Можем ли мы представить себе будущее развитие человечества без фигуры Города? Пока даже не пытаемся. Когда горожанин мечтает о парке, пригороде или девственной природе, он продолжает выстраивать модель города, просто в модусе того, чего ему не хватает для комфорта или смысла.
Нужно понимать, что город — не чистой воды идеальное; без материальных представителей не бывает ни бреда, ни фантазии, ни самой куцей правдоподобной истории. И каждый новый город — сперва это не атмосфера, не жители, не история, а случайная деталь, врезавшаяся в восприятие.
Эта деталь и есть собственно представитель фантазма в реальном — некий фетиш. Та материальная песчинка, вокруг которой наслоится кристалл или жемчужина. Отсюда можно вывести радикальное следствие: не воспринятых, не задетых моим желанием городов для меня не существует. Города существуют не потому что в них кто-то живет, но потому что в них верят. И пока есть люди, которые, положим, мечтают умереть в Париже, он будет вечен — даже если вся Европа рухнет в тартарары. Что доказывают и недавние события: Нотр-Дам — это не уникальные камни и балки XIII и XIX веков, это то, что живет в умах и фантазиях миллионов, поэтому он будет восстановлен. Причем неважно, как и даже из чего. Знаменитые горгульи тоже появились не сразу, а только при реконструкции в XIX веке. Что мешает сегодня там появиться элементам из углепластика или аллегориям на современность?
Если задуматься, все наше существование в качестве горожан сопряжено больше с воображаемым опытом, а не реальным присутствием. Мы не замечаем пресловутых техники и социума, но мы всегда захвачены каким-то воображаемым отношением. К примеру, городской транспорт — для всякого жителя это не опыт перемещения в техническом средстве из пункта А в пункт В. Напротив, это всегда отношения любви, вины, желания признания, отвращения, одиночества — с кондуктором, водителем, незнакомцем, толпой, самим собой. В городе всякий житель с шизофреническим изяществом сочетает в себе в различных пропорциях одиночество (вплоть до социального аутизма или даже солипсизма) и сопричастность (вплоть до ура-патриотических деклараций о единении с родным городом).
Отнюдь не новость, и что Город — это одиночество. Ибо желание — всегда одиночество (лишь ты и твоя нехватка, одиночество вдвоем), а фантазия — сугубо индивидуальный сценарий. Но хроническое для города одиночество вполне выносимо пока существует другой фантазм (или скорее социальный миф, инициирующий чей-то бред) — образ шумной, бурной и насыщенной городской жизни. Вера в свою сопричастность жизни города находит воплощение, как в маниакальном деловом активизме, так и в разгульной ночной жизни. И она необходима, т.к. позволяет выносить собственное существование, ощущать его естественным и должным. Но когда возникают паузы — эти жуткие паузы в жизни — каждый горожанин готов тут же впасть в депрессию, уехать в дали дальние, напиться или кинуться в очередное бездумное увеселение.
Причем по логике желания каждый горожанин алчет то, чего ему не хватает: нищий грезит домом, а платящий ипотеку — свободой и шалашом на море; бедный и занятой завидует ночной жизни и роскоши, а состоятельный стремится к здоровью и покою — хотя бы в форме спортзала, прогулки по парку или вечера у камина. Большинство из нас живут свои жизни в лучшем случае наполовину.
Ввиду этого Город представляется как место «между-мирия»: ни жить, ни умереть. Парадоксально, но средоточие огромного числа людей — это место как будто бы не предназначенное для смерти. А некоторые города и для жизни. Горожане как никто вытесняют оба этих факта. Не только кладбища выносятся на окраину и за нее, но также и мечты о лучшей (настоящей) жизни нередко имеют форму домика в одноэтажном пригороде, на природе, где-то подальше от Города (а также какая-нибудь экзотика — бананово-лимонные Сингапуры и вилла в Ницце).
Поэтому Город — выдумка, но отнюдь не безобидная. По большому счету, люди — это пища для городов. Город — это одна большая черная дыра, продуцирующая и поглощающая желания, испивающая жизнь людей. В этой системе людям порой не хватает как собственных усилий, так и чего-то материального, основательного. В первом случае существование оказывается распылено между сотней рекламных мелочей, что по попросту не оставляет энергии для осмысленности и собранности. Оказываясь во власти предписанных желаний, человек способен лишь время от времени восстанавливать свою связь с миром за счет бредовых конструкций. Во втором случае избыток искусственности рано или поздно приводит к попыткам компенсировать свою оторванность от непосредственности жизни. Кто-то формирует привязанности к многочисленным вещам и фетишам, а кто-то выдумывает способы выбить из себя или других какой-то минимум реального (как, например, селфхарм, позволяющий ощутить себя живыми).
Как бы то ни было, я все–таки далек от драматизации. Задаваться вопросом о том, почему так вышло, что мы как субъекты по большей части сформированы городом, то же самое, что вопрошать на тему «почему именно углерод лег в основу органической жизни?». Это лишь условия, сделавшие возможным то, что мы способны быть теми, кто мы есть. Своим бытием субъект никому не обязан. И в этой свободе каждый может фантазировать как о том, что все, что ни есть в его жизни ему благоприятствует, так и о том, что он изгнан из рая. В этой перспективе человеческое существование хрупко, поэтому приходится видеть в городе то антропоморфного компаньона, то чудовищного Большого Другого, то безучастного свидетеля. Однако мне не понять ради какого пасторального идеала можно было бы отказаться от этой хрупкости. Возможно, я просто слишком урбанистический человек, потерявший связь с природой (хотя тяга к природе горожан — это и есть то, что выдает в них отсутствие такой связи).
И все же, в конечном итоге, разве современная модель человека — этого автономного индивида с желаниями, которые собственно задают меру его индивидуальности — не выдумка Города?
Автор текста: Иван Кудряшов.