиде. Я СОГЛАСЕН!
Как помогает даже непродолжительный отдых! Уже после отбоя я сделал несколько сложных ночных снимков и побормотал в диктофон. Отжал перед сном носки и стельки. Из них черной струйкой вытек вонючий пот. Кладу их не в спальник, а под него, так тоже не замёрзнут. Смена лейкопластыря на ногах. Спокойной ночи, Антон Анатольевич! И да пусть не опустеет твой желудок и да не оскудеют загашники завхоза!