В ХХ веке в далёкой от центров мировой цивилизации Монголии, о которой в мире знают только по истории завоеваний Чингисхана и его потомков, происходили значительные события – обретение независимости, неожиданная в крайне отсталой азиатской стране революция 1921 г., становление социалистической государственности. Эти события изучают в современной Монголии и в этнически близкой ей Бурятии, но за пределами монголосферы (так называют ареал обитания народов монгольской культуры) о них известно мало. А они не только весьма интересны, но и тесно связаны с событиями в России/СССР и Китае, а значит, важны для мировой истории в целом.
В советское время история Монголии первой четверти ХХ века излагалась примерно так: монголы, угнетавшиеся завоевателями - маньчжурской династией Цин - развернули национально-освободительную борьбу. «Под влиянием антифеодальной борьбы китайского народа зародилось дугуйланское движение аратов… Дугуйланы (по-монгольски – «круг») аратские организации борьбы против князей и маньчжурских властей… Особо сильное влияние на освободительную борьбу монголов оказала русская революция 1905-07 годов. Основной силой национально-освободительного движения в Монголии было крепостное аратство» (БСЭ, статья «Монгольская Народная Республика»).
Согласно советской версии монгольской истории, освободительная борьба монголов увенчалась в 1911 г. свержением иноземного ига, но к власти пришли консервативно настроенные духовные и светские феодалы.
В реальности антиманьчжурского движения в Монголии не было и быть не могло. Маньчжурская династия Цин не завоевывала Монголию: раздробленная и распавшаяся на феодальные владения, Монголия в XVII веке была поглощена находившимися на подъёме маньчжурами посредством личных и семейных связей маньчжурской династии с монгольскими князьями. Хотя часть монгольских феодалов сопротивлялась маньчжурам, большинство из них перешло на сторону Цин. Считать это предательством неправильно: монгольского государства к тому времени не существовало, а маньчжуры, женившиеся на монголках, считались родственниками. Обращение от имени монголов к империи Цин с просьбой о присоединении было подписано князьями и передано главой буддийской церкви Монголии Занабазаром. (Занабазар (1635-1723 гг.) - первый монгольский Богдо-гэгэн, правитель Халхи под властью империи Цин; выдающийся скульптор, основатель монгольской портретной живописи, изобретатель письма соёмбо).
Хотя в Монголии происходили антиманьчжурские восстания, а западные монголы – джунгары – отказались подчиниться империи и подверглись частичному истреблению, большинство монголов были лояльны Цин.
Империя Цин официально была маньчжурско-монгольской: монгольский язык, наряду с маньчжурским, был государственным; во всех имперских министерствах и ведомствах чиновники-монголы являлись заместителями высшего чиновника; все императорские указы вступали в силу только после их подписания монгольскими князьями. «Основатель Маньчжурской династии Цин Абахай в 1636 г. издал указ, по которому «в случае, когда Дай-Цинская династия падёт, вы (монголы) будете существовать по прежним основным законам» (Кузьмин С.Л. Теократическая государственность и буддийская церковь в Монголии в начале ХХ века», М.: Товарищество научных изданий КМК, 2016. С. 23). Т.е., используя европейскую терминологию, монголы были связаны с империей Цин унией, согласно которой они входили в её состав до тех пор, пока существует империя.
В конце XIX века в Монголии наблюдалось не антиманьчжурское и не антимонархическое, а антикитайское движение, связанное с тем, что после Тайпинского восстания (1842-64 гг.) империей начали управлять чиновники-китайцы в интересах китайского населения. В результате династия Цин изменила свою политику. Китайские чиновники провозгласили «Новый курс», направленный на быстрое экономическое развитие Китая, подобно «Реставрации Мэйдзи» в Японии, превратившей средневековую страну в современную державу. Курс предусматривал заселение Монголии китайцами, которым до 1880-х гг. было не разрешено там поселяться; к 1911 г. китайцев во Внешней Монголии стало уже больше 1/6 населения, во Внутренней Монголии - более половины. Большая часть монголов стала должниками китайских ростовщиков и торговцев. Это означало потерю земель (китайцы её покупали и брали в аренду у князей за копейки), что грозило крушением традиционного уклада жизни и превращением монголов в малочисленное и нищее меньшинство. Более того: китайцы начинали силой отбирать земли у монголов. В 1891 г. во Внутренней Монголии китайские поселенцы, организованные сектой Цзиньдандао («Путь золотого эликсира»), устроили резню, уничтожив 150 тысяч монголов.
В этих условиях монгольские князья и ламы не могли пойти на конфликт с маньчжурами, поскольку только власти империи могли (и были обязаны по закону) спасти монгольский народ. В то же время, видя неспособность маньчжуров отказаться от губительного для кочевников «Нового курса», некоторые князья и ламы начали налаживать контакты с Россией, пытаясь заручиться её поддержкой перед лицом китайской угрозы. Однако это делалось вовсе ни из антиимперских соображений, а было проявлением отчаяния, поскольку надежды на империю угасали. Тем не менее почти все монгольские князья и ламы до Синьхайской революции 1911 г. в Китае сохраняли верность Цинам.
А что же с «антифеодальной борьбой монгольского аратства» из советской литературы, без которой народная революция была бы невозможна? Как же дугуйланское движение? На рубеже XIX-XX веков феодальный строй в Монголии был далёк от разложения и кризиса. Араты не только зависели от князей и лам – они считали их своими природными господами, доверяли им (как сословию, хотя не обязательно конкретным людям). Для того, чтобы появилось антифеодальное движение, необходимы не связанные с феодалами влиятельные и активные группы населения, интересы которых входят в противоречие с феодальными – таковыми в Европе и Азии были буржуазия, средние слои и ремесленники. В Монголии в начале ХХ века ничего подобного не было: общество управлялось князьями и контролировалось ламами, на которых трудились араты. Малочисленные ремесленники параллельно занимались скотоводством и не отделялись от аратства; буржуазии не было совсем, а средними слоями можно условно назвать лишь несколько десятков «разночинцев» - военных, учителей и работников иностранных консульств (прежде всего российского), да и те были в основном низшими ламами, невладетельными князьями или «безлошадными» аратами, не терявшими связей со своими сословиями. Аратство же, как и любое крестьянство в любой стране, испытывает ненависть к феодалам как к классу только в иллюзорном мире, выдуманном марксистами. Ненависть вызывают конкретные владетели, нарушающие законы, увеличивающие налоги и подати.
В силу этого дугуйланское движение не могло быть антифеодальным. Оно представляло собой организованные группы, причём не только аратов, но и низших лам и князей, выступавших против произвола отдельных феодалов. Общенародных, антифеодальных или антиманьчжурских целей ни один дугуйлан перед собой не ставил. В Монголии существовали также «благородные разбойники» - сайнэры «добрые молодцы» (сайнэры приносили клятву не подчиняться властям, не вступать в брак и грабить богатых, раздавая их имущество беднякам). Это были одиночки, ушедшие из аилов и куреней, промышлявшие грабежом состоятельных людей. Такие движения возникали во многих странах («шиши» в России, абреки на Кавказе, гайдуки на Балканах, «Робин Гуды» в Англии, кангасейро в Бразилии и т.д.), и их нельзя считать антифеодальными.
В начале ХХ века в Монголии возникло повстанческое движение. В 1906 г. монгольский князь Тогтохо поднял восстание после того, как китайские колонисты отобрали у него землю. Тогтохо собрал отряд (около 60 человек), нападавший на китайских поселенцев и вступавший в схватки с войсками. Оружие повстанцы получили от российских властей. В 1910 г. отряд Тогтохо был разбит, и князь с уцелевшими соратниками получил убежище в России. Таким образом, движение было вызвано личными причинами, носило локальный характер и продержалось четыре года благодаря поддержке России. Оно не было ни антифеодальным, ни антиимперским – только антикитайским.
Более значительным и идеологически оформленным было движение в Западной Монголии во главе с Джа-ламой (Дамбиджалцаном). Он был калмыком из Астраханской губернии, переселившимся в Монголию. В 1890 г. Дамбиджалцан объявил себя за воплощением Амурсаны - джунгарского князя, в XVIII веке воевавшего против империи Цин. Он, по словам Дамбиджалцана, вновь родился, чтобы освободить Монголию от маньчжуро-китайской власти. Вокруг воплощения Амурсаны начали собираться местные джунгары (калмыки, к которым он принадлежал, являются частью джунгар). Дамбиджалцан был арестован и, как российский подданный, выслан в Россию, но через год снова появился в Западной Монголии. Джамбиджалцана, получившего прозвище «Джа-лама», несколько раз арестовывали и высылали; он участвовал в путешествиях генерала П. К. Козлова в Тибет, а в 1910 г. возобновил антиманьчжурские проповеди. К нему примкнуло около 5 тысяч джунгар. По сути, Джа-лама превратился в правителя независимой Джунгарии, воссозданной в миниатюре. Он ещё много лет оставался сильной фигурой в Монголии, охваченной революцией и войной. Хотя его авторитет признавали и некоторые восточные монголы, движение Джа-ламы было локальным, опиравшимся на джунгар и чуждые восточным монголам традиции антицинской борьбы. Нет сомнений, что Джа-ламу, как и Тогтохо, использовала Россия для укрепления своих позиций в Монголии (его неоднократно выпускали в Монголию, он оставался российским подданным, и явно не зря работал на генерала русской разведки Козлова). Движение Джа-ламы тоже не было антифеодальным: он сам стал довольно крупным феодалом и оставался им до конца жизни.
***
В сентябре 1911 г. китайское антиманьчжурское движение империи вылилось в мощное восстание. Повстанцы объявили о свержении династии Цин и провозгласили республику. На сторону восставших переходили воинские части, провинции одна за другой объявляли об отделении от империи. Запаниковавшие власти назначили премьер-министром Юань Шикая – видного китайского националиста; он начал оттеснять от власти маньчжурских чиновников. В этой ситуации 1 декабря 1911 г. состоялся съезд князей и духовенства Внешней Монголии, провозгласивший независимую теократическую монархию во главе с главой ламаистской церкви - Богдо-гэгэном VIII. В её состав должна была войти и Внутренняя Монголия, но многочисленность китайцев и армейских частей в этом регионе воспрепятствовало воссоединению двух частей страны. Араты во всех этих событиях самостоятельной роли не играли, поддерживая князей и лам.
Князья и ламство Монголии поступили в соответствии с законом создателя империи Абахая: вернули независимость своей стране в связи с падением империи Цин. Если обретение Монголией независимости в 1911 г. считать революцией, то консервативной: страна вернулась в начало XVII века.
Россия не позволила новому, республиканскому Китаю установить власть над Монголией. В Петербурге помнили слова Наполеона: «Китай спит. Пусть он спит и дальше. И не дай бог нам дожить до такого дня, когда Китай проснётся». В интересах России было сохранение Китая слабым, раздробленным государством, поэтому она поддерживала сепаратистские движения монголов, уйгуров, тибетцев и дунган (хуэй). С монголами русским было проще работать, поскольку в России жили две ветви монголов – буряты и калмыки, среди которых были образованные люди, в т.ч. офицеры казачьих войск. Однако открыто поддерживать сепаратизм в Китае Россия не могла в силу договорённостей с великими державами (США, Великобританией, Германией, Францией, Японией), согласно которым державы имели право создавать в Поднебесной сферы своего влияния, но не покушаться на формальное единство страны. Поэтому Россия, после долгих переговоров, настояла в 1915 г. на предоставлении Китаем широкой автономии Монголии: Пекин лишался права держать войска в Монголии; присутствие китайцев контролировалось монгольским правительством; Россия получала право держать в Монголии воинский контингент, беспрепятственно торговать и вести с ней любые дела, не советуясь с Пекином. Внутренняя Монголия и Джунгария оставались в составе Китая, что чрезвычайно возмущало монголов. Несмотря на недовольство русских, отряды монгольских добровольцев с 1911 г. участвовали в боях на стороне мятежников во Внутренней Монголии.
Став фактически независимой страной, Монголия приступила к формированию государственных институтов. За несколько лет независимости (1911-19 гг.) были созданы министерства и ведомства; в столице и прилегающих районах были построены пекарни, 18 кожевенных мастерских, кирпичный и лесопильный заводы, водочные, пивоваренные, салотопные предприятия, телеграфная и телефонная станции, угольная шахта и электростанция; появились первые автомобили. Началась промышленная добыча золота, хрусталя, аквамарина и топазов. Появилась первая светская школа при Министерстве иностранных дел. Первая типография печатала правительственные указы, газеты, журналы, учебники и художественную литературу – разумеется, в крайне небольших масштабах. В Худжирбулане открылась военная школа, где российские инструкторы подготовили 1900 солдат и офицеров для монгольской армии в составе одной бригады.
Много это или мало? Учитывая, что в Монголии абсолютно не было образованных специалистов – очень много. Все кадры для современных предприятий и организаций, включая небольшие группы европейцев и американцев, нанятых через российские государственные и частные структуры, прибывали из России.
Среди российских специалистов и предпринимателей, обосновавшихся в Монголии, было много бурятов, владевших монгольским языком, разбиравшихся в местных обычаях и воспринимавшихся монголами, как свои. В качестве своего рода «резерва», из которого можно было черпать кадры, российские чиновники и бизнесмены использовали несколько тысяч бурят, перекочевавших в Монголию из России в начале ХХ века, после того, как программа массового переселения русских крестьян в Сибирь лишила кочевников огромных земельных массивов. Эти люди по понятным причинам мало симпатизировали России, но знание русского языка позволяло им зарабатывать на коммуникациях между русскими и монголами.
Образованные буряты считали Монголию своей истинной родиной, а Бурятию рассматривали как Северную Монголию, присоединённую к России (хотя воссоединение Бурятии с Монголией не было популярным среди бурят из-за отсталости прародины и больших возможностей для карьеры и бизнеса в России). «Национально ориентированная бурятская интеллектуальная и политическая элита восторженно приняла получение Монголией политической автономии. По мнению бурятских лидеров, автономия открывала новые возможности для культурного и социально-политического роста бурятского народа и развития монгольского единства, поэтому на проводимых по их инициативе съездах и собраниях эти идеи активно пропагандировались» (Ринчинова О.С. Бурятская диаспора в Монголии: этапы формирования и развития. Кандидатская диссертация, Улан-Удэ, 2011. http://cheloveknauka.com/buryatskaya-diaspora-v-mongolii-etapy-formirovaniya-i-razvitiya#ixzz5SEl8CZvvhttp://cheloveknauka.com/buryatskaya-diaspora-v-mongolii-etapy-formirovaniya-i-razvitiya#ixzz5SEko3VMY).
Среди бурят, работавших в Монголии после 1911 г., видное место занимают Цыбен Жамцарано – лингвист и публицист, основавший в 1913 г. первую монгольскую газету - «Новое зерцало», и Элбек-Доржи Ринчино – политик левого толка. Стоит упомянуть также учёного и предпринимателя Цокто Бадмажапова, казака-бурята Григория Семёнова – впоследствии атамана Забайкальского казачьего войска (он перевёл на монгольский язык не только «Устав кавалерийской службы русской армии», но и стихи А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова и Ф.И.Тютчева). Впоследствии, уже после революции 1921 г., образованные и энергичные буряты, увлечённые идеей восстановления независимой Монголии, сыграют огромную и весьма неоднозначную роль в истории страны.
***
Перед воссозданным государством стояла грандиозная задача – построить силами отсталых, малочисленных, бедных племён, живших частично феодальным, частично родоплеменным строем, организованное государство. Даже многим монгольским князьям она казалась невыполнимой, и они много лет колебались между поддержкой полу-призрачной независимости и подчинением Китаю.
В период существования Богдыханской Монголии социальных (классовых) конфликтов там не наблюдалось: араты оставались лояльными князьям и госаппарату, а Богдо-гэгэн VIII пользовался в народе всеобщим уважением. Никаких внутренних причин для новой революции в стране не было, феодальный уклад находился в стадии развития, а не разложения, а буддийская церковь для монголов была безусловным авторитетом.
В целом строительство независимой Монголии в 1911-19 гг., невзирая на отсталость, мятежи и отчаянную нехватку квалифицированных кадров, шло успешно. Эти успехи были возможны только в условиях покровительства и помощи со стороны России, поскольку Китай, силы которого были неизмеримо больше, не признавал независимость Монголии, хотя, пока Россия была сильна, не рисковал её захватывать. После октябрьского переворота в России защитить Монголию стало некому, и страна без сопротивления была захвачена Китаем. Только неукротимый Джа-лама отказался сдаться китайцам: он укрепился со своими вассалами в неприступном замке Тенпай-Байшин в Гобийском Алтае, откуда беспокоил оккупантов партизанскими вылазками.
Одним из факторов, заставивших богдо-гэгэнский режим отказаться от борьбы, помимо явного неравенства сил, была угроза… со стороны панмонголистов, которые властям Урги (официально монгольская столица называлась Нийслэл-Хурээ - «Столичный монастырь») казались даже опаснее ненавистных китайцев.
Панмонгольский мираж
Страх Богдо-гэгэну и его правительству внушала панмонголистски настроенная группа бурятских националистов, организовавших в 1917 г. Бурятский национальный комитет (Бурнацком), руководили которым уже упоминавшиеся Э.-Д.Ринчино и Ц.Жамцарано. Бурнацком, ориентировавшийся на идеологию эсеров, объявил бурятские земли «Государством Бурят-Монголия». Поскольку буряты жили вперемешку с русскими и были меньшинством и в Приангарье, и в Забайкалье, государство не имело ни чёткой территории, ни границ, а его госструктуры были мало дееспособны. В апреле 1918 г. Бурнацком признал Советскую власть, а после освобождения Забайкалья от большевиков признал режим атамана Г.М.Семёнова. Несомненно, Бурнацком (переименованный в Бурятскую народную думу) не симпатизировал ни красным, ни белым, а пытался усилиться, маневрируя между сторонами гражданской войны. Пытаясь заполучить собственную вооружённую силу, Бурнардума начала призывать бурят в национальную бригаду «Зоригто-Батор» (храбрый богатырь): оружием её обеспечил атаман Семёнов.
В феврале 1919 г. в Чите состоялся съезд панмонгольского движения, в котором участвовали буряты и представители Внутренней Монголии. Съезд объявил о создании «Велико-Монгольского государства» в составе Внутренней и Внешней Монголии, Барги и российского Забайкалья. Главой государства был избран Нэйсе-гэгэн (хутухта) Внутренней Монголии Ничи-Тойн Менду Баир, но реальная власть принадлежала атаману Семёнову, обладавшему военной силой и поддержкой Японии.
Неудивительно, что Богдо-гэгэн и его правительство были настроены категорически против панмонголистов: те представляли собой республиканское, светское и антифеодальное течение, так что формально предложенный ими Богдо-гэгэну трон монарха мог быть только фикцией, а феодалы и ламство Монголии в случае прихода к власти группы Семёнова-Ринчино-Жамцарано лишились бы всего. «Э.-Д.Ринчино… писал: «Монголы и другие народы Центральной Азии слишком примитивны и изъедены буддийским клерикализмом и мало годятся как активный материал для создания этого государства» (Курас Л.В. Геополитические амбиции атамана Семенова: попытка создания федеративного «Велико-монгольского государства». https://cyberleninka.ru/article/n/geopoliticheskie-ambitsii-atamana-semenova-popytka-sozdaniya-federativnogo-veliko-mongolskogo-gosudarstva). По его мнению, «годным материалом» для руководства общемонгольским государством были бурятские националисты во главе с ним самим. «Бурятский вариант панмонголизма предполагал известное подчинение монгольских племен себе. Чувство превосходства бурятского менталитета над монгольским вызывало естественный протест и раздражение халхасской элиты, обостряя монголо-бурятские отношения» (Балдано М.Н., Варнавский П.К. «Великая Монголия»: Концепция политического единства и попытка ее реализации (1900-1920 гг.). Вестник Томского государственного университета. 2017. № 419. С. 99-108).
Несмотря на то, что «Великая Монголия» контролировала только часть Забайкалья (Внутренняя Монголия и Барга прочно удерживались китайцами), угроза правительству в Урге была серьёзной: у атамана Семёнова было несколько тысяч хорошо вооружённых, имеющих боевой опыт солдат. Опасаясь вторжения семёновцев, Богдо-гэгэн уверял панмонголистов, что сочувствует им и готов согласиться на их предложения… если их признают великие державы. В ответ семёновцы начали готовить поход на Ургу. Это стало причиной согласия Богдо-гэгэна на ввод в Монголию китайских войск и ликвидацию автономии.
Большинство бурят уклонялось от семёновской мобилизации: в Забайкалье развернулось движение во главе с ламой Лубсан-Санданом Цыденовым, провозгласившим теократическое государство «Кодунай эрхидж балгасан» (по названию долины Кодун). Оно не имело границ и единой территории, но сумело подчинить часть Забайкалья. Там были созданы 11 балагатов - самоуправляющихся бурятских сообществ, не признававших ни Бурнардуму, ни власть атамана Семёнова. Казаки Семёнова арестовали Цыденова и перестреляли его «министров», но балагатское движение не распалось (балагаты при советской власти превратились в партизанские отряды, сопротивлявшиеся большевикам до окончательной гибели в феврале 1927 г.), и мобилизация бурят оказалась сорвана. Отряды Нэйсэ-гэгэна, состоявшие из чахаров Внутренней Монголии, потерпев поражение от красных войск, перешли во Внешнюю Монголию и были уничтожены китайскими отрядами (сам хутухта попал в плен и погиб). Самый боеспособный полк панмонголистской армии, состоявший из повстанцев-харачинов Внутренней Монголии, летом 1919 г. восстал, был разбит казаками и расформирован. К осени 1919 г. «Великая Монголия» распалась: атаман Семёнов, занятый борьбой с красными, охладел к панмонгольской идее, а Бурнардума развалилась (некоторые её лидеры были расстреляны семёновцами, а Ринчино и Жамцарано перешли на сторону красных).
Первая попытка панмонголистов восстановить независимую Монголию в виде демократического федеративного государства провалилась потому, что не была поддержана властями автономной Монголии, получила слабую поддержку во Внутренней Монголии, контролировавшейся китайцами, а в бурятских районах России, на которые делалась основная ставка, не встретила поддержки.
Унгерновщина
Тем не менее панмонголисты захватили Монголию, но с другими вождями и под другими знамёнами. В 1920 г. рухнул режим Колчака в Сибири, и Красная армия ворвалась в Забайкалье. Атаман Семёнов терпел поражения, его армия разваливалась, и одно из её соединений – Азиатская дивизия во главе с бароном Р.Ф.Унгерном, покинула фронт и двинулась в Монголию. До сих пор не установлено, было ли это сделано по приказу атамана Семёнова, или же явилось личной инициативой не вполне здорового психически командира.
Унгерн был «панмонархистом»: он лелеял планы восстановления монархий в мировом масштабе, и решил начать с Монголии – потому, что его дивизия состояла частично из монголов и бурят и стояла у границ этой страны. Авантюрист по натуре, он давно интересовался монголами и бывал в этой стране до Первой Мировой войны. Барон принял буддизм – судя по всему, искренне. Унгерн декларировал стремление спасти Богдо-гэгэна от китайцев, державших его под арестом, и вернуть ему трон. Это вызвало симпатии монгольских князей и ламства, тем более, что за Унгерном не стояли бурятские революционеры-антиклерикалы. Барон намеревался освободить Монголию от китайцев, объединить её с Маньчжурией, Урянхаем и Алтаем, и воссоздать империю Чингисхана. Так что барон был пусть странным, но явным панмонголистом.
В октябре 1920 г. Азиатская дивизия внезапно появилась в окрестностях Урги. Китайский гарнизон, численностью превосходивший дивизию в несколько раз, отразил несколько штурмов, но к февралю 1921 г. положение изменилось: Унгерн завоевал доверие некоторых монгольских князей и ламства. Богдо-гэгэн из заключения благословил его борьбу, а в феврале бежал из-под ареста и прибыл в лагерь унгерновцев. После этого моральный дух китайцев был сломлен, и 4 февраля отряды Унгерна заняли Ургу. Ещё два месяца барон добивал китайские части, и к началу апреля он контролировал почти всю Монголию (только Джа-лама сохранил независимое положение).
Стоит указать, что войско Унгерна не имело прямого отношения к белогвардейскому движению: его руководитель преследовал собственные, понятные только ему самому цели. Офицеры и солдаты его немногочисленной армии (к моменту взятия Урги – около 1400 человек, к которым впоследствии примкнуло ещё несколько сотен белогвардейцев, бежавших от Красной Армии) мечтали только о том, чтобы поскорее покинуть холодную, нищую чужую страну и уйти в цивилизованный мир, которым представлялся в первую очередь Китай.
Барон был крайне жесток; его «контрразведка» и вообще большая часть личного состава пьянствовала, грабила и насиловала, как и положено сброду авантюристов, потерявшему всякую веру. Унгерновцы запятнали себя кровавым еврейским погромом в Урге – то ли давая выход садизму, то ли желая набить карманы перед уходом в Харбин и Шанхай. Однако обижать монголов Унгерн запретил под страхом смерти, и жертвами произвола, помимо евреев, становились только русские поселенцы.
Богдо-гэгэн даровал барону высокий феодальный титул и назначил его военным министром, но власть в стране осуществляло правительство во главе с самим монархом, и Унгерн в его деятельность не вмешивался. По инициативе барона были открыты военная школа в Урге и национальный банк, выпущены первые национальные деньги, заработали мастерские, улучшено здравоохранение (врачи дивизии оказывали медицинскую помощь монголам), поставлено ветеринарное дело, появились земледельческие хозяйства, возобновилась добыча угля. В Урге впервые за её историю были очищены и продезинфицированы улицы, через Толу и Орхон перебросили мосты, а между посёлками, составлявшими столицу, было даже организовано автобусное сообщение (в дивизии было несколько десятков разнотипных машин). Неудивительно, что монголы, невзирая на ритуальные, по приказу советских «друзей», проклятия в адрес «кровавого барона», сохраняют о нём добрую память: он изгнал ненавистных китайцев, сумел улучшить жизнь в столице и не отметился ни вмешательством в монгольские дела, ни бесчинствами в отношении монголов.
Тем не менее правительство Богдо-гэгэна тяготилось присутствием дивизии Унгерна в Монголии. Бедной стране с полумиллионным населением содержать армию в 10-11 тысяч человек (вместе с формально подчинявшимися Унгерну отрядами монгольских князей, белогвардейцев, казаков, бурят, тувинцев и алтайцев) было не под силу. Внешняя торговля прекратилась: в России к власти пришли большевики, Китай раздирался междоусобицами, а белогвардейцы в Харбине и Владивостоке считали Унгерна предателем и готовились к войне с ним. Богдо-гэгэн опасался, что присутствие Унгерна, которого ненавидели и красные, и белые, и китайцы, навлечёт на Монголию новую интервенцию. Поэтому монгольские власти мягко, но настойчиво напоминали барону, что «цаган орос» (белые русские) должны воевать с «улаан орос» (красными русскими), и им пора уходить в свою страну.
21 мая 1921 г. Азиатская дивизия выступила в последний поход: на её пути стояли уже не разрозненные партизанские отряды, а регулярная Красная армия с бронепоездами и авиацией. В августе унгерновцы потерпели поражение. Беззащитная Урга была без боя занята красными, и унгерновцы побежали к вожделенным городам Китая. Сам барон, брошенный своими солдатами, был схвачен монгольскими ополченцами и выдан красным. Унгерна торжественно отвезли в Россию, судили и расстреляли.
Национально-консервативная революция, пережившая череду успехов и неудач, закончилась. В многострадальной стране начался новый, небывалый в мире эксперимент – создание буддийской конституционной монархии, опиравшейся на советскую Красную армию и бурятских националистов-атеистов.
(Выдержка из статьи http://www.historicus.ru/mongoliya-ternistii-put/).