И по работе, и просто так я много общался с ветеранами войны. Может, просто умел слушать. А им так хотелось рассказать. Поделиться, пока ещё можно.
Лет 15 назад перед самым Днём Победы случайно во дворе на лавочке я разговорился с пожилым соседом из дома напротив, отставником, полковником запаса Степаном Яковлевичем Тимошенко. Спросил, сколько у него боевых наград? Он стал перечислять: два ордена «Красной звезды», «Отечественная война» 1-ой и 2-ой степени, медаль «За Отвагу», «За боевые заслуги»…
Ух, ты! В предвкушении интересных рассказов, я попросил вспомнить самый яркий боевой эпизод, а дед вдруг как-то кисло улыбнулся и неуверенно произнёс:
- Наверно, 9 мая 1945-го…
- В смысле, когда праздновали Победу?
- Нет, когда бойцов в атаку поднять не смог.
- Как в атаку? Война же кончилась?
- Вот именно. Они и не хотели вставать. Первый раз за всю войну.
Ветеран отвёл взгляд. И я вдруг понял, что вспомнил он не самый геройский, а самый безнадёжный свой день на войне. Когда впервые оказался бессилен.
- Мы тогда в Восточной Пруссии стояли, под Либавой, - тяжело вздохнул Степан Яковлевич. – Ночь с 9-го на 10 мая. По радио уже объявили о капитуляции, а у нас немцы никаких признаков не подают. Сидят в жёсткой обороне. В общем, на десятое мы спланировали наступление. А солдаты не хотят в атаку. Нет, не то чтобы отказываются. Ты что? За это под трибунал. Но как не хотят!
Степан Тимошенко тогда уже прошёл всю войну. Дослужился до исполняющего обязанности комиссара 10 корпуса под командованием генерала Иванова. Но каково поднимать солдат в атаку лично знал еще с финской. В 39-м под Выборгом был политруком роты. В 42-м – батальонным комиссаром на Волховском фронте под Ленинградом.
Должен был воевать на пятачке Невской Дубровки. Да не попал туда, жив остался.
- Понимаешь, - рассказывал он мне, обижаясь на постсоветских журналистов, в своих статьях вдоволь поиздевавшихся над политруками. - Комбат обычно с командного пункта координирует взаимодействие рот, а политрук вместе с бойцами – в атаку. Моя задача, их поднять. А попробуй, убеди молодого парнишку, встать в полный рост, когда еще идет артподготовка, и наши снаряды через нашу голову летят на второй эшелон противника. Зато, если успеешь за эти 10 минут, пока немцы еще в блиндажах сидят, преодолеть нейтральную полосу с «колючкой», считай, три первых траншеи можешь занять. А это уже – прорыв.
Дед преобразился. Седые всклокоченные брови подпрыгнули, согнутые плечи распрямились. Словно не сидел он в эту минуту на лавочке в оренбургском дворе, а снова шёл в атаку вместе со своими однополчанами.
- Но хуже всего, если не успеешь. Очухается противник, да еще какая-нибудь огневая его точка осталась… Все, пиши, пропало. Бойцов из первой занятой траншеи уже не поднимешь. И тут уж вся надежда на "своего" сержанта.
- Своего?
- Да, своего. У нас, понимаешь, еще части были очень уж многонациональные. Азиаты, кавказцы, кого только не было. Воевали они хорошо, но к каждому нужен был свой подход. А потому на должность младших командиров мы старались подбирать национальные кадры с хорошим знанием русского. Причём, в полном объеме – и цензурном, и не очень. И уж если такой сержант сам встанет, да скомандует и по-русски, и по-своему, и матом… Ну, тогда поднимается взвод.
- А ещё кто поднимал в атаку?
- Еще? Опытные бойцы. Такие, у которых за плечами или гражданская, или финская. Им уже под сорок, молодежь двадцатилетняя к ним жмется, как цыплята к клушке. Куда «старики», туда и они. Вот и просишь такого опытного вместе с собой подняться. Откажется, гиблое дело. А встаём с ним, - все тело, как деревянное. Ни о чем не думаешь. Пока бежишь, наливаешься какой-то яростью, злобой на тех, кто во вражеских окопах.
Дед вспомнил, насколько страшным для солдат бывало наступление. Почему, например, наступающих должно было быть в пять раз больше, чем обороняющихся? Думай сам.
Гибли солдаты на первой линии обороны. Это всего-то три траншеи. А на главном направлении для их преодоления давалась дивизия. Это, как закон, три траншеи – смена дивизии. А дальше уже идут свежие части. Если первые прорвут оборону, конечно.
Вот на «Невском пятачке» так и не сумели прорвать. А сколько бойцов там полегло, – страшно подумать. Блокаду Ленинграда прорывали уже южнее. Можно сказать, последняя надежда оставалась у города. Ни «дорога жизни», ни авиация уже не справлялась с переброской продовольствия и боеприпасов. Бойцов кормили, а город голодал. Поэтому когда блокаду прорвали, счастье было, вспоминал ветеран, почти как в мае сорок пятого.
- А десятого мая сорок пятого года в десять утра под Либавой на Курляндском плацдарме мои политруки не знали, как поднимать бойцов в атаку, - горестно произнёс сосед. – Вот как?! У немцев хорошо эшелонированная оборона. Сдаваться они не собираются. Война уже кончилась. И надо здесь погибнуть. Ну, кто захочет?
Он замолчал, уставившись в одну точку, задышал тяжело, с хрипами. Было видно, как давало сбой сердце после двух уже перенесённых инфарктов. Я испугался, что старику сейчас станет плохо по моей вине. Разговорил его на свою голову...
Но Степан Яковлевич, как настоящий батальонный комиссар собрался с силами, чтоб поставить точку.
- В общем, дали мы первый залп артподготовки. И видим из-за облаков пыли над окопами на линии обороны противника – белые флаги. Вот это была радость! Вот это я на всю жизнь запомнил.
Он смолк и отвернулся, чтоб я ненароком не заметил слезинку, быстро скатившуюся вниз по морщинистой щеке.
