Снова впереди тайга и горы, просторы и воля, рассветы и дым костра. Даже ежедневные дожди не портили настроения... На второй день догнал семью туристов на огромном катамаране и, воспользовавшись приглашением, помчался с ними по перекатам Тимптона, радуясь быстрому и безопасному сплаву. Но на третий день, когда улеглись первые впечатления от долгожданной встречи с тайгой, решил проверить взятое «напрокат» ружьё. Стрелять оно не захотело – боёк не доставал до капсюля. Это привело меня в замешательство. Но выход найти можно всегда. Начал конструировать из подручных материалов новый боёк. Лучше других получился образец из кусочка напильника, правда, и с новым бойком выстрел раздавался лишь после повторного нажатия на курок. В случае надобности пользоваться ружьём будет не удобно.
Три дня сплава пролетели быстро. В устье реки Анамдяк, правобережного притока Тимптона, я разобрал плот, без надобности пролежавший на катамаране, упаковал его в рюкзак, попрощался с дружелюбными туристами и, взвалив тяжеленную ношу, пошёл вверх по Анамдяку. От дождей таёжная речка вздулась, превратилась в рычащий перекат; прозрачная прежде вода стала бурой. Похоже, в небесной канцелярии серьёзные дрязги. Не могут унять свои слёзы служители Небес. Льёт как из ведра.
Ох, любят же комары свеженину! Будто век кровушки не пили: хоботки свои всаживают с лёту. После долгого перерыва в экспедициях терпимость к кровопийцам напрочь исчезла, и неутомимая настырность их портит настроение. Во время одного из коротких «перекуров» подсчитал, сколько их гибнет от одного удара ладонью. Полтора десятка! Где-то поётся: «семерых – одним ударом». Слабовато. Уже в первый день комариная стая сократилась примерно на тысячу. Хотя тысяча комаров для тайги – это капля в море.
В конце дня встретилась врытая в землю охотничья избушка. Хотел остановиться на ночлег, но какой-то из медведей устроил в ней полный разгром и сделал непригодной для проживания. Одно слово, бандюга. Выгнал меня под дождь.
Через несколько дней горы расступились, и характер речки изменился. Поверхность воды стала настолько гладкой, что казалась застывшей. Уши отдыхали от оглушающего шума перекатов и привыкали к непрерывному комариному звону. Кровососов стало ещё больше, появилось много мошки. Прямо-таки царство кровопийц. А вечером я несказанно обрадовался избушке с высокой печной трубой, неподалёку от которой скособочился вертолёт МИ-4. Тут же разделся и перебрался на противоположную сторону, чтобы спрятаться под крышей от слякоти и дать отдых намозоленным ногам. Ночью похолодало, затих комариный звон; беззвучно текла невидимая река, и тишина в непроглядной тьме казалась сказочно-подземельной, таинственной.
Словно нарочно, на Небесах ни облачка – идти бы да идти. Но появилась проблема: не хочет работать видеокамера, которую я взял с собой, чтобы снять устье Сутама и следы стоянки отряда первопроходцев (если удастся найти). Аккумулятор почему-то быстро иссяк, а батарейки подсели от сырости и перепада температур. Необходимо было увеличить их мощность, соорудив что-то вроде контейнера. Благо, материала рядом предостаточно – целый заброшенный вертолёт. Однако, как я ни старался оживить кучу красочных батареек "Хитачи", практического результата не получалось. Камера, поработав несколько секунд, останавливалась. Особенно жаль было напрасных стараний при съёмке лосихи с телком, к которым я долго подкрадывался, выбирал место…
Поохотился на утку. Курок взводил три раза, прежде чем раздался выстрел – боёк таки ни к чёрту…
При переходе небольшой старицы в верховье Анамдяка вдруг услышал всплески воды и приглушённый скрежет гальки. Подумал, что приближается сокжой или сохатый: из-за кустов тальника не видно, кто. Руководствуясь интуицией, повернул назад и выбрался на крутой берег, впопыхах забив ствол ружья землей. Когда оглянулся, увидел мелькнувшую между кустами холку. «Значит, сохатый... только голова-то рогатая где? Пригнул он её, что ли?» В следующую секунду, не дав мне досоображать, к старице выскочил медведь и кинулся в воду. Стрелять с забитым стволом нельзя, да и некогда взводить курок трижды, поэтому, видя его охотничий азарт, я сбросил ружьё, рюкзак и полез на дерево с безнадёжно-отчаянной мыслью: «Не успею забраться… нож не спасёт… но если схватит, раз врежу...» Видимо, захотелось медведю испробовать свежего мяса (думаю, что он принял мои шаги по воде за оленьи), но когда узрел попытку «оленя» вскарабкаться на дерево, то уселся прямо в воде за три метра от ствола. В том самом месте, откуда я только что вылез. Может, почуял мой продымленный запах? В его глазах я прочёл недоумение, замешательство и, кажется, разочарование. Застыли, молчим. Соображаем, что делать? Зависнув над землей в неудобном положении, я пошевелился, чтобы подтянуться повыше. В ответ на моё движение медведь быстро развернулся, вылез из старицы, проскочил сквозь кусты, перебежал через речку, на ходу отряхнулся и помчал меж деревьев. Так и расстались, не перемолвившись.
После того как топтыга удрал, меня охватило запоздалое чувство беды. Будь я чуточку беспечнее, столкнулся бы с плотоядным хищником нос к носу в полной экипировке и вряд ли бы успел что-то предпринять, а топтыге волей-неволей пришлось бы махнуть своей когтистой лапой.
Переночевал на водоразделе между Анамдяком и старой знакомицей Нельгюу. А после полудня наткнулся на стойбище оленеводов. Стадо оленей в несколько десятков голов, сопровождаемое двумя подростками-пастухами, скрылось между деревьями так быстро, что пообщаться с ними не успел. Остановился на обед и пока готовил удочку, чтобы наловить на уху хариусов, ко мне подъехал верхом на олене эвенк лет тридцати с небольшим. В разговоре я узнал, что к ним на следующий день прилетит вертолёт, привезёт киномеханика с телевизором, видеомагнитофоном и бензиновым генератором на 220 вольт – крутить фильмы. Это удача! Теперь можно будет подзарядить аккумулятор к видеокамере.
Пробыл у оленеводов два дня. Насмотрелся фильмов, пообщался, выпил с мужиками водки. Эвенки возрождают общинный образ жизни, уничтоженный интернационализмом. К большому сожалению, узнал, что эвенки, как и «ближнее зарубежье», во всех современных бедах виноватят русских.
- Будь проклят Ермак! – с удивлением услышал я от разгоряченного главы общины.
- Вот тебе и раз! Да он же никогда не был в этих местах.
- Как это?
- По той простой причине, что погиб, не дойдя сюда тысяч километров.
- А... Какая разница? Не он, так другие русские.
- С чего ты взял, что русские плохие?.. Уклад жизни в Сибири оставался до ХХ века почти таким же, как и до прихода русских. А в Америке, куда пожаловали сначала испанцы, а потом англичане, к этому времени от коренного населения остались одни резервации.
- А у нас что? Всех согнали в один посёлок. Это что, не резервация?
- Но причем здесь русские? Русских, как и других, тоже сгоняли на Колыму, на Соловки, к чёрту на кулички. Пострадали они не меньше. А если уж ты вспомнил Ермака, так он со своими казаками, наоборот, добил кучумских завоевателей, от которых народам Сибири жилось несладко.
- Ладно, пусть так. Но ведь сейчас, куда не посмотришь, везде русские и везде жизнь беспросветная. Вот мы как-то ездили в Москву на смотр культуры. Тщательно готовились... Съехались с разных концов... Тьфу, вспоминать не охота!..
Я рассмеялся:
- Вот ты почти и определил виноватых. Есть люди, а есть чиновники, деятельность которых зависит не от национальности. Нация или, по-русски, народ формируются тысячелетиями и подчинены законам Вселенной. Плохим могу быть я или ты, может быть заблудшим поколение, но нация – это способ выживания. А порядки в стране зависят от верховной власти. Кстати, русских в ней после революции почти не осталось...
Чтобы ни у кого не возникло представления о недоброжелательности эвенков к русским, приведу пример многолетней давности. Однажды, завершая один из длительных маршрутов, я остановился возле большого острова, где собралось на сенокос много народу. Решением какого-то чиновника этот луг был отдан геологоразведочной экспедиции, но им с давних пор пользовались эвенки. По этому поводу возник конфликт. От эвенков главным действующим лицом выступал Кульбертинов – непререкаемый авторитет, герой Великой Отечественной войны, снайпер, подстреливший почти полтысячи фашистов. Разбирательство уже закончилось, возбуждённый старик спустился к реке и, увидав в моей лодке ружьё, подошёл и забрал его, сказав, что, мол, приехал тут зверей распугивать. Не слушая никаких объяснений, влез в свою лодку и переехал на другую сторону реки, где стояла палатка эвенков. Поначалу я, конечно, опешил – не будешь ведь скандалить со стариком, да ещё уважаемым. Переехал вслед за ним и зашёл в палатку.
- Дед, ты почему забрал ружьишко, даже не спросив ничего? – задал я ему вопрос. (В тайге существует неписаное правило обращаться на «ты» к мужчине любого возраста.)
- А что тут спрашивать? Приехал браконьерничать, – запальчиво подвёл он черту.
- Да я месяц с верховий спускаюсь! Сегодня первый раз людей увидел. А кто ж по тайге без ружья ходит?
Старик недоверчиво посмотрел на меня и с сомненьем задал несколько вопросов о маршруте. Наконец, убедившись, что в моих словах нет выдумки, отдал ружьё.
Под вечер, километрах в тридцати вниз от острова, как назло, сломался мотор. Я уже приготовился ночевать на голом берегу (снаряжение оставил чуть выше острова, откуда на следующий день меня должны были увезти на базу). К счастью, вверх по реке поднималась моторка. Я помахал, и она свернула ко мне. Объяснив эвенкам свое положение, попросил их взять на прицеп. Бензина для буксировки было недостаточно, и они согласились дотянуть меня лишь до стоянки Кульбертинова, располагавшейся на полпути к острову.
- Он сегодня возле сенокоса... – начал было я, исходя из своих утренних сведений.
- Нет, старик всегда ночует на своём месте, – без сомненья в голосе пояснили его соплеменники. – У него есть бензин и мотор, как у тебя. Может, выручит.
Уже в сумерках я вторично за день предстал перед своим обидчиком, лицо которого на этот раз светилось дружелюбием.
- Вот, дед, опять я к тебе. Утром – обидел, вечером – выручай, – и начал объяснять ему ситуацию.
- Давай, заходи в гости, чай пить, – пригласил он меня в палатку.
Мне было интересно послушать легендарного снайпера, и, несмотря на позднее время, я согласился.
Больше всего меня удивило, что старик без лишних слов отдал мне, незнакомому человеку, свой мотор, бензин и лишь спросил, смогу ли я в темноте пройти мелкие перекаты. На моё обещание доставить мотор к нему ответил, чтобы я оставил его напротив острова, в том месте, где мы встретились утром.
Разве мог бы эвенк пожертвовать незнакомому русскому своё имущество, если бы плохо относился к нему? А ведь утром складывалось именно такое впечатление. Поэтому можно сказать: портят отношения между людьми разной национальности властолюбцы, убившие в себе уважение к человеку. Разделяй и властвуй – их основной принцип управления безликим интернационалом...
Надвинулись зловещие тучи. Подул резкий, порывистый ветер. Закачались лиственницы, зашумели кронами, сбрасывая пожелтевшие иголки и мелкие сучья; начался хлёсткий дождь; поверхность воды покрылась упавшей хвоей и дождевыми пузырями. Стало очень неуютно, и я укрылся полиэтиленовой плёнкой. Плот норовило прижать ветром и течением то к одному, то к другому берегу узкой протоки, то к торчащим из воды корягам. Навалилась усталость от трудного дня. Я стал высматривать подходящее место для ночлега.
Впереди показался небольшой перекат с низко наклонённым над ним деревом. Огибая отмель, я приблизился к подмытому берегу. Струя подхватила плот и понесла настолько резво, что как ни пытался я отгрести от «шлагбаума» – двух гребков не хватило. В запале не сориентировался и упёрся в нависшее бревно руками. Плот резко накренился, на один край его хлынул поток. Я почувствовал, как он вздыбился, выскочил из-под меня и понёсся дальше. Потоком прошвырнуло под деревом и меня. Мелькнула единственная мысль: догнать! Попытался выскочить на берег, но заполнившиеся водой болотники и сногсшибательное течение не позволили. К счастью, глубина оказалась всего по пояс, и я бросился вслед за плотом. Раструбы сапог сбились на колени; сапоги превратились в гири. Но велико было желание исправить оплошность. Я настиг плот, когда глубина была по плечи и, чуть передохнув, вскарабкался на него. Проплыл несколько десятков метров и обнаружил, что ружья на плоту нет…
Как быть? В глухой тайге в одиночку оказаться без ружья?!.. Ружьё – это уверенность, спокойствие; это пропитание, особенно в конце похода.
Я причалил к берегу, достал из рюкзака маску для ныряния, предназначенную специально для таких случаев, сбросил мокрую одежду, и помчался по кустам к месту аварии. Огорчению моему не было предела. Зато уж как радовались обнажённому телу комары! Поэтому на осмотр места я времени не тратил. Подбежав к склонённому дереву, тут же слез в воду.
Течение выворачивало из-под ног окатанные камни. Я ухватился за полуутопленный осклизлый ствол дерева, развернутый течением вдоль берега, надел маску и, держась за дерево, окунулся. Поток воды закупорил ухо и сдёрнул маску на шею. Окунулся ещё раз, прижимая маску к лицу свободной рукой и стараясь не поворачиваться боком к течению. Кося глазами в стороны, увидел одни голые камни. Сразу сообразил, что на такой струе задержаться не может ни ружьё, ни гаубица. Спускаясь по течению и заглядывая под нависший берег с торчащими из него клубками корней, донырялся до плота. Вода прозрачная, видно хорошо, но очень уж холодная. Выбрался на берег на негнущихся ногах. Выражение «зуб на зуб не попадает» подходит для другого случая. Я же не чувствовал, остались ли у меня зубы, и вообще – моё ли это тело. Даже комары как-то без азарта садились на охлажденную плоть.
Темнело. Я грёб, отыскивая место для ночлега, удручённый, но ещё с надеждой, что завтра вернусь и отыщу потерю. Однако и следующий день ничего не дал. Если бы вода была теплее, тогда более тщательный поиск мог бы дать результат. Но, как всегда, «если бы, да кабы» помешало.
Нужно привыкать к новому положению. Настроение мрачное. К чувству крупной потери примешивалось чувство вины перед хозяином ружья. Сильный встречный ветер останавливал плот на тихих участках. На реке вновь появились перегородки из глыб. Не выходил из головы вопрос о питании. Чтобы отвлечься, старался думать о первопроходцах, вспоминал ситуации из прошлого своего путешествия. В конце концов мрак стал понемногу отступать.
Продолжение в следующей публикации.