Возможно, мы (тридцатипятилетние и младше) — первое поколение, биографию которых можно будет отследить по социальным сетям.
По запросам в Гугле, если отменят конфиденциальность. По переписке в мессенджерах, если её станут вскрывать и публиковать.
Вам кажется это возмутительным? Но ведь кто-то же «слил» нам переписку известных писателей, музыкантов, политиков, художников (вряд ли они были бы «за», если бы были живы). А письма Моцарта («Дорогая маленькая жёнушка»...), а переписка Ленина, а голосовые сообщения Майкла Джексона?
По чекинам, по тому, где чекинился и с кем. По совпадениям на фотографиях «из окна» в Инстаграм. По текстам и комментариям к текстам. По навигации в категориях на порнхабе (а что, если конфиденциальность отменили?), по списку покупок с eBay, по маршрутам такси, по заказанным в интернете авиабилетам.
По нашим текстам можно будет утверждать или опровергать наши переезды, перемены мнений, отношения, взлеты, падения, карьеры, диагнозы.
По нашим фотографиям (хуже по тем, что выкладываем сами, но достовернее по тем, на которых отметили нас) можно будет увидеть, как мы менялись, что нам нравилось и не нравилось в себе, чем мы гордились, а что наоборот прятали в фильтрах и ракурсах (подбородки и шрамы, руки и бока, недостатки сна в мешках под глазами и денег, свободы и воли).
По нашим соцсетям (вкладка профиль) можно будет увидеть, какими мы хотели видеть себя, а по чужим (отмечен на фото — скрыть из хроники) — то, какими видели нас другие.
У поколения следующих (родившихся в девяностые и нулевые) чуть круче: их биография начинается раньше: мы увидим их подростками, они сами фиксируют свои кризисы и интересы, взгляды, позиции, протесты и образ жизни. Они больше претендуют на арт, чем на хронику, больше на отношение к моменту, чем просто присутствие в нем. Правда, могут удалить — потому что в этом возрасте импульс всегда побеждает стратегию, порыв — систему.
Новое поколение (новое это уже не мы, а те кто за нами — наши дети, дети наших друзей и родных, рожденные с 2010 и дальше) имеют шанс обнаружить свою хронику по хэштегам (за последние четыре года подгрузил и ок). А с 2014 — вообще со снимка УЗИ. Много ли у вас ваших детских видео? На кассетах (на видеокассетах)? С пикника или свадьбы? В девяностокаком-то году. Представляете, новые дети вырастут и обнаружат в сети свои фотографии — голыми и без зубов, на горшке и в рюшах, в военной форме с парада (надеюсь, нет), размазывающими еду по лицу, а вот тут в новом платье на праздник, в этот день первый раз поехал сам на велосипеде, первый зуб. А здесь сидит так тихо (это длилось 4 секунды, хватило на снимок). Марина говорит, для старших сыновей еще вела альбом — первый зуб, первые шаги, а младшая Маша уже вся по хэштегу.
Моя одногруппница Венера не выкладывает фотографии своего ребенка не потому что боится сглаза или скрытничает, а из этики. «Я думаю, вырастет и сам решит, что хочет публиковать, а что нет», — говорит она.
У других моих знакомых есть аккаунты детей, в которых они пишут, публикуют младенца: «Я сегодня была в аквапарке, и мне понравилось». А что, если ей не понравилось на самом деле? Что, если она не хотела бы так вообще выглядеть вот — в этих коронах и крыльях, в фотостудиях и декоре. Что, если она вырастет и скажет: ээ? В смысле, мам? Почему ты это сделала со мной? Удали. (Считаю, будет права).
Может быть, категория «возраст согласия» должна присутствовать не только в уголовных хрониках, но и в семейной этике — ребенок не может сказать тебе «я против того, чтобы ты публиковала меня на горшке или в рюшах», но это не значит, что он твоя вещь, и что до его совершеннолетия ты можешь его показывать как вздумается, и речь не только о фотографиях на горшке или пляже. Впрочем, дети дадут нам отпор раньше (раньше совершеннолетия).
Конечно, как родители, мы можем считать, что это и наши воспоминания (ведь наши), и наши воспоминания нам принадлежат (ведь принадлежат), но они вырастут — и тогда поговорим, потому что это новый пока не регламентируемый опыт. Инстаграм появился 5 лет назад и из родившихся в нем (от снимка УЗИ до теперь уже детского сада) ещё никто не вырос в протест, не спросил: мама, но почему?
И как быть с достоверностью, если биография теперь живет в интернете, если биография — это теперь скриншот. Если по почерку больше никого идентифицировать нельзя — или кириллица, или латиница, шрифт любой. Если уже можно приставить к любой порномодели любое лицо — и будет как настоящая. Если приватности больше не существует.
И какие появятся в этой связи профессии? Генераторы биографий? Корректоры? Киллеры, убивающие все о тебе в сети? Будут ли в будущем адвокаты достоверности, доказывающие, чей скриншот фуфло и провокация (и кого за него посадить), а чей — тру, настоящая жизнь (так и было).
А пока новой этики не существует, единственный путь (как будто бы) — опираться на прежнюю, свою собственную. Ставить себя на место другого (каждого, пусть даже ребенка). Спрашивать: и как мне тут (на этом, другом месте). Проверять источники. Фильтровать высказывания. Проводить гигиену подписок (я писала об этом здесь), не верить скриншотам. Дозировать себя в сети. Потому что настоящая жизнь происходит там, где кончается скролл — офлайн или нигде.