Борисушкин Егор Стефанович, артиллерист дальнобойной артиллерии.
- Первый бой запомнился тем, что выехали мы на позицию, гаубицы выставили, а они у нас далеко били. До фронта несколько километров, слышно только канонаду. Зарядили раз, шарахнули по немцу, зарядили второй – ещё шарахнули, третий – не уверен: успели - нет. Одно помню, мелькнула мысль: а ведь так воевать можно, немцы далеко, мы считай в у себя тылу, опасности вроде как и нет никакой. И тут нам немец дал! Взрывы, грохот, огонь кругом, кого сразу убило, кого ранило, гаубица наша на боку лежит! Подбегает наш наводчик, видать – в шоке, глаза белые, орёт мне:
- Егор, снаряд давай!
А у самого левой руки по локоть нет, шинель на боку разодрана, изнутри пар идёт и рёбра белые ходуном ходят! Я его за собой в воронку стащил, кричу:
- Тебе в санчасть надо, вон лесок, беги - они там стоят. Он вроде дёрнулся, да тут же и затих. Мне повезло: я после того боя до Венгрии без единой царапины дошёл. А уже там, под Балатоном, меня в спину хорошо ранило, снаряд сзади разорвался, чуть не полбока с мясом вырвало. В медсанбате заштопали, ещё и в Германии повоевать успел. Там же и в плену побывал: немцы там к своим прорывались, выскочили на нас неожиданно, пятерых нас захватили. Но, видать спешили, оставили с нами молоденького солдатика, чтоб нас в сарае охранял, а сами дальше пошли. А мы уже опытные были: за попадание в плен с оружием – трибунал без разговоров, а дальше – только стенка. А этот солдатик к нам хорошо относился, хлебом, куревом делился, понимал, что войне конец, надеялся заслужить снисхождение. Мы к тому моменту в плену-то часа полтора-два пробыли, и решили немцев обратно не ждать, рвануть к своим, пока ещё особисты с командирами нас не хватились, заманили немца в сарай да и прибили. Вот его мне до сих пор жалко, молоденький совсем был, безусый ещё. Но война жалости не терпит.