Писатель Василий Шелехов (настоящее имя Василий Владимирович Гинкулов), известный сибирский прозаик и публицист. Во всех своих произведениях описывает природу Приленья, Приангарья и Прибайкалья. Главной темой его творчества служит описание красот и необъятных просторов тайги. Василий Владимирович Гинкулов родился 10 февраля 1929 года в селе Тунка Бурятской АССР) автор книг «Живи, тайга», романов «Утрата невосполнимая», «Сумасшествие», сборников очерков и рассказов «Даль сибирская» и «Психи в моей жизни».
Василий родился в семье педагогов. В военные годы Гинкулов окончил школу-семилетку в селе Петропавловском Киренского района Иркутской области. В 1944 Гинкуловы перебрались в Киренск. Василий поступил в педагогическое училище. Весной 1945 года семья переезжает в Якутию, где Василий поступает в Якутский педагогический институт на филологический факультет, продолжил учёбу в Иркутском педагогическом институте, который оканчивает в 1952 с отличием. После окончания которого работал 5 лет в школе преподавателем русского языка и литературы.
В книге «Даль сибирская», вышедшей в 2015 году имеется небольшая повесть «Ленские плёсы», где упоминается станица Суворовская, в которой довелось пожить писателю в детстве. В повести Василий Владимирович описывает впечатление десятилетнего лирического героя и его брата Гошу проживавших в станице, сравнивает жизнь на Кавказе и берегу сибирской реки Лена где ягодные боры и грибные урочища раскинулись по берегам крупнейшей дальневосточной реки. С благословения Валентина Распутина в 1977 повесть «Ленские плёсы» была напечатана в коллективном сборнике. Василий Владимирович продолжает трудиться в Иркутске. В рассказе не стоит синонимировать впечатления литературных героев с реальными людьми, поскольку авторы зачастую описывают художественный мир совсем не так, как видят его в жизни.
Повесть начинается с небольшого введения, описания «кочевой жизни» семьи главного героя и детские впечатления о ней:
Оторвалась наша семья от родного прапрадедовского корня Тункинской долины в Прибайкалье, и давай нас мотать по белу свету из края в край. Мы, дети, не понимали причин и целесообразности скитаний, нас в эти дела не посвящали, да и не нашего ума подобная забота, на то есть родители, мудрые хозяева жизни, но и они, угадывалось, тоже от чего-то зависели. Мы уж привыкли к тому, что судьба у нас колёсная, чемоданная, и очередное перекочёвывание на новое место жительства принимали как нечто неизбежное, будто смену времён года. Спорить с такой судьбой, казалось, бесполезно, как с регулировщицей на перекрёстке: куда захочет, туда и пошлёт.
В небольшой повести, объёмом в 10 печатных страниц, говорится о конце 30-х, начале 40-х годов ХХ века. Автор описывает сравнения жизни на Кавказе и в Сибири. Эти сравнения происходят в жизни каждого человека и литературные осмысления отражают воззрения мальчишек, которые, как принято сейчас говорить, на генном уровне тянутся к родной сибиркой природе:
Переселение же на Лену из Ставрополья, где нас замучила малярия, где тебе ни зимы, ни коньков, ни леса, ни порядочной реки, было встречено восторженно всеми членами семьи, в особенности же нами, мальчишками. Именно тогда я, десятилетний пацан, умом и сердцем понял и принял повторявшуюся моими близкими истину, что мы – сибиряки, что на юге нам делать нечего, что на родине всё лучше и краше. Похоже было, что власть той таинственной сумасбродки с указательной палочкой в руках наконец-то чудесным образом преодолена, и нам выпало волшебное право действовать по собственному желанию и разумению.
Ох, и опостылела ж нам с братом казачья станица Суворовская близ Пятигорска! Опостылела невыносимо!
В следующем отрывке есть небольшое географическое и антропологическое описание станицы. Казанская горка – забытое название центральной части станицы было домом в течение двух лет для героев «Ленских плёсов». Привычный лягушачий ор, начинающийся в середине апреля и продолжающийся до середины июля многих станичников беспокоит, поэтому неудивительно, что приезжий Василий ставит такой большой акцент на этом природном явлении. Для жителей Сибири большие сельские поселения в диковинку, поэтому автор так отзывается о «непомерно разросшимся человеческом поселении». Суворовская, действительно, одна из крупнейших обособленно расположенных станиц Северного Кавказа. В середине ХХ века в станице проживало около 12000 человек. Также интересен факт о том, что суворовские жители имели в хозяйстве много гусей и, судя по словам Шелехова «где только лягушки да жабы остались неодомашненными», следует, что хозяйства в каждом дворе было много.
Мы жили в центре, там, где размещались районные учреждения, школы, магазины, баня, рынок, кинотеатр, а вокруг этого освоенного жизненного пространства все четыре стороны света погрязли в лабиринте бесчисленных улочек с обширными садами и огородами на каждой усадьбе, с пустырями, лужайками и болотцами около речки Кумы. По вечерам все звуки в окрестности глушились со стороны Кумы лягушечьими концертами неимоверной громкости: южные лупоглазые прыгуньи – не чета нашим крохотулькам: пузатющие, большеротые, нахальные, что твои свиньи! По первости лягушиный хай мы путали с гомоном гусей. Этих горластых птиц колхозники держали помногу, белыми озерками на яркой зелени травы они долгими летними днями паслись в речной пойме под присмотром ребятишек, но на ночь их загоняли во дворы.
Мы с Гошей чувствовали себя пленниками этого давнишнего, непомерно разросшегося человеческого поселения, где только лягушки да жабы остались неодомашненными, в нас подспудно вызревало стремление вырваться за пределы станицы, попасть в дикую природу и увидеть настоящих зверей, неприрученных птиц. И вот в один прекрасный день тайком набрали из буфета провизии – хлеба и конфет, из тумбочки отца, куда даже матери доступ был строго воспрещён, «позаимствовали» компас, не забыли и спичек прихватить и пустились в неизведанный путь, держа направление к Главному Кавказскому хребту, снежные вершины которого маячили вдали в ясную погоду.
Среди многих детей есть мечта отправится в поход. Для многих путешествие так и остаётся лишь мечтой, но немногие идут. В ясную погоду утром и вечером отроги Большого Кавказа видны в станицу. Из центральной части, как, впрочем, и из любой другой возвышенности станицы видны плато Канжол и Инал и все окрестные горы между ними. Также виден могущественный Эльбрус, восседающий южнее Суворовской. Герои повествования, однажды, решились сходить к Главному хребту Кавказа. Описаны не привязанные собаки, кидающиеся на прохожих. Этот отрывок примечателен ещё и тем, что автором показано разочарование героев, увидевших за окраиной станицы не ожидаемый ими лес или горы, а широкую степь в междуречье Кумы, Дарьи и Бугунты.
Нелегко нам достался этот поход… Занудливо брехали дворняги, тощие до срамоты (ни кормить, ни держать их на привязи у прижимистых казаков не принято), и, преследуя, норовили цапнуть за ногу. Зловредные передавали нас одна другой по цепочке, в ушах не смолкал их лай, то басовитый, то визгливый, то хриплый, то рокочущий. Да и зной в тот день был не милостивей собак, от него не защитишься палками, а водой мы на беду не запаслись, в горле пересохло, губы от жары запеклись, потрескались.
Когда же, «героически» преодолев трудности, достигли окраины станицы, вместо ожидаемого леса увидели перед собой хлебные поля, уходящие вдаль до самого горизонта. С досады я не удержался и заплакал. Брат обругал меня, конечно, «девочкой-ревелочкой, хныкалкой, сопелочкой». Вдруг на дороге загромыхала водовозка, вёзшая питьё на полевой стан. Мы бросились наперерез, замахали руками, заорали:
– Дяденька, дай напиться!
Седоусый старикан в соломенной шляпе зачерпнул из бочки воды. Когда утолили жажду, Гоша спросил:
– А лес далеко отсюда?
– Километров сорок, пожалуй. А что?
– Да нет, так, ничего, – промямлили мы и отправились восвояси обратно.
Сравнение погодных условий и неприятие сибиряками тёплых кавказских зим – обычное явление для людей, приезжающих на КМВ из восточной части России. Детские воспоминания показаны жизненно и с присущей автору диалектикой:
Всё теперь вспоминалось с умилением, даже то, как я обморозил пятку, катаясь на коньках, попал под полозья бешено мчавшейся кошёвки (едва успел испугаться и подумать, что руки-ноги мне сейчас переломает, но оказался цел и невредим!), содрал кожу с языка, лизнув захолодевшую дверную ручку, – казалось очень смешным и заманчивым: на Кавказе не обморозишься и под кошёвку не попадёшь, потому что если снег и выпадает ночью, пока завтракаешь, он растает. На родине всё – рай и сказка. Этот рай, невзначай утраченный, нам ужасно хотелось вернуть. И наши ожидания не были обмануты. Отцу, педагогу по профессии, в Иркутском облоно дали назначение в укромный таёжный уголок на берегу Лены.
Встреча человека с Природой – как это важно!.. Рано она произойдёт или поздно?.. Или вообще никогда… Если рано, если она вокруг каждодневно, то человек может и не сознавать, каким сокровищем обладает, и не беречь его, наивно полагая, что в любом случае природа восстановит себя, не оскудеет. А потом, торопливо шагая по жизненным ступеням, уйдёт от неё навсегда в комитеты и кабинеты, в диссертации и симпозиумы и не вспомнит, не поймёт, как много он потерял… Если поздно встретится – яркость впечатлений уже не та, охладевшее сердце не способно горячо любить и пылко отзываться на прекрасное. Можно ли считать, что встретился с природой выехавший на пикничок, пьющий и жующий и скользящий взглядом по «окружающей среде»?.. Для него и солнце красное – бутафория, декорация, интерьер. Счастлив тот, кому родная природа с детства вошла в душу, кто всю жизнь тянется, тоскует, как по матери, по ней, кого не засушили, не поглотили служебные обязанности и житейские тяготы.
В коротком рассказе имеется не только сожаления о том, что не довелось увидеть южный лес, но нашлось место для детских игр, визуализированных Василием Владимировичем. Также описаны растения, произрастающие в станице:
На Кавказе мы за два года так ни разу и не побывали в лесу, не узнали, каков он, тамошний лес, и даже издали его ни одним глазком не увидели. Играть в прятки, в разбойников, в белых и красных приходилось на пустырях, поросших буйной дурниной: лебедой, полынью, чертополохом, крапивой и какими-то зонтичными в рост человека, пустотелые дудки которых отец, за недостатком дров, приспособился сушить под сараем и использовать как топливо.
Далее Шелехов возвращается к погоде на Кавказе, нестерпимой жара и погибели урожая картофеля, которой не могли предвидеть герои рассказа. Кума для героев представляется неким ручьём, который и рекой то трудно назвать и ловля рыбы в ней описана с небольшим пренебрежением, особенно автора удивляет «ящичек, привязанный к палке». В станице силки называют «сачками» и ловят на них рыбу в заводях Кумы и особенно тихого Тамлыка.
В Суворовке, спасаясь от изнуряющей жары, мы целыми днями купались в Куме, столь мелководной, что только в одном омутке было по горло.
В Куме тоже, кажется, ухитрялась пробавляться рыбёшка, пескарики, что ли, какие-то. Мы с презрительным смехом вспомнили, что один хлопец ловил их ящичком, привязанным к палке.
Виды видами, но для детворы дорого, прежде всего, то, что можно понюхать, потрогать, попробовать. Первым веским доказательством в пользу родной Сибири оказалась обыкновенная картошка. На Кавказе мы попали впросак с этим первейшим, необходимейшим овощем. Посадили два мешка картофеля в полной уверенности, что осенью выкопаем минимум десять-двенадцать. Сначала всё шло как по маслу: дружно взошла зелёная молодь, полезла вверх, ботвища наросла чуть не до пояса. Дивимся. Радуемся. Окучиваем. Надежды самые радужные. Но вот навалился южный зной, какого в Сибири мы не видывали, точнее, не испытывали на собственной шкуре. Это надо понимать буквально, так как босыми ногами нельзя было пройти по голой земле, обжигало ступни. Земля превратилась в раскалённый пепел, кусты картофеля развалились, жалкими обварёнными лохмотьями легли в борозды. На семейном совете решено было спасти посев поливкой, благо колодец недалеко, через дорогу. Однако жажда иссохшей почвы была так велика, а безоблачное южное лето так длительно, что в конце концов пришлось отказаться от бесполезной затеи. Почти всё выгорело, а под уцелевшими кустами мы с изумлением находили заживо испечённые морщинистые картофелины, мягкие и упругие, как резиновые мячики.
В отличие от южной, сибирская картошка оказалась крупной, крепкой, рассыпчатой, а главное, чрезвычайно вкусной, в чём мы удостоверились, когда отцу удалось уговорить некую Христофоровну, согбенную, но могутную старуху, с зобом, огромным, как горб, продать ведро картошки за три рубля, осенью же мешок картофеля не бывал дороже 10 рублей. Дело в том, что в это время клубни как раз наливаются, продавать по обычной цене – себя обидишь, сбыть втридорога – жадным прослывёшь. Особенно вкусна печёная картошка. Гоша первый вздумал печь её в духовке, и когда мы, обшелушив обгоревшую чёрную плёнку не до самого белого «мяса», а лишь до самовкуснейшей коричневой корочки, стали, обжигаясь, поедать дымящиеся запашистые картофелины, единогласно и восторженно было провозглашено, что Кавказ со всеми яблоками, грушами, сливами и черносливами ничего не стоит противу одной нашей картошки! В охотку мы, дети, так налегали на это блюдо, приготовляемое собственноручно и бесконтрольно, что отказывались даже от обеда, пока не запротестовала мама и пока другие увлечения не захватили нас с подобною же силой.
Далее автор продолжает приводить яркие образы сибирской жизни и удивительно красочно описывает тонкости деревенской жизни. Жизненный опыт и владение языком опьяняет читателя, но более Василий не возвращается к «опостылевшей» жизни в Суворовке. Тем не менее картина описанная Шелеховым показывает неподдельный художественный пейзаж кавказской станицы.
19 апреля 2019
Источник биографии автора: http://irkipedia.ru/content/ginkulov_vasiliy_vladimirovich
Электронную версию повести можно найти на сайте Издательства Вече: