Рукопись Шумилина «Ванька-ротный» с первых страниц берет мертвой хваткой и держит до конца. Пожалуй, это самое честное и душераздирающее из всего, что я читал о войне. Несмотря на корявое изложение и некую однобокость суждений, книга подкупает солдатской прямотой. Автор прошел путь от командира стрелковой роты до начальника полковой разведки и описал войну такой, какой видел ее из траншеи. Без прикрас и макияжа, со всей кровью, грязью, преступным разгильдяйством командования, коррупцией в тылах и другими нелицеприятными деталями. О таких вещах не любят говорить вслух, но они лишь подчеркивают подвиг тех, кто несмотря ни на что до конца оставался верным долгу перед народом и совестью. Для всех, кто еще не осилил «Ваньку-ротного», публикую несколько цитат. Они как пули из «трехлинейки» — бьют прямо в душу.
Об атаках
«…Начальникам было нужно, чтобы мы взяли деревню. Они по телефону требовали, угрожали мне расправой, крыли трехэтажной матерщиной. А когда я являлся с докладом, снисходительно улыбались. Штабные, те иронично удивлялись. И не стеснялись прямо в глаза спросить: «Ты еще жив? А мы думали, тебя убило! И деревню не взяли! Ты смотри, он даже не ранен!»
Я смотрел на них, молчал и курил. Я один, а их здесь много. В батальоне осталась одна недобитая рота, а здесь, в тылах полка, их сотни. Как ничтожны и жалки мы были тогда. Невидимая стена разделяла фронт на два лагеря. Они сидели в тылу за этой стеной, за солдатскими спинами, а мы ценой своей жизни и крови добывали им деревни. Чем тупей и трусливей они были, тем настойчивей и свирепей гнали нас вперед…»
«…Мурашки ползут по спине. Дыхание сперло. Я продолжаю идти. Каждый шаг считаю последним. Почему я должен идти впереди своих солдат и быть им примером, проверять на себе, будет немец стрелять или нет? Почему я должен подставлять себя под пули первым? Почему они тащатся за моей спиной? До деревни десяток шагов. В висках тупыми ударами пульс отбивает последние секунды. Сейчас могут грянуть выстрелы и все кончится…»
«…Люди лежали рядом и упорно молчали. Под разрывами, сплошным обстрелом, на лютом ветру и холоде язык чесать зря не будешь. Да и о чем говорить? Жрать и курить нечего. Говорят, что каждый солдат дорог Родине. А может, это вовсе и не Родина пихнула его сюда, на голое поле, под немецкий обстрел? Может, это полковые начальники по своей тупости и трусости держали солдат на ветру, вместо того, чтобы отойти на опушку леса?»
«…Завтра утром на подступах к высоте ляжет еще одна сотня наших. Атака снова захлебнется кровью. Из дивизии пришлют новую сотню. Их держат подальше, где-то в тылу, чтобы до них не дошла трепотня и разговоры. Штурм высоты снова и снова будет продолжаться, пока немцы не выдохнутся и их остатки не сбегут. А что еще наши могут придумать, если все танки потеряли, новых не дают, а сверху сыплются приказы взять высоту? А что может сделать пехота против пулеметы и немецкой артиллерии?»
О солдатском быте
«…Вши ели всех. И живых, и раненых, и мертвых. Говорят, только комиссар и командир полка не имели вшей. Они носили нижнее белье, сшитое из немецкого парашютного шелка, отобранного у солдат якобы для Фонда обороны. А здесь, в снегу на передовой о вшах не думали. Какая разница, со вшами или без них тебя завтра убьет?»
«…Мерзлый хлеб не жуют. Его откусить и отрубить нельзя. Его скребут помаленьку зубами, ковыряют штыком, соскребают лопатой. Кусочки и мелочь вместе со льдом кладут на язык и ждут, пока он растает. Потом он проваливается в горло, как жидкая каша. Некоторые кладут хлеб на время между гимнастеркой и нижней рубашкой, там потеплей и вши в это время уползают. Они не переносят хлебный дух…»
«… Достаешь из грудного кармана кусок газетной бумаги, хочешь щепоть махорки завернуть. Куда там: сверху льет, не успел обслюнявить край бумаги, а она размокла. Нагнешься, прикроешься от дождя, вроде и завернул. Сунул в зубы, прикурил — вроде и на душе стало теплее. Ниже пояса вода течет, а в зубах огонек горит, душу греет. Вот вам и осенний мелкий дождичек…»
«… Я на фронте никогда не имел шинели ниже голенищ кирзовых сапог. Капитан, а так и ходил в короткой шинелишке. Длинная — до пят — тогда считалась шиком. Длинные носили тыловики и начальство, на которых по мерке шили. А мы смертные — нам шинель в могилу по мерке не нужна…»
О штабных, особистах и тыловиках
«…Хмельной угар, натопленные избы, парные бани, взбитые подушки, пуховые перины, сытая жизнь, податливые хозяйки — все это заслоняло человеческую сущность, мораль и войну. Все, что было народной совестью, об этом молчали…»
«…Для работы в тылах полка простые солдаты-стрелки не годятся. Сюда отбирают людишек по вислым ушам, по оскалу рта и зубов, по собачьему нюху и хищной утробе. На каждое нужное место в тылу подбирали людей по особым признаками и приметам. По тому, как угодлив он был, по тому, как низко гнулся у него хребет, как смотрел в глаза начальству и стоял перед ним…»
«…Медали на грудях, через контрразведку проверены все на вшивость. А сунь его сейчас на передовую, в окопы, посади на солдатский паек, заставь пойти под пули и под снаряды, и покажет он себя первым трусом. Они храбры, пока пасутся в тылу за спиной у начальства. Под городом Белым многие из таких показали себя, побросав оружие и документы. А ведь были проверены помандатно, отобраны, так сказать, на надежность…»
«…Майор замполит понимал, что в тылу берут все. А те, кто помельче, тащат, как крысы. А третьи, как муравьи, подбирают по крохам. Он знал, что львиная доля солдатских ротных пайков остается в полковых тылах и до рта солдат стрелковых рот не доходит. Даже саперы, которым по долгу службы нужно было быть в стрелковых ротах и заниматься инженерными работами, постоянно сидели в тылах полка и занимались благоустройством блиндажей, бань, лошадиных стойл для тыловых начальников и их подчиненных…»
«…В одной из деревень на нас глазели бабы, ребятишки и молчаливые старики. Бабы молча не могут стоять, у них внутри всегда подмывает: «Вон, там шлюха с зелеными наличниками! Она с ихним офицером жила. А та, вон из-под занавески выглядывает! В Германию ездила. А это дом полицая, это его ребятишки у забора стоят». Мы постояли, поговорили и тронулись дальше. Бабы удивились, пришлось пояснять: «Придут наши особисты, они с ними разберутся» . Бабы удивились: «А какие они?». «Чистенькие, побритые, на лицо мордастые», — смеемся мы…»
О разведчиках
«…Наша пехота и немецкая инфантерия понимали друг друга. Только разведчики были злостными нарушителями спокойствия и благодати. Славяне-окопники разведчиков не любили. Придет полковая разведка к солдатам в траншею, ввалится как хозяева и сразу к пулемету. Резанут по немцам для проверки: не изменилась ли система огня у немцев? Наведут переполох. И потом немец дня два не может успокоиться. Последнее время от разведчиков стали прятать ленты с патронами…»
«…На окрик солдата, какой, мол пароль, я послал его приветливо матом. Он принял это за отзыв и вылез на бруствер, чтобы помочь нам осторожно опустить немца в траншею…»
«…Поисковая группа на задачу обычно выходит строго определенного состава. Трое идут в группе поиска, трое чуть сзади в группе прикрытия и обеспечения. Разведгруппа из пяти — это минимум, когда нужно действовать в ночных условиях, на неизвестной местности и в абсолютно неясной обстановке…»
«…По длине промежутков между светящимися пулями и по их разбросу можно почти безошибочно определить расстояние до пулемета. Этот метод мы много раз проверяли на практике…»
О командовании
«…Нечасто приходится полковнику видеть боевых солдат-гвардейцев. Каждый день перед его глазами мелькают штабные тыловые и угодливые денщики. Полковник увидел, какой он из себя этот русский солдат, пропахший немецкой взрывчаткой, порезанный горячими осколками, прошитый свинцовыми пулями. Чем он живет? Что у него на уме? За что он воюет?
Он смотрел на них живых, а мысленно видел их в братской могиле. Но он даже в этом ошибался. Убитые солдаты обычно валяются на снегу. Дивизия уйдет, а трупы останутся. Чем больше их убьют, тем значительней будут его заслуги. Это же он заставил их без страха пойти на смерть. А если подумать глубоко, солдаты воевали за народ. В живых останутся они, тыловики… прифронтовые «фронтовики». И славу общего дела потом охотно возьмут на себя…».
«…Начальство километрах в трех терпело обстрел под накатами. Им тоже было плохо. Накаты в четыре бревна. Возьмет да угодит какой фугасный и тяжелый. Они там. А мы тут. Каждому свое…»
О наградах
«…Банку сую в руку солдату. Он берет ее, смотрит внутрь, на дно. Немецкие ордена сверкают холодным серебристо-черным блеском. Совсем недавно они имели магическую силу на солдат фюрера. Теперь они ничего не стоят и ничего не значат. Я положил себе несколько штук в карман. Попадется пленный — мы для потехи торжественно наградим. Скажем, приказ фюрера, крест приказали вручить: как твоя фамилия? Точно, это тебя!»
«… Я воюю и под огнем хожу уже третий год. Каждый день по много раз рискую жизнью. не сегодня, так завтра убьют. И какими наградами я отмечен? Замполит не отвечал, рассматривал свой сапог и о чем-то думал. — По вашему, нужно ждать покорно пока наградят? Нет, майор! Героя получит Квашнин. А мы смертные! Мы будем трупами на высоте валяться! Так что я в Герои не гожусь! Посмотри в стрелковых ротах, у кого имеются награды? И обернись в тылы дивизии и полка. Там у всех гулящих девок медали бряцают. Я уж не говорю о майорах и полковниках. Все они обвешаны боевыми орденами. Нет майор! Будем считать, что разговора между нами не было…»
«…Без наград даже лучше. Легче дышать. Свободней держишься, не связан путами братии. Можно иногда огрызнуться и отлынить. Сколько можно без отдыха мотаться под огнем? Пошлешь иногда кого-нибудь подальше и на душе станет легче…»
О немцах
«…Мы — русские люди — ко всему привычные сызмальства. К грязи, к холоду, к голоду. А на немецких солдат было страшно смотреть. В первую же зиму потеряли они человеческую совесть и стыд. Чешутся в избе при дамах, то есть при бабах, давят вшей на столе за едой…»
«…Немцы — пунктуальный народ. У них отлично работает связь и поставлена сигнализация. Бомбят на предельном расстоянии от своих траншей. Это наши при бомбежке переднего края лупят без разбора, где попало. И это не анекдотики и прибаутки про войну. Это святая правда, если хотите. Мы не раз на своей шкуре испытали бомбежку от своих. Грамотешки у наших соколов не хватало. Да и связь с наземными войсками того. Вот они и пахали — «Была, не была!»
«… В листовках было напечатано обращение к нашим солдатам: «Мы вам под Витебском устроим мясорубку. Кто хочет остаться жить, кончайте войну, переходите к нам, сдавайтесь в плен. Мы вам гарантируем нормальное питание и жизнь. . Данная листовка служит пропуском для прохода в Рудню…»
О смерти, потерях и страхе
«…Когда человек не верит в себя, он верит в гадания, крестики и в бога. Погибнуть на фронте можно в любое время, дело немудреное, дело нелепого случая. А эти случаи возникают, когда разум устал. Чуть выдохся, несколько суток подряд не спал — смотришь, и попал под пулю или мину. А когда мозги работают и держишь ушки на макушке — все эти тонкие моменты улавливаешь на ходу…»
«… Когда кругом стоит страшный грохот и сыплется земля, слышен вой снарядов, завывание мин и удары пуль, кругом поднимается едкий запах немецкой взрывчатки, а из-под ног уходит земля — все это ерунда. Главное, что ты жив. Это чувствуешь своей шкурой — войну и шумовое оформление. Серьезное дело смерти совершается беззвучно, безболезненно и тихо…»
«… В дивизии каждый день убивало солдат до сотни. Если мысленно прикинуть суточные потери, то за два года боев дивизия потеряла не менее 100 тысяч человек. Задача простая, арифметическая…»
Полные мемуары Шумилина в форматах fb2 и txt легко гуглятся. Уверен, даже прочтя тысячи книг мемуаров, мы не сможем в полной мере прочувствовать всего, что выпало на долю тех людей. Но мы можем хотя бы не забывать об их подвиге. А это уже немало.