Ничто не предвещало беды обычного банного вечера обычной семьи.
Разомлев после бани, чувствуя во всём теле наиприятнейшее тепло и легкость Павел вожделел. А вожделел он пропустить рюмашку-другую беленькой из запотевшей бутылочки да закусить хрустящим маринованным груздем, наколотым на вилку.
— А что?! Имею право в свой законный выходной культурно отдохнуть. — Спрашивал он и отвечал жене Людмиле, женщине необъятной, крупной, искренне не любившей диеты. "Я женщина широкой кости и глупости с ограничениями мне не нужны". — Говорила она критикам ее фигуры.
Худоба Павла являлась противоположностью комплекции Людмилы. В тени жены он легко мог укрыться от Солнца на пляже, используя свою ненаглядную в качестве зонтика. Сколько бы он не съел, веса не прибавлялось, дрыщ брал верх и не желал сдавать своих позиций. "Не в коня корм!" — Вынесла Людмила окончательный вердикт.
От предвкушения мужчина потирал руки. Из утробы холодильника на стол перекочевали главные атрибуты хорошего настроения Павла: грибы и пузатенькая прозрачного стекла. Столь важный процесс приготовления жене он не доверял, а потому собственноручно заправленный растительным маслом лесной деликатес выложил в менажницу и присыпал зеленым лучком, и ещё намешал соуса из сметаны с чесночком.
Только налил холодненькой, поднес к открытому рту и собирался было уже запрокинуть голову как услышал леденящее:
— Пааашааа!!! — по громогласному тону жены и длинным, тягучим звукам "а" Павел догадался: произошло нечто неординарное и оно почему-то связано с ним. Его худое тело, от кончиков ушей, до пальцев ног, напряглось, а голова инстинктивно втянулась в плечи. Даже дети притихли, перестали шалить. Мужчина держал в руке рюмку, смотрел потухшим взглядом ее содержимое и молчал: волшебный настрой пропал. Людмила обладала особым даром, на ровном месте портить настроение.
— Где трусы?! — Тишина на кухне заставила Людмилу прибавить громкость. — Я спрашиваю, где твои труханы?!
Люся неистово негодовала. Она возвышалась над сидящим мужем статуей и требовала объяснений.
Павел чувствовал себя в кабинете разозленного следователя, прерывисто дышащего через раздувшиеся ноздри. Для полного антуража не хватало света настольной лампы в лицо.
— Вот же они, на мне. — Павел оттянул резинку и со звоном отпустил. — Чин чинарем, после бани чистые надел. Ты же сама мне их дала! — Ты чего, Люсь? — Он не понял ничего. Совсем ничего.
— Я не про эти. Я про ношенные, те, что в бане скинул.
— Ну вот, сама и ответила. В бане.
— Нет их там! Я постирушки затеяла, бельишко в стиральную машину закидывала, хватилась, а их нет.
Женщина перевела дыхание будто перед козырным ходом.
— Говори, кобель, у кого труселя оставил? — Выпалила в сердцах Людмила.
Мужчина не ожидал такого оборота, ошалел от эмоционального напора жены и начал нести несуразицу.
— А я почем знаю где они? — Павел понял, что топит себя и попытался исправить ситуацию в свою пользу.
— То есть, не так. Я понятия не имеет где они. — И этим объяснением он себе не помог.
Словесная перепалка с требованием признания грехопадения и отрицания оного то угасала, то вновь набирала обороты, пока Людмиле не надоело.
— Ну раз ты так, не хочешь признаваться, не будет тебе расслабления. — Людмила решительно убрала со стола предметы несостоявшегося застолья, а горькую всю вылила в раковину. Рука Павла потянулась остановить это беззаконие, однако ни сил подняться, ни сил действенно воспротивиться не осталось, поэтому ограничился мычанием страдальца.
Супруги легли спать не разговаривая. Ворочались беспокойно: у каждого была своя обида, каждый думал о своем.
"Не иначе у соседки Тамары оставил. Как он мог?! Вот паразит!" Соседка была женщиной одинокой, у которой частота сгорания лампочек и поломок утюга рождала подозрительные мысли у всех женщин в округе. Людмила была быстра на выводы, и картинкам адюльтер в её голове доказательств не требовалось.
Павел лихорадочно вспоминал все грехи последнего времени, труселя в них не вырисовывались. Жена с неистовством инквизитора так наседала, что он начал сомневаться в своем целомудрии. “А и в самом деле, не сходил ли на лево? Сходил в бессознательном состоянии, что ничего не помню, не знаю. Да уж, но ведь где-то я оставил их".
Ночь прошла без сна, зато с километрами невысказанных упреков и незаданных вопросов.
Завтракали как в рот воды набрав: ни доброго утра, ни спасибо, ни до свидания, ни поцелуя. Павел собирался на работу молча. Надевая сапоги почувствовал, внутри что-то мешает. Запустил руку в голенище и вытащил на свет трусы. Свои пропавшие злосчастные труханы. Павел сразу понял, что вчерашний скандал был на пустом месте.
— Люююсяяя!
Людмила заполнила собой дверной проем.
— Ничего не хочешь мне объяснить?!
Предмет мужского белья, висящий на указательном пальце правой руки Павла, мгновенно освежил память Людмилы.
— Господи! Дура я: чуть своего мужика не угробила! — Всплеснула руками, хлопнула в ладоши и птичкой защебетала над благоверным.
— Я же вчера, Павлуша, твои сапоги на батарею сушить подставила да для пущего эффекта внутрь газет старых напихала, а для второго не хватило бумаги, вот трусы и засунула. И забыла.
— Павлуша, ты прости меня за дырявую память. И вообще прости. — Плакала, обнимала и целовала. Ни за что, ни про что мужика гнобила и в измене подозревала.
Посмеялись они в голос над анекдотической ситуацией. Обиды развеялись.
На работу Павел опоздал. Он не стал выдумывать отмазку и в объяснительной написал всё как есть, дескать, опоздал, потому что нашел в сапоге свои трусы. Чем и вызвал раскаты гогота заводских мужиков, став новостью, анекдотом номер один на несколько дней.
— Паша, проверь, семейники на тебе? А то жена сковородкой тебя причешет. — Долго еще коллеги не упускали случая подтрунить над ним.
С уважением, © Евгений Федоров СТАРАЯ ТЕТРАДЬ.
Важно: Если бы кто сказал ей, что дети так поступят с ней. Наследство.