В общем-то, это, конечно, был кризис. Отношения с миром не строились. В институте – бойкот и настоящая травля. В общагу ГАГПИ, куда я всегда заходил с радостью, потому что у меня с этим местом связаны воспоминания детские, светлые, я зайти не мог без драки или скандала, потому что там жили мои однокурсники.
Помню яркий солнечный день, я сижу на подоконнике у открытого окна, где-то этаж третий-четвертый. Меня держат, чтобы я не свалился. Это однокурскницы моей тёти Васени. Так я её заву тётя Васеня, а полное имя Василиса. Я еще не хожу в школу, и даже не предполагаю что это за общежитие. Веселые однокрусницы тёти Васени, все красавицы, кормят меня вкусностями, рисуют мне кораблики. Я до сих пор помню эти кораблики: трапеция и сверху полукруг, а в полукруге три иллюминатора. И всё. Но меня эти рисунки приводят в восхищение.
Много лет спустя. Помню комнату друзей по контакту Ромы К. и Сергея Д., двуярусные кровати, гитара, корка хлеба на столе, луковицы, семечки, приятный мужской запах. Мы по очереди читаем фантастическую повесть. А теперь? А теперь общага занята вражескими войсками.
Только что закончились отношения с Таней, по моей инициативе. Мешком с картошкой висело на плечах чувство вины. Я не умею строит отношения с девушками. Может, мой удел одиночество?
Коммунарский клуб приказал долго жить. Мы еще собирались иногда по инерции на дни рождения и прочие праздники, но уже не все, не так, как раньше. Многие закончили школу и уехали из города.
Вообще, даже сам город казался мне оккупирован какими-то тёмными силами. То один, то другой мой друг попадали в историю с дракой. То там, то сям в кого-то стреляли: то продавца ночного киоска убили прямо через окошко, то у кого-нибудь в огороде откопали пару трупов.
Меня всегда удивляли преступники Горно-Алтайска, они, почему-то, никогда не тащат трупы в лес, хотя лесов вокруг завались, нет, они закапывают жертвы в огороде, что за страсть такая? Очень страшно: может они думали, что будет какая-то дополнительная польза для приусадебного участка – хороший перегной, например?
Литературный клуб тоже оставался отдушиной недолго. Мы собирались раз в неделю. Я старался принести что-нибудь новенькое. Это меня дисциплинировало, с одно стороны, а, с другой, я скоро впал по этому поводу в меланхолию: необходимость выдавать шедевры угнетала (прямо как сейчас, когда я решил выдавать в день по рассказу, и словно стал рабом этого решения). Но это пол беды, даже хандра в литературе может быть прекрасной. Хуже, что наш клуб приобретал всё большую популярность, и в него приходило всё больше и больше людей талантливее, чем я)
Однажды появился удивительный дяденька, лет за тридцать, у него было много-много коротких стихотворений (что-то вроде будущих пирожков и порошков интернета), мне они показались невероятно интересными, свежими, умными. Оказался этот приезжий человек из Братска. Все слушали его, если не с открытым ртом, но немного обалдев точно. А дальше началось невообразимое: мы начали читать своё и получили критический разбор по полной программе. Это была, если и не честная литературная аналитика, то, по крайней мере, свежий непредвзятый взгляд на всё. Мы-то привыкли друг к другу, привыкли журить потихоньку, а в целом - хвалить, хотя иногда и сами посмеивались, вспоминая крыловских петуха и кукушку. А тут такое! Литературный брат из Братска не был связан с нами никакими внелитературными связями и мог говорит совершенно свободно. У всех на ушах появились красивые серьги, отливавшие алым блеском скандала. Даже Миша был возмущен, ведь он занимал нишу критика, человека, который недоволен всем, а тут и его заткнули за пояс. Я сначала расстроился, а потом развеселился, хандра слегка разжала свою бульдожью челюсть.
Жалко только было нашего руководителя Татьяну Аркадьевну. Она встала на защиту наших авторов. Но слишком был велик напор приезжего поэта. Тогда Татьяна Аркадьевна встала и объявила о закрытии литературного клуба «Исток» навсегда.
Мы с Мишей позвали этого литератора в гости к Саше и Ире, где любили и привечали интересных людей. Знакомство продолжились. Я взял лучшее из своего. И всё моё оказалось никуда негодным. Но настроение и так было – полундра, так что я, как ни странно не сильно и переживал: во-первых, не так уж верил новому знакомому, во-вторых, чересчур верил в себя. А Миша наотрез отказался читать своё. Ира пыталась всех примерить. Саша посмеивался в рыжую бородку. А новый знакомец говорил и говорил о литературе и только о литературе, но такое, что у меня было ощущение, что я не учился в школе, не писал и не читал ничего, что всё, что я знал об этом, так же далеко от истины, как представление о том, что дети берутся из капусты, в сравнении с реальным положением дел. И всё это вызывало страшный зуд, хотелось скорее взяться за шариковую ручку и тетрадь. Я ушел домой, а они остались.
А потом новый знакомый исчез так же внезапно, как и появился. Как-то я зашел к Мише, моему однокласснику и одногруппнику, узнать, будет всё-таки литературный клуб или нет? Миша был какой-то необычный, я бы сказал счастливый и более спокойный, чем обычно. Исчезли нервозность и напряжение, движения его стали плавны и просты. Он даже ответил на прямой вопрос: «Что-то случилось?» - «Нет, ничего».
Навстречу мне из Мишиной комнаты вышла красивая девушка в очках с ребенком на руках. Я опешил. Может, это родственница? Неожиданно у меня появились важные дела, и я откланялся. Позже Ира открыла некоторые подробности.
Оказалось, поэт из Братска имел не только талант, но и готовил себе шикарную биографию в духе 90-ых. Когда он получил известность в литературных кругах родного города, в него влюбилась юное хрупкое создание шестнадцати лет, которое, к несчастью, оказалась дочкой большого начальника (говорили мэра Братска, но я, думаю, врут). Немолодой поэт ответил девочке взаимностью. Когда большой папа узнал, что происходит, он пообещал закопать литературную одаренность вместе с её обладателем в околобратской тайге. Романтическая пара вынуждена была бежать. До Мантуи было далеко, ребята, видимо, кочевали некоторое время по городам и весям, родили ребенка, попутно разгромив десятки литературных объединений (последнее - моя вольная фантазия), и вот добрались до Горного Алтая. Тут поэту потребовалось срочно отлучиться по очень важным делам, а молодая особа с дитём оставлена на руки моему другу Мише.
Насколько всё это было правдой – не знаю. У Миши я никогда об этом не спрашивал. Он бы всё равно не ответил, а мило улыбался бы и принюхивался к своей руке. Но девушка была, и жила она у Миши, а поэт исчез. Потом Миша тоже исчез, оказалось, уехал в Братск. Нет, мне конечно тоже интересно, что там было дальше, но не в обычаях наших отношений было что-то выпытывать друг у друга о личной жизни. А сам Миша никогда об этой истории не говорил. Спустя несколько лет он снова вернулся в Горно-Алтайск, еще более задумчивый и выкуривая еще больше сигарет в день, чем прежде.
Вообще, чего этот Миша снова влез в мой рассказ? Так-то я хотел писать не о нём, а о своей любимой хандре.
Сергей Решетнев © Фото platon yurich