- Воевали, воевали, - бойко откликнулся на мой вопрос Илья Алексеевич Черняев, совсем не богатырского вида старичок. Но глазами встретились – есть еще огонь в глазах, да и голос бодрый и, кажется, чуть насмешливый.
- Пятьдесят первая гвардейская дивизия, отдельная двенадцатая разведрота, - четко, по-военному, добавил он.
Расположились мы в кухоньке, он на табурет у печки присел, я за стол у окна.
- Взяли меня в сорок втором году. Обучали три месяца в Кущубе, а оттуда нас под Воронеж бросили. Выгрузили на станции «Анна», и еще девяносто километров мы пешем топали. В Воронеже-то уже немец стоял. Вот год мы там под Воронежем и были. По ту сторону реки Воронеж – немец, а по эту сторону – мы. Я в разведке был. Ходили за «языками», вели наблюдение… Как линию фронта пересекали? Через реку переправлялись. Была переправа… Ну, переправу немец всю дорогу обстреливал – днем и ночью…Находили места, лодки у нас были… Помню, первого языка взяли… За пулеметом он был, в дозоре на нейтральной полосе. Финн… Двое их было. Одного-то мы приткнули ножиком, а финна взяли…
- Разве в Воронеже были финны? Они, вроде, больше под Ленинградом… - усомнился я.
- Значит были. Точно – финн. Здоровый такой мужчина… - (Илья Алексеевич именно так и сказал - «мужчина», с каким-то даже уважением).
- Страшно было в разведке? – опять я спросил.
Разведчик Черняев усмехнулся.
- Так как… Страх есть, а надо выполнять. Обычно ходили отделением – десять человек, - стал мне объяснять подробно. (А я вспомнил «тактические занятия» из своей воинской службы, ведь и у меня в военном билете написано – «разведчик войсковой разведки»).
- … Две отсекающих группы – правая и левая – по два человека, захват-группа – три человека, тыловая – три человека. Вот в группу захвата – иногда по желанию брали…
- Как-то учили вас – приемам разведки, рукопашному бою?
- Не до того там уже было, сами приучались…По неопытности большие потери бывали. Раз ходили двадцать человек – два отделения, а ведь чем больше народу, тем больше шуму… Десять человек убило от двадцати. Политрук с нами ходил, его убило. Которых ранило… Вооружение наше было: финский нож, всегда в ножнах на ремне висел; сначала винтовка, потом карабин, потом уж автоматы – ППШ и ППС. ППС удобнее – магазин плоский, за оба голенища можно запасные сунуть…
- 23 января сорок третьего года мы взяли Воронеж. Прогнали его за Дон (это Илья Алексеевич так немецкие войска называет: «он», «его»). На Харьков пошли. Харьков взяли. Оттуда вышиб он нас. Мы опять взяли. А с Харькова пошли к Полтаве. Не доходя Полтавы, в городе Зинко, меня в левую ногу ранило…
- Помню, было восьмое марта, - продолжал свой рассказ разведчик. – Мы вошли в село Громовка. Нашли старосту, спросили, где немцы. Вчера, говорит, были, человек сто, ушли. От Громовки до города Зинко километров пять. Мы поехали в разведку на лошади, на санках: командир взвода лейтенант Молчалин Виктор Александрович, Яша Сафонов с Ленинграда, я , Валович… А сзади нас, метрах в ста, еще сани, тоже в них четыре человека. Заехали. По сторонам смотрим. Двухэтажные здания справа – никого там, тихо. Я с левой стороны сижу на грядке саней. Смотрю – куча железа у телеграфного столба и кто-то там…Я говорю: «Товарищ лейтенант, вроде как немцы…» Только стали лошадей-то разворачивать, а он как очередь-то дал… Пуля, вишь, вошла у мизинца и вышла в пяту. Яшке Сафонову три пули в мякоть прошло. Воловичу шинель только прострелило. Лейтенанта – сразу…Ну, чего сделаешь… Мы начали отстреливаться. А от домов-то, мимо которых проехали, тоже начали строчить. Вишь как бывает… Туды попали хоть бы что, а обратно…- в этот момент, кажется, разведчик Черняев не просто рассказывал, вспоминал, он будто все снова рассчитывал, прикидывал – где же прокололись-то они, и что еще можно было сделать…
- Те, на вторых-то санках – тёку. Мы на них заорали… Еле и вырвались… В госпиталь в Тамбов попал. Шесть месяцев там был. Потом – в выздоравливающий батальон. Туда «покупатель» приезжает, спрашивает – кто в каких частях служил. Когда разведчиков спросили – я вышел. А мне справку уже дали – «годен к нестроевой». «Ты, - говорят мне, - в разведку не годен». «Почему?» «Бегать не можешь». Я говорю: «Вперед могу бежать, назад нет». Побеседовали со мной. Взяли снова в разведку…
- Хотелось именно в разведку? – спросил я, думая про себя: «Вот герой-то!»
Но Илья Алексеевич, опять вроде бы усмехнувшись, спокойно сказал:
- Конечно… Хоть и пехотная разведка – а лучше чем в самой-то пехоте на передней линии… Тут все-таки – сутки отдежурил, сутки отдыхаешь…
Четвертый Украинский фронт – Сиваш, Сапун-гора, Сахарная голова, Долина смерти, слыхал? – Я кивнул в ответ. - Вот там я и продолжал после ранения.
Когда Сиваш взяли, он к Севастополю стал отступать, а мы, было, в упор его да гранатами… Война – или ты его, или он тебя… Одиннадцатого июня сорок четвертого мы поднялись на Сапун-гору. Оттуда нас сняли, дали отдохнуть, помыли в бане и перекинули на Третий Прибалтийский фронт. Паневежис брали, Шауляй. Снова ранили – грудную клетку пробило, лежал в госпитале в Полоцке. Дослуживал в Каунасе, оттуда и демобилизовался в ноябре сорок пятого года… Награды-то?.. Благодарность за Сиваш, Благодарность за Севастополь, Благодарность за Паневежис, Благодарность за Шауляй, «За боевые заслуги», «За отвагу», орден Славы…
- Ну, вернулся я в колхоз, в деревню Росликово, тут за леском. Двенадцать домов. Сейчас нету деревни, все уж распахано… Мать у меня была, да четыре сестры… Так и остался в колхозе.
- Слышал, какая-то история была у вас?.. – решился задать я неудобный вопрос. Илья Алексеевич сразу меня понял, откликнулся озорно:
- И это знаешь?.. Было дело… Бывают в жизни огорчения, - смеется. - Споткнулся неправильно и все… Двенадцать лет дали… Нет, не колоски – поболе. Сталин-то помер – шесть годов сбросили. В Шексне я сидел, там разгружали баржи с песком да с камнем. Зачеты были, а работала моя бригада хорошо, так что из шести лет, отсидел четыре... Работать надо везде. А шпане, карманникам всяким, спуску не давал… Вернулся домой в пятьдесят пятом – и все в колхозе, в восемьдесят втором на пенсию вышел… Стаж-то? А считай – в тридцать втором, в двенадцать лет пахать пошел…
- Награды-то остались у вас?
- Меня когда арестовали, приехал милиционер из Кубенского… Я бы сам-то не отдал, а жена отдала – «За боевые заслуги», «За отвагу» и орден Славы – с концами. Почему забрали – не могу сказать, может, какое постановление было… Когда вернулся я и не хлопотал, орденская книжка есть…
- Сейчас-то как живется?
- Ничего живется… Пенсий хватает. Много-то нам нечего и покупать, - кивнул он на свою бабушку, тихонько присевшую у стола. - Восемьдесят семь годов так… Две дочери у меня, сын, два внука…
- Всю войну пришлось работать голодным, холодным, в пятнадцать годов подали вилы – стога метали, а топерь тракторам вон все убирают так… Топерь молодежь ничего не видала… - завздыхала бабушка. Надо бы и с ней поговорить, да это уже, если будет, то другой разговор и в другой раз…
Я попрощался с Ильей Алексеевичем, вышел во двор, по расчищенной тропке вышел за калитку, к машине, закурил…
Десяток изб в заснеженном поле – это и есть деревня Харитоново… День солнечный, и все искрится – крыши, промятая трактором посреди деревни дорога, заиндевелые кусты репейника… Вдали – черно-белая полоса леса. На снеговом одеяле в соседнем огороде синие вмятинки – заяц бегал… Наносит запах печного дыма… И тихо-тихо… Вот эта снежная тишина, этот дымок, эта вольная белая равнина и есть – Родина. Моя Родина. За нее воевал разведчик Черняев…