Горожанина Леонида Филимонова, несмотря на то что он пережил блокаду Ленинграда, можно назвать счастливым человеком. Ему повезло несравненно больше, чем тем, кто в лотерею выиграл миллион. Судьба уберегла его там, где хлеб отмеряли в граммах, где никто не знал, вернется ли он домой с положенным ему ломтиком, где люди засыпали вечным сном прямо на улице. Он уцелел даже во время опасного, но спасительного пути через Ладогу, когда фашисты поливали его пулями. Наверное, для того, чтобы рассказать всем нам правду.
Фронт... на крыше
День, когда война докатилась до города белых ночей, он хорошо запомнил. Шестилетний Лёня стоял напротив громадной витрины, в которой неожиданно увидел отражение инверсионного следа от самолета.
– Раздались крики: «Немец летит!» Мы с сестрой, увлекаемые толпой, побежали в бомбоубежище. Это было начало сентября 1941-го. Потом к голосу Левитана, который доносился из тарелок радио: «Объявляется воздушная тревога», все привыкли. Так же, как и к бомбежкам. Когда начался голод, в убежище никто уже не бежал, – вспоминает Леонид Филимонов. – У большинства на это не было сил, и какая разница: здесь настигнет тебя смерть или в подвале?
Бомбы поблизости с их домом в Басковом переулке падали часто: во дворе располагалось училище связи. Но каким-то чудом пятиэтажка с мраморными лестницами оказалась нетронутой, если не считать выбитых взрывной волной стекол.
Голод не сразу постучался в двери просторной квартиры на четвертом этаже. Выручили два мешка сухарей, которыми запаслась мать, Ольга Матвеевна. Их хватило недели на четыре.
Старший брат воевал под Ленинградом. Когда он попал в госпиталь, принес несколько бутылок льняного масла.
– Это также здорово нас поддержало. Но вкус и запах льняного масла я запомнил на всю жизнь. И блюда, приготовленные с ним, позже не мог есть. А за водой мы с бидоном бегали к Неве, река была недалеко, может в километре. Зимой растапливали снег.
«Мы на фронт», – деловито говорили две старших сестры. Фронт начинался прямо на крыше дома, в котором жила семья: они служили зенитчицами. Армейский паек был погуще, что тоже помогло выжить. Еще один брат, которому было 14 лет, занимался в ремесленном училище, вытачивал 3-4 ножа в месяц, на них удавалось выменять провизию.
Вера медленно таяла.
Но надежда оставалась
Чем ближе шло дело к зиме, тем меньше становился паек Лёни: 300 граммов хлеба в сутки сменили 200, потом 150... Таяла и вера в скорое избавление от немцев, а морозы усиливались.
– Хлеб можно было достать только по карточкам. Самое страшное было – их потерять. Карточки часто вытягивали из карманов вместе с кошельками. Это был приговор: голодная смерть... Басков переулок только так называется. На самом деле это длинная улица. Каждую неделю по ней проезжала пятитонка Ярославского завода. В грузовик собирали трупы. Когда автомобиль достигал конца переулка, его кузов был полон, – рассказывает Леонид Григорьевич. – По городу поползли разговоры о случаях людоедства. Но даже в этих обстоятельствах надежда всё равно оставалась.
Все сараи, которые были поблизости, пустили на дрова. Потом в ход пошла мебель. Казалось, просторная квартира стала еще больше. Лёня, у которого больше не было сил ходить, лежал на диване, укутанный кучей одеял. В керосине плавал фитилек – единственный источник тепла в ту суровую зиму 1941-1942-го…
– Надавливал пальцем на кожу – оставались синие следы.
Когда пришла весна, говорит очевидец, все повеселели. Те, кто выжил. Из 12 человек большой семьи Филимоновых пережили блокаду пятеро. Первым ушел из жизни отец. Не выжила и мать. Старший брат погиб на фронте под Ленинградом… Лёню забрали в детприемник, который располагался рядом с госпиталем.
– Мы собирали соцветия липы, лазили через окно к раненым, выменивали у них соль, а потом, посолив липовый цвет, с удовольствием ели. В июле нас эвакуировали. Матросы, стоя на гнилых подмостках, перебрасывали нас от одного к другому – так мы оказались на борту судна. Катер – такие называли морскими охотниками – шёл
хитрым курсом. Всё время в пути нас обстреливали с воздуха немцы. На палубе стоял крупнокалиберный пулемет, два-три матроса отстреливались, а мы, мальчуганы, втихаря собирали гильзы. Когда оказался в детдоме в селе Красном Костромской области, у меня этих гильз были полные карманы.
Невероятное зрелище
Ребят, которых вырвали из голодного и холодного плена блокады, на Большой Земле ждало невероятное зрелище.
– Нам навстречу шагал мальчишка с целой буханкой хлеба. Он так небрежно отщипывал от нее кусочки и отправлял себе в рот… Это оказалось для нас настолько неожиданным и непостижимым, что мы все остолбенели.
Да, и здесь с войной наступило голодное время. Но это был не блокадный Ленинград. В оврагах зрела смородина, время от времени можно было перехватить картошки, а самые отчаянные ребята вплавь отправлялись ловить мидий на Волге.
– Наелся я только в 1947-м, в Сибири. На столе лежал белый хлеб.
Бывший блокадник Лёня нашел себе в детдоме увлечение.
– Конюх Яковлевич никак не мог поймать лошадей. Я помогал их пасти на заливных лугах у Волги и потихоньку начал дрессировать. Только свистну –
они тут как тут. Одна лошадка оказалась очень смышленой. Хлопну по ноге – она по сигналу ложится на бок.
После детдома возвращаться было некуда. Старшие сестры вышли замуж, разменяли квартиру. Брат Юрий, который окончил ремесленное училище, уехал в Эстонию, стал там фотографом. Младший брат Олег потерялся во время эвакуации, его разыскал кто-то из родственников, но не сразу. Единственной точкой притяжения в Ленинграде оставалась коммунальная квартира тети Поли, двери которой всегда были открыты.
Долг перед Родиной
Родина, насколько могла, старалась позаботиться о сироте. Ее сын не остался в долгу, принял решение стать защитником Отечества. Леонид окончил военное училище в Иркутске. Затем поступил в Рижское высшее авиационное инженерное училище, где остался преподавать. За безупречную службу был награжден медалями, всего их с десяток. Службу окончил в звании подполковника.
– В Риге я прожил 33 года. Среди латышей у меня было немало друзей, не раз совершали совместные вылазки на рыбалку в Рижский залив. Но были и те, кто к военнослужащим изначально относился не больно приветливо, как к чужакам, а уж когда дело пошло к развалу СССР, эти латыши почувствовали себя хозяевами, – говорит Леонид Григорьевич.
Правда, неизвестно, кто от такой политики понес больший убыток: преподаватель, которому пришлось расстаться с привычным занятием, или сама Латвия, которая из-за ангажированности некоторых ее граждан потеряла высококвалифицированные кадры. В 1990-м, незадолго до расформирования училища, Леонид Филимонов переехал в Барановичи. Устроился на авиаремонтный завод, где работали его ученики, среди которых – и нынешние руководители предприятия.
– К счастью, в Беларуси я нашел свой дом. Здесь государство и лично Президент уделяют большое внимание блокадникам. Многие дорогостоящие лекарства достаются мне бесплатно. Отдыхаю в санатории «Чаборок» – медицинское обслуживание и питание там прекрасное, – говорит Леонид Филимонов. – Да и в целом уровень жизни пенсионеров здесь выше, чем в той же соседней Украине, где недавно побывала моя супруга (пенсия там в пересчете на наши деньги – 100 рублей). К такому положению дел все, как водится, привыкли, и газеты в этом, конечно, не найдут сенсации: когда автобус приходит по расписанию, об этом никто не говорит, но всё же мне это небезразлично. А главное для человека, выжившего в блокадном Ленинграде: современная Беларусь придерживается миролюбивой политики, так что война для меня осталась только в воспоминаниях.
Виталий Герцев