Всё призрак, суета, Всё дрянь и гадость – писал Пушкин. И всё же едва ли классик стал бы возражать, если бы сказали, что из определения «всё» (в узнаваемом значении «многое») всё же следует исключить гармонию и свежее дыхание. Они составляют то немногое, что относится к кругу непреходящих ценностей и призраком не является. Именно поэтому мы с женой отправляемся 7-го мая в Российско-Немецкий Дом. Там в литературном клубе «Мир внутри слова», в объединении, которым бессменно и на редкость удачно руководит Елена Зейферт, сохраняются означенные выше непреходящие ценности. Как они сохраняются на фоне суеты, о которой пишет Пушкин? Ответим: они сохраняются чудом, а также – умом, талантом и тщанием Елены Зейферт. В этот день, 7-ого мая программа клуба «Мир внутри слова» насыщенна, ожидаются выступления молодых авторов и последующая дискуссия, а уж потом – презентация книги Гениса, означенная в заглавии. Однако, как по другому поводу выразился Маяковский, «груда дел, суматоха явлений» приводит к тому, что мы с женой толком успеваем только на Генниса. Мы являемся даже несколько загодя, так что успеваем попить чай и вообще прийти в себя с улицы. (Литературное событие происходит на первом этаже Российско-Немецкого Дома, в зале «Берлин»).
Вот на сцену выходит Лев Оборин, писавший предисловие к книге Генниса. В своём выступлении он фактически указывает на то, что традиционная гегелевская триада родов литературы – эпос, лирика, драма – в современной литературе обнаруживают некоторую свою относительность. Не то, чтобы они исчезали или хотя бы даже ставились под вопрос – нет, Гегель неизменно прозорлив. Однако сегодня эпос, лирика, драма способны сосуществовать в причудливом сочетании, в намеренной эклектике, что в сущности нисколько не противоречит гегелевскому учению. Во всяком случае, Лев Оборин, специально не упоминая Гегеля или других теоретиков литературы, указывает на то, что у Генниса эпос причудливо соседствует с лирикой. Оборин поясняет: у Гениса присутствует сериальное начало (от себя заметим, оно встречается и в классике – например, у Бальзака, написавшего множество романов с одними и теми же персонажами). Однако у Генниса – в его возможных отличиях от писателей прошлого – сериальные линии повествования подчас намеренно обрываются там, где в силу вступают лирические семы и сопряжённые с ними феномены частного бытия. Однако они – показывает Лев Оборин – заявляют о себе всё-таки не в вакууме, а в сложной контрастной соотносительности с эпическими структурами, с объективными данными бытия. Вот эта игра личности с бытием (за которой пунктирно угадываются философские имена Кьеркегора, Хайдеггера или Шестова – творца персонализма), игра личности с бытием приводит к тому, что во взаимоотношения лирики и эпоса – привходит драма – говорит Лев Оборин (впрочем, обходясь без философских аллюзий). От себя добавим так же то, что скрытой доминантой творчества Георгия Гениса скорее всего остаётся всё-таки лирика, во-первых, потому что Геннис поэт, а во-вторых, потому что согласно утверждению Дмитрия Кузьмина, редактора книги Генниса, современную литературу всё-таки интересует преимущественно частная жизнь, тогда как собственно монументальная героика выглядела бы сегодня несколько анахронично. (Цитирую если не фразу, то мысль Дмитрия Кузмина, услышанную лет тридцать назад в устной беседе с ним).
Попутно Оборин акцентирует фантасмагорическую составляющую творчества Гениса, которая не столько привносится автором в реальный мир, сколько, напротив, как бы навязывается автору самой действительностью. Но мне не страшно – полемически замечает Лев Оборин, изящно и умело выстраивая своё выступление на контрастах. Лев Оборин прямо и косвенно поясняет, отчего ему всё-таки не страшно: авторская воля Георгия Генниса не только отображает, но по-своему и одолевает абсурд. И в итоге Оборин несколько парадоксально замечает, что при чтении Генниса испытывает радость ужаса. Немножко прокомментирую эту радость ужаса из своего опыта. О да! сколь бы ни была чудовищна и даже безумна окружающая действительность, мы сохраняем гармонию и радость бытия, покуда мы адекватно (!) относимся к окружающему фону, покуда мы дышим в такт ритмам Божественной вселенной. Но может ли абсурд зашкалить настолько, что уже никакая литература не поможет? Оставим ответ за приделами заметки и, вооружившись книгой Георгия Генниса (в комментариях Оборина), всё-таки будем уповать на то, что художественное слово всесильно.
Следующим на сцену выходит Михаил Вяткин – талантливый литератор-абсурдист. В своём выступлении Михаил Вяткин говорит не только о текстах Генниса, но и о том, как его книга готовилась. Помимо Дмитрия Кузьмина, редактора, Вяткин упоминает художника Юрия Ноздрина. Рассказ о художнике ни в коей мере не является «приглаженным», а напротив, содержит скандальные ноты едва ли даже ни с оттенком некоторой житейской достоевщины. Михаил Вяткин из своего опыта замечает, что художники бывают капризны, несговорчивы, обнаруживают творческие закидоны – и самое главное – не всегда совпадают с авторами книг по эстетической платформе. Однако в данном конкретном случае, несмотря на то, что и Ноздрин подобно многим другим художникам человек нервный и своеобразный, альянс художника и автора книги чудесно состоялся. Юрий Ноздрин – художник необычайно талантливый (и получивший во Франции престижную премию Рабле) эстетически совпал с автором книги – Георгием Геннисом. И книга как вещь, как явление удивительно состоялась – заключает Михаил Вяткин.
Подытоживая свои наблюдения над текстами Генниса, Михаил Вяткин блеснул парадоксом. Давно зная Георгия Генниса, Вяткин заметил, что за годы работы со словом Геннис от гротеска движется к минимализму (сохраняя, однако, и некоторые признаки гротеска). И притом воздействие текстов Гениса на читательскую аудиторию по мере уменьшения внешних признаков гротеска увеличиваться. От себя прокомментирую слова Вяткина: подчас классическая обтекаемость, к которой идёт Геннис, несколько парадоксально означает глубину и силу воздействия текста на читателя. Проще выражаясь, минимальные средства иногда самые сильные. Лев Оборин завершает выступление, и Георгий Геннис (разумеется, устно) выражает ему благодарность за предисловие – филологически не только выстроенное, но и выстраданное.
Затем выступает Алла Марченко (известный есениновед). Она не выходит на сцену, но скромно остаётся в актовом зале, обращаясь к окружающим со своего места и тем самым поддерживая камерную, неофициальную обстановку. Марченко неожиданно сопоставляет Генниса с Щедриным, автором «Истории одного города». Она указывает на ту весёлую нелепость обыденной жизни, которую последовательно акцентирует даже не Чехов (писатель-скептик), а сатирик Салтыков-Щедрин. В выступлении Марченко звучат немножко и полемические ноты. Она указывает на то, что абсурд изображаемый и абсурд изображающий (абсурд как художественный приём, не имеющий прямого отношения к жизни) опасно смешивать. И деструктивный потенциал в трезво оптимистических текстах Генниса не стоит искусственно преувеличивать, – утверждает Алла Марченко, несколько оспаривая Оборина (а отчасти и Вяткина, который акцентирует абсурд у Генниса). – Но Оборин как раз и говорит о "радости ужаса" – указывает Елена Зейферт, взаимно увязывая различные по тональности выступления. После Аллы Марченко с чтением своих произведений на сцену выходит непосредственно Георгий Геннис. С живой непосредственной интонацией автора звучат его тексты, например: Анна Клеть и Лёня Сумерк съели одно пирожное, потом другое, третье отведали по кусочку от каждого торта и разомлели Кондитерскую они покидали в сладостном изнеможении Георгий Геннис, как и подобает подлинному автору, много не высказывается о своём творчестве, справедливо полагая, что творчество само за себя говорит. Здесь же присутствует жена Георгия – Ина, которая также немногословна. Однако же существует невербальное общение, и жена писателя своим не многословием указывает на то, что у Генниса содержится за словом, внутри слова... Ведь оно многогранно и не линейно...
Вечер заканчивается вопросами, которые плавно переходят в чаепитие. Литературное событие состоялось. Отрадно, что в современной Москве есть такое место – Российско-Немецкий Дом и такое начинание – клуб «Мир внутри слова».
Автор статьи Василий Геронимус. Фотографии Анны Геронимус.