День первый.
Проснулись. Поели творожка с молочком. Похоже, последний прием тёплой пищи в теплом помещении. Гитары тоже больше не будет. На ботинках еще осталась Тюменская грязь. Рюкзак – 32 килограмма. Лыжи, обувь, одежда – ещё 9кг. Итого груз – 41 килограмм. Если бы не было заброски, то вышло бы под 48 кило. Для меня, например, больше 40 – это уже морока, а не груз для длительной ходьбы.
Мы загрузили рюкзаки в один микроавтобус, сами сели в другой и поехали к Оби, в сторону ледовой переправы. У самого берега, на возвышении стояла статуя клыкастого большого мамонта, а ниже из под снега виднелась надпись «410 лет». Салехард раньше назывался Обдорском.
Лёд на реке расчищен от снега в четыре полосы. Ширина реки в этом месте около трёх километров. Чтобы не провалиться, водители давят на газ, и наша газелька прыгает на ухабах. Прямо перед нами город Лабытнанги.
Мы подъезжаем к зданию вокзала. Здесь конечная станция железной дороги. В пятидесятых годах прошлого века Сталин устроил огромную стройку узкоколейной дороги. Дальше, на северо-восток, она дотянулась до Надыма и планировалась аж до Норильска. Строили из чего придётся. Рядом с рельсом с фашисткой свастикой, лежит рельс со штампом « завод им. Сталина». Рядом с маленьким рельсом узкоколейки – большой, нормальный рельс. На этой 501 стройке костями легла не одна сотня а то и тысяча узников Гулага. А потом оказалось, что дорога эта уже додругой поры не нужна и за следующие 50 лет все было разрушено и разграблено. Деревянные мосты сгнили и упали в реки. Возле каждого моста – зона. Очевидцы рассказывают, что видели на этих местах выгнутые рельсы без шпал, протянувшиеся через реку. Хотя ещё в начале девяностых местные мужички на ручных самодельных дрезинах гоняли по остаткам дороги на лесной промысел, перетаскивая вручную местами свою таратайку через размытые участки дороги.
Новый вокзал был просто великолепен. Богатый округ вложил сюда хорошие деньги. Он выгнут дугой, как перевёрнутая долька дыни и имеет жёлтый, красивый цвет. Внутри стекло, металлик. Несмотря на сравнительно небольшие размеры, выглядит просто грандиозно! В небольшом скоплении народа мы разглядели группу туристов. Из-под ветровок выглядывали обгоревшие, опухшие от солнца лица, обмороженные пальцы и щеки, выцветшие брови и уставший, победный взгляд. Группа была из Вологды. Нашему собеседнику лет 45. Если не считать снаряжения, осанки и глаз, то опухшее, чёрное от загара лицо похоже на харю бомжа... Мы разговорились. Это туристы – любители. В том смысле, что официально не заявлялись. Они пришли сюда с северо–запада, от поселка оленеводов Хальмер –Ю. Прошли 200 километров, наискосок пересекли Урал, и собрали все морозы. Пальцы были забинтованы. «Это я на льду озера Щучье ремонтировал крепления, – пояснил он. - За 5минут на ветру пальцы застыли». Ребята реагировали сдержанно: « Неужели мы будем такими же!?». Слишком разителен был контраст между этими путешественниками и окружающей публикой. Какая – то неуловимая манера вести себя. Взгляд победителей. Познавших. Не надменный и не нахальный, но какой-то торжественный и мощный.
Мы загрузились в вагон. Поезд медленно пополз, петлями набирая высоту. Нам ехать 4 часа. За окном тундра. Огромная снежная степь. Вот большое серое пятно на снегу. Это стадо домашних оленей. Не меньше тысячи. А рядом высится настоящий чум. Экзотика, блин! Прошло немного времени и мы въехали в горы.
Слева огромной восьмидесятиметровой стеной высится массив Райиз. Стенки до 2 «Б» - определил Слава Зуй.
Зуй.
Он у нас, наверное, самый яркий персонаж. На голове у него – кожаный шлем и очки, в которых он очень похож на пилота аэроплана. Весь соткан из противоречий. Порой даже несовместимых. Природное раздолбайство и здоровый пофигизм совмещается в нём с щепетильностью и педантичностью в вопросах подготовки и безопасности, например. Широкое лицо, кудрявая борода и шевелюра.
Открытый взгляд. Сам семижильный и роста высокого. Он действительный профессор академии Туризма. Правда, лекции читать не стал, чтобы не привязываться к душным стенам института, но научные статьи пишет. Всю жизнь он в туризме. Водит водные «Пятёрки», таскает по походам детей и молодёжь. Очень переживает за своё дело. Совершенно неприхотливый в одежде и быту, может, тем не менее, выглядеть очень элегантно и интеллигентно. Очень эрудированный, но простой в общении. Людей к нему просто тянет. В Федерации о нём говорят: «Энергия “Зуй”», «Зуй – это образ жизни», «Зуй – это… это Зуй!»
Возвращался Слава как-то из похода. В поезде познакомился с молодой туристкой, тоже возвращавшейся из похода. Разговорились.
- Слава, - спрашивает она, - а Вы откуда?
- Тюменская область.
- А точнее?
-Ханты – Мансийский округ.
-Да, а там откуда?
- Город Лангепас.
- А..., слышала. Это в котором Зуй живет!
Позже, на состязаниях по водному многоборью, я жил у него в палатке. Всегда вокруг гости, песни. Жизнь. Там же, на пешеходных соревнованиях, я был свидетелем следующей сцены. Идёт высокий кудрявый и бородатый дядька с цыганским кольцом в ухе. Сам в бейсболке, шлепанцах и выцветшем спортивном костюме с пузырями на коленях. Руки в карманах, во рту травинка. Вид совершенно босяцкий. Мимо него подростки с верёвками в касках этапы нарезают, а он, их не замечая, шлепает тапками походкой праздношатающегося бездельника. И скажи кому, что перед вами профессор, - не поверят.
Серьга – это тоже неотъемлемая часть Зуя. Раньше он носил в ухе огромное золото кольцо, но видимо оно мешалось. Теперь кольцо поменьше… И никакая сила, вплоть до начальника отдела образования города Лангепаса неспособна из Зуя это колечко извлечь.
Слава очень добродушен, но в то же время он запросто рассказывал, как с отцом и братьями отстреливались от шпаны, возомнивших себя рэкетирами, из самодельной пушки, защищая свой бизнес. После того, как заряд шрапнели из рубленых гвоздей сделал из «Тойоты» дуршлаг для макарон, а в сторону самих разбойников вопросительно посмотрели четыре пары немигающих, черных глаз двустволок, мальчики поутухли. Они вежливо пояснили, что им уже никаких денег не надо, их вообще неправильно поняли и «Можно мы, пожалуйста, домой пойдём, если, конечно уважаемые фермеры не возражают, пожалуйста…». А машину они уберут сами, завтра. Чего ей тут мешаться!
Бизнесу, правда, конкурент не дал выжить. С помощью подкупленных ментов дело задушили, а одному из братьев приписали воровство и посадили на два года. Пришлось из Казахстана выезжать.
Святослав всегда в дорогу берёт с собой аптечку. Это его кредо. И этим спас уже пару жизней. В нашем походе он тоже штатный медик. Аптечка у него.
Зуй анекдот рассказал. Мы его всю неделю до самого Харпа вспоминали.
Собирается блондинка в поход. Уже опаздывает, а вещи не собраны.Она мечется и твердит: «Так, надо не забыть стринги. Надо… надо стринги взять. Так, где же стринги.» Мать её упрекает: «Дочь, надо продукты взять, палатку, спальник!». Та отвечает: « Ой, мама! Будут стринги – будет и спальник, и продукты, и палатка!»
Тема «забытых стрингов» была актуальна до самого конца похода.
Старт.
А за окном снег, горы, телеграфные столбы, да высоким штакетником бесконечно тянутся снегозадержания.
Метёт. Вскоре проплыл за окном невысокий чудной столб зеленого цвета в красную полоску, как в фильме про пограничников. Только сверху приделан глобус, а на столбе две надписи: «Европа. Азия».
Это самый северный столб, делящий континенты. Дорога тянется вдоль реки Собь. Местами в ивняке видны большие стаи куропаток. После небольшого моста, у подножья белых гор показались двухэтажные деревянные домишки типовой застройки и несколько тысячекубовых резервуаров. «Сто шестой километр» - объявила проводник. Когда-то небольшой посёлок «Полярный» был базовым для геологических партий, но после перестройки структура практически полностью развалилась. Поезд остановился. Мы десантируемся на землю.
Время – два часа двадцать минут. Лыжи, рюкзаки, волокуши. Куча барахла. Никакой платформы. Просто твердый снежный наст. И метель. Солнце яркое. Небо синее. Вместе с нами вышел мужичок. Его уже встречал какой – то дядька в тулупе и большой мохнатой шапке. Он приехал из поселка на чудном трехколёсном механизме. Огромные шины низкого давления, двигатель от мотоцикла Урал и жестяной клёпаный кожух от ветра. Такие я уже видел. Видимо где-то неподалёку штампуют их местные умельцы.
- Называется «Макака», - пояснил Шатилов. - Хоть по тундре, хоть по горам, хоть по воде!
Аппарат затарахтел и покатился. Проводив его глазами, мы быстро переупаковывались. Часть груза на санки, часть в рюкзак. Лыжи на ноги, маски на лица, темные очки на глаза. Радостное возбуждение. Я гордо выхаживал, демонстрируя свои противооткаты на лыжах. Весь рюкзак я бросил в санки, на себе оставив лишь фотоаппарат. Несколько стартовых снимков, видеопанорама. Поехали. Я сразу отстал, чтобы снять уходящую группу. Впереди в синей робе идёт Елисей Семёнов.
Елисей.
Несмотря на свой вес и фигуру Вини – пуха, силы и выносливости в нем, как оказалось, – не меряно. Он на год старше меня, но, как и все уже, многоопытен, хотя и немного наивен. По натуре своей он боец и лидер. Впрочем, субординацию соблюдает и ко всем уважителен. Когда в жуткую непогоду необходимо было срочно спасать людей на вертолёте, пригласили его, чтобы он показал проходы и перевалы на Приполярном Урале, через которые только и можно было пробраться к месту. Вертолетчики, когда перелетали через перевал, были бледные. Высоты едва хватило.
Он весь в туризме. Детей в тридцатидневные походы водит. Жена, не выдержав такой жизни, ушла от него. Он, кстати, должен был ту самую «тройку» возглавить. Елисея спонсировал местный отдел партии «Единая Россия», поэтому на груди у него красуется её большая, цветастая эмблема. Семенов без волокуш, а к огромному его рюкзаку приторочен Российский флаг. От ветра он расправлен на всю длину, и его хлопанье переросло в треск. Древко, наверное, килограмм весом, но Семёнов его исправно протаскал весь поход ,,Это мой талисман, - говорит,- я его второй поход беру,,.
***
Ветер сбоку. Идем быстро и в гору. Лыжи сильно откатывают, не слушаясь моих приспособ. То есть они исправно вгрызаются в снег и толкают его назад, нагребая белые холмики наста. Но сильно тянут назад тяжёлые, перегруженные сани. Если бы я их нагрузил меньше, дела были бы получше. Иду на одних палках, проклиная себя за тупость. Вскоре я порядком отстал и вымотался. Группа скрылась за холмом. Холодный ветер давит сбоку, частыми порывами закрывая лицо длинным капюшоном полярной ветровки. Мороз сильный, но от борьбы со склоном и лыжами жарко… Плюнув на всё, останавливаюсь, начинаю лепить на лыжи камус. Пальцы моментально коченеют, превращаясь в бесчувственные щипцы для белья – ты давишь, а они не держат. И разгружать санки. Камус полагается лепить в тепле, на сухую поверхность, поэтому его чёрные полоски наклеились неравномерно. Ко мне вернулся Юра. Разумеется, он зол, но надо отдать честь, он ни сейчас, ни потом не высказал мне ни упрёка, прекрасно понимая, что всё понятно и без слов. Наверное, это самое большое наказание в группе единомышленников - чувствовать себя тормозом, обузой. Понимать, что по твоей вине, из–за твоей слабости, неумения, или, что ещё хуже, халатности или раздолбайства страдают все. Говорят, в армии Чингисхана на соревнованиях лучников у худшего стрелка забирали оружие и заставляли делать женскую работу. Поделом. Согласен.
Мы подошли к озябшим ребятам, съели по первой карамельке. И снова поползли вверх. Камус держит исключительно, но, честно говоря, наст такой, что можно идти совсем без лыж. Вскоре, набрав метров двести высоты, мы, попрощавшись взглядами с маленькими кубиками домов посёлка, перевалили через пологий козырёк, прямо в лапы ветра. Слева от нас - отроги массива Райиз, справа - гора «Динозавр»(1142м).
Она названа за свою вытянутую зубастую вершину, похожую на спину и хвост динозавра. Мы идём по правому склону вперёд и немного вниз, а где-то там, вдоль речки, ползёт по камням засыпанная снегом просёлочная дорога. Местность пустынная, только вдоль реки встречаются одинокие кусты ивняка. Мельтешат перед глазами. К каждый километр – куст! Двигаясь вперёд и вниз, мы приблизились к дороге. Ветер сорвал натянутый на древко флаг у Елисея.
Минут пятнадцать его искали. В целом у всех настроение бодрое и радостное, хотя мне из – за болезни слегка паршиво. Появилась обычная для похода мысль: «Чё мне, блин, дома – то не сиделось!» Режим движения : 40 минут хода – 10 – перерыва. На перерыве – карамелька или сухофруктинка.
Мне в первый раз предъявили претензии за то, что написано на санях и за то, что я ещё и парашют взял! В смысле – это я ветер накликал.
Глаз ещё не «замылен», вижу много хороших кадров. Но из–за усталости трудно заставить себя достать аппарат и сделать снимок, при этом неизбежно отстав и сбившись с темпа.
Начинало смеркаться, а впереди мы увидели какой – то прямоугольный предмет. Это оказался автомобиль Урал.
На заднем борту были наморожены большие сосульки, а вся кабина напрессована снегом, несмотря на то, что явных щелей не было. Время было часов семь, а мы и не думали вставать на ночлег. Вдоль какой – то речки мы повернули и снова полезли по тракторной дороге вверх вдоль речки Нырдваменшор. Окончание «шор» - обозначает, что река зимой промерзает. Часов в девять вечера мы, вконец измотанные ( по крайней мере некоторые из нас), подобрались к двум занесённым снегом балкам. Вагончики были старые, покосившиеся, обитые толью. Когда-то здесь был лагерь геологов. В одном набилось народа – десять человек – две группы из Перми и Кирова, там негде было яблоку упасть. Тем не менее, мы получили приглашение. От второго было видно только полторы стены, всё было заметено плотным снегом. Решили его откапывать. У нас весь инструмент – это две алюминиевых лавинных лопатки, одна стальная, и две ножовки. «Алюминьки» пригодны только для неплотного снега, тяжелые снежные комья – не для них. Основная нагрузка в этом походе легла на тяжёлую стальную лопату да на ножовки, которыми выпиливались снежные кирпичи. После того, как откопали метровый слой плотного снега в тамбуре, выяснилось, что дверь изнутри плотно прижата прессованным снегом. Исхитряясь как можно, ударами ноги мне немного удалось приоткрыть дверь сантиметров на десять. После этого змейкой выгребали снег из щели, по узкому тамбуру, на выход и ещё дальше. Уже стемнело, все надели налобники. Мороз крепчал, и выла вьюга. Гулливер был дежурным и в гостеприимном соседнем вагончике топил на газу снег для ужина. А перед нами после открытия двери предстали кубометров пять плотного снега, который нам предстояло перепилить, перелопатить маленькими походными лопатами и по узкому лабиринту вынести на улицу, сгибаясь в три погибели в низком дверном проеме. Там, где оказались лежаки, сугроб достигал потолка! Было трудно поверить, что весь этот снег был надут через два малюсеньких оконца, которые мы потом заложили двумя снежными кирпичиками. В вагончиках оказались небольшие печки – буржуйки, которые нам было нечем топить. Над небольшим столиком была полочка, на которой по традиции заботливо кем–то были оставлены свечной огарок, спички, соль, немного риса. В дальнем углу из досок и кроватей был сооружен лежак на четырех человек.
В другом дальнем углу была … большая глыба снега, которую мы так и не выгребли. Трудно поверить, что еще пару часов назад, в конце перехода, я, как самый слабый, лежал в трехстах метрах от этого вагончика на своём рюкзаке и не верил, что дойду!
Вот пора бы и пожрать. «Пора» это где–то часов пять тому как. Время уже за полночь, соседи спят. Честно говоря, не до них. Поесть и СПААТЬ! Кипяток остыл, пока ми воевали с сугробом за место под крышей. Елисей пытается разжечь горелку, но так как навыка обращения с этой Шайтан-машинкой у него нет, а газ замерз , то первый огонь у него превратился в мощный факел и, наверное, добавил Семёнову пару седых волос.
Он так до конца похода очень неохотно за эти горелки брался. В нашем распоряжении сегодня кроме скудного, с непривычки, штатного ужина – оставшаяся с поезда сверхнормативная жрачка: колбаса; сыр; печенье, именуемая ласкающим уши бродяги словом «неучтёнка».
Обычно она появляется случайно, – от других групп, после заходов в магазины, но иногда неучтёнку берут специально. Я вот, например, лимон несколько дней тащил (ещё 150 граммов!) и спал с ним, чтобы не заморозить. Зато, когда его за ужином жестом фокусника из рукава извлекаешь, такое счастье в глазах товарищей светится, что даже строгий командир разрешает сверх плана по «писярику» коньячку опрокинуть ради такого случая. Хотя сам Щедров не пьёт принципиально. Он вместо этого «сникерсы» ест.
Писярик – это слово пришло с знаменитейшего Грушинского бардовского фестиваля. Им называют маленькую, миллилитров тридцати напёрсткоподобную емкость из тонкой нержавейки. Шатилов рассказывает, что если бы она была побольше , возникала опасность «потеряться». Зуй - главный виночерпий и, несмотря на свою благожелательность к крепким напиткам, выдаёт наши «стратегические» запасы экономно и когда положено. А положено по значительным поводам : перевал, вершина, геройский рывок, там. Или в медицинских целях, если понадобится.
Народ улёгся. Слава на боковом полке, пятеро – на лежаке. Я остался. Чтобы оставить в памяти некоторые моменты, я взял за правило ежедневно в конце трудового дня говорить в диктофон. Эти записи помогают мне сейчас набирать этот текст. Прибор хороший, японский, но с небольшой памятью, поэтому писать приходилось на худшем качестве, экономя драгоценные Мегабайты. К сожалению, я не сделал интервью ребят, откладывал «на потом», да и по горячим следам событий репортажей не делал, только в конце, когда эмоции уже улеглись. Хотя, если честно, было просто трудно заставить себя делать что – либо сверх необходимого.
В ту ночь я выбрался из наших альковов, чтобы «побормотать с японцем» о наболевшем, за двери, и застал восхитительное Северное сияние ярко – зелёного цвета. Всполохи метались по небу, заставляя забыть о лютой стуже, непрекращающейся вьюге, и о том, что спать в студеной будке придется на деревянных нарах, а рядом вместо милого сердцу жёниного личика будет храпеть в дырку спальника небритая и обмороженная Гулливерова харя.
Забежав обратно, я схватил одуревший от сюрпризов Пентакс, позвал своих и, влупив цифровику предельные 3200 единиц чувствительности, начал молотить затвором в сторону небосвода. Мстительно запачкав изображения шумами, фотоаппарат, тем не менее, продолжал снимать. Тогда, пожалев беднягу, я окоченевшими бесчувственными пальцами, жмурясь от вьюги, снизил светочувствительность до 200, положил его на волокуши вместо штатива, сделал ещё пару кадров в сторону «Динозавра». Снимки вышли неплохими.
Выглянул только Шатилов. Удовлетворительно крякнув, скрылся обратно. Завхоз наш умудряется сочетать в себе огромную практичность и такой же романтизм души. Вернувшись в балок, обнаруживаю, что мой спальник зажат между двумя телами. Места просто не было. Тогда в полусидящем положении я куцапыми пальцами поменял носки на сухие, снял верхнюю одежду, влез в выдернутый не без труда кокон спальника и лёг боком как раз на два чьих-то тела, Где-то между ними. Благодаря тому, что снаружи мешок покрыт скользким нейлоном, а также Закону всемирного тяготения, который, оказывается, работает даже здесь, мои мослы, просочившись промеж чужими, вскоре достигли досок топчана и я, припертый спереди и сзади крепкими телами, быстро заснул.