Кливериус был необычным наёмником. Получивший замковое образование, восемь лет назад он готовился продолжить своё обучение в столице королевства Нирсандия, в большом городе Азион. Но обстоятельства изменились неожиданным для него образом. Правление родовым замком и прилегающими территориями было узурпировано двоюродным дядей Кливериуса, сразу через несколько дней после внезапной кончины его отца, буквально за неделю сломленного неизвестной придворному лекарю болезнью. Всё это время больной лишь бредил и стонал, не говоря ничего вменяемого. После его смерти бразды правления взял брат оного, так как молодому сыну бывшего лорда было всего шестнадцать лет, допустить же его к таким обязанностям и ответственностям по закону Нирсандии могли лишь с восемнадцати. Новый управляющий несколько раз намекнул Кливериусу, что жизнь его теперь изменится и с обучением в столице пока придётся подождать, так как на это сейчас не найдётся необходимых средств, а затем, спустя три месяца, через своих прихвостней передал послание — кинжал, который должен был пронзить внутренности несостоявшегося графа во время охоты на дикого вепря. Так бы тому и быть, но некое предчувствие спасло юного наследника. В то утро он одел походную одежду поверх лёгкой, но достаточно прочной металлической кирасы. Что и спасло ему жизнь. Оторвавшись в лесу от общей цепи наездников, Кливериус остался вдвоём со стражником Сайриком. Когда кони их поравнялись и остановились, а с правого бока в живот молодого лорда летел клинок, наверное, должный сымитировать рану от кабаньего бивня, всё встало на свои места. Ошарашенный, но не обращающий внимания на удивление Сайрика, Кливериус пришпорил коня, сломя голову ринувшись в чащу.
Сайрик не отставал. Хлещущие по щекам ветви деревьев наградили несколькими до сих пор так и не зажившими шрамами лицо Аландо, тогда ещё носящее белый оттенок, и лоб, в те времена не тронутый следами тяжёлых дум. Этот день мог оказаться для него последним, но неожиданно лошадь преследователя подвернула ногу и, издав пронзительное ржание, с громким хрустом ломаемых сучьев покатилась кубарем вместе с наездником. Остановившись на безопасном расстоянии и удостоверившись, что неудавшийся ассасин крепко травмирован падением и пока ещё лишь приходит в себя, Аландо вновь пришпорил коня. Даже в таком состоянии стражник был опасен, он владел мечом не чета Кливериусу.
— Беги, щенок, Витор всё равно достанет тебя! — прокричал в спину удирающему всаднику Сайрик.
Выбравшись через четверть часа на просёлочную дорогу, Аландо направился в сторону города Гиагарт, где позже, на время проглотивший все обиды, но так и оставшийся с пустым желудком, не зная куда податься, чтобы не оказаться отравленным или зарезанным во время сна дядиными соглядатаями, он нанялся к одному странствующему торговцу грузчиком товаров и охранником по совместительству. Благо меч, копьё и доспех вызвали расположение работодателя. Обещали ему скромное жалование, но на тот момент хотя бы радовали ежедневные несколько мисок со вкусным варевом из общего походного котла, получая которые, юноша за четыре дня добрался вместе с караваном до портового города Шеоринсберг, где их процессия, взойдя и погрузившись на огромный пузатый корабль, вышла в открытое море.
Здесь наконец-то можно было облегчённо выдохнуть, оторвавшись от вероятно искавших его преследователей. В обязанности Аландо входила ежедневная визуальная проверка состояния ящиков с портящимся грузом, уборка одного из складов в трюме и периодические ночные дежурства около товаров, что было несложно, но и платили за это копейки. У нанимателя была своя команда работников, парня взяли, как оказалось позже, не за его амуницию, а за умение читать, писать и счетать, о чём он также рассказал купцу при их первом знакомстве. Иногда тот звал молодого Кливериуса к себе и давал ему поручения переписать некоторые коммерческие накладные, либо составить простые товарные сметы.
Иные дни пролетали, другие же тянулись словно недели. Всё-таки грузчики-охранники и матросы корабля были далеко не тем обществом, с которым привык иметь дело наследник графства. Высокий и подтянутый, без намёка на сутулость, зелёноглазый, имеющий не рябую чистую кожу лица, хоть и покрытую тогда ещё только зарубцевавшимися порезами, с угольно-чёрной капной волос, спускавшейся почти до плеч, он невольно привлекал внимание к себе и становился объектом для вопросов очередного недоумка, вздумавшего показать свою удаль и самоутвердиться за счёт втаптывания чужого человеческого достоинства в грязь. Разбитому недавно произошедшими событиями, Аландо тяжело было ответить агрессией на нападки, но и сложить руки окончательно он не мог, придворные воспитатели и учителя с детства закладывали ему внутренний, в меру надменно-самолюбивый, стержень. Достойно противостоять же давлению сложившейся на судне привычке общения не представлялось возможности, так как значение многих его слов безграмотные матросы даже не понимали. Поэтому парень лишь больше замыкался. Уходя в себя и стараясь не думая о плохом, он, со свойственным ему юношеским максимализмом, сосредотачивался на том, что всё происходящее временно, надо только верить в лучшее и с надеждой дождаться перемен, благо судно прибудет на отгрузку товаров к назначенному порту через три недели, которые он сможет перетерпеть, да и деваться было некуда. Разве что только броситься в море, облегчив дяде Витору задачу. Но кто знает, что там, за порогом смерти? Религиозные книги, смысл бытия в которых страстно искал и не находил подходящего для себя варианта Аландо, вещали о том, что самоубийство тяжкий грех. Погрузившему внимание в восточные трактаты, в психике парня нарисовался некий коллапс, заключающийся в том, что жизнь, согласно учениям стран восходящего солнца, являлась цепью страданий с лёгкими передышками от оных. Ему запомнилась метафора с тонущим человеком, всё стремящимся спастись, выплыть из тёмной морской пучины к небесному свету и делающему это лишь для того, чтобы вдохнуть горящими лёгкими очередную порцию воздуха и снова уйти ко дну, оттолкнуться ногами, и словно маятник продолжить движение туда, где он хоть на доли мгновения мог избавиться от боли и страданий.
Когда в сознании твоём укореняется данное мировоззрение, подкреплённое ежедневными наблюдениями происходящего вокруг и внутри тебя, а намеренный уход из жизни сулит ещё большие горести, и дело тут не в труднопреодолимом инстинкте самосохранения, тогда ты ещё интенсивнее начинаешь искать смысл всего этого цирка под названием "жизнь". Не обнаружив в книгах ничего, кроме указаний по поклонениям очередному богу, его воплощению или прочему смиренному превращению себя в раба, Аландо познал фрустрированное состояние, в котором он только и мог, что пытаться как-то уменьшить тревоги и отчаяние, расширяя зону своего психологического комфорта, коего он сейчас и был лишён. Зачем это всё? Для чего вступать в этот каждодневный бой под названием "существование"? Ответов не было. Тогда-то он и решил, что его подход к происходящему, который позволит не сойти с ума и не влачить дни в унылой депрессии, заключён в подходе "жизнь-игра", вместо "жизнь-борьба". Бытие отреагировало на такое решение достаточно неожиданно, предоставив ему добровольно-принудительно выбрать роль скитальца, бегущего от собственного родственника незнамо куда, в надежде ввязаться в менее эксцентричную игру, с более приятными и щадящими сознание условиями.
(Продолжение следует).
