(Окончание)
Иногда с ужасом думается о том, что Россия вслед за Советским Союзом может развалиться на карликовые государства. Мы перестанем жить в большой стране, лишим своих детей и внуков территории обитания, обречём их на крепостничество. В такие мгновенья мне чудятся презрительные взгляды Предков, обращённые к нам, продажным потомкам, сдающим земли без сражений...
От геологической базы вдоль Нуяма протянулся зимник. Как он выглядел, представить несложно. Зимой пробили по наиболее пологим местам долины реки дорогу для тяжёлой техники. А что такое пологие места в северной тайге летом? Это сплошная марь. Раздумывая, каким путём отправиться, по берегу реки или по зимнику, я всё-таки выбрал последний. Он короче, так как срезает излучины реки и, несмотря на беспрерывное хлюпанье болотной жижи, километры за спиной исчезают быстрее.
Весь день меня не покидало чувство досады. Надо же было такому случиться – утопить ружьё! Будто нарочно, каждый день по несколько раз встречаются и утки, и рябчики, а добыть нечем. Без ружья всё пошло насмарку: проблемы с едой, нервная нагрузка от повышенной бдительности... Медвежьих следов – хоть отбавляй.
В самом конце дня, когда солнце уже скрылось, зимник подошёл вплотную к берегу Нуяма. Где-то здесь неподалёку – то самое захоронение. Сквозь деревья я увидел место для разбивки ночлега, после топких марей похожее на рай: ровный песочек, прекрасный тихий плес для постановки сетки; выше по течению гремел короткий бурный слив, под которым можно было покидать блесну. Истерзанный болотами, но обрадованный, я вышел на берег и вдруг на противоположном берегу, всего в ста метрах, заметил двух медведей, а чуть позже – и третьего, светлая масть которого сливалась с цветом галечной косы. Пока меня не заметили, спрятался за деревьями. Достал видеокамеру, но аккумулятор, истощившийся ещё в устье Нуяма, работать не пожелал.
«Черт возьми, что же делать? Ночевать в таком соседстве без ружьишка не только неуютно, но и опасно: кто знает, что им взбредёт в голову? Однако идти дальше и ночевать на болоте – ещё хуже. Нет, не захотят они со мной связываться. Они ж не знают, что у меня нет громкой палки». Размышляя таким образом, я подождал четверть часа. Косолапое семейство, поковырявшись на косе, скрылось в кустах, и я, выйдя на песчаный берег, сник. Всё вокруг истоптано. Ну и ну! Такого видеть ещё не приходилось. Следы – и старые, и посвежее, и совсем свежие; крупные, средние, маленькие – в глазах рябит. Сразу видно, что пасутся здесь медвежьи табуны каждый день. Одним словом, медвежий рай! Но делать нечего, стемнело, и менять место поздно. Подойдя к воде, я увидел на её гладкой поверхности множество расходящихся кругов. Мать честная, да тут рыба кишмя кишит! Быстро нарубив гору дров и разведя костёр, я забросил в реку оставшийся от прежних рыбалок кусок сети.
Ночь выдалась звёздная, холодная. Сначала долго не мог уснуть, пил чай без сахара, потом часто просыпался. Утром густой туман, иней и леденеющая на воздухе сетка, в которую попался крупный ленок, заморозили меня до крайности. Кровь побежала по жилам только к полудню, после многих километров чавкающей под ногами хляби. Искать захоронение я не остался из-за слишком уж большой вероятности столкнуться с хозяевами этих мест.
Приток Нуяма Налурак сначала тоже ничем не порадовал: всё та же беспросветная марь. Но через день долина речки сузилась, зимник чаще пошёл по речным косам. Скорость ходьбы возросла, и хоть ветер не свистел в ушах, настроение приподнялось. В полдень я увидел вагончик, стоящий рядом с зимником, и вконец обрадовался. Увы, преждевременно. Весь искромсанный медведем, он выглядел нелепо. Возможно, в нём было спрятано что-то съестное. Впрочем, когда я увидел рваные куски стекловаты, сразу всё понял: попробовал мишка её и озверел.
Оставаться в таком пристанище я не стал – было ещё рано, хотя дождевые тучи спустились к самой земле, и начался дождь. Зимник начал взбираться на перевал, постепенно превратился в сносную дорогу, и мне удалось развить «крейсерскую» скорость. Но на обширном водоразделе он растворился среди каменных россыпей и кустарников, укутанных густым туманом. После длительных поисков след отыскался, однако через некоторое время, когда я уже спустился вниз, стало ясно, что промахнулся и попал на какой-то старый, совершенно заросший след вездехода. Вымокший до нитки и раздосадованный промахом, я всё-таки не стал ломиться напрямик. Посмотрев на карту, решил, что деваться этому следу некуда и рано или поздно он должен сойтись с зимником. Так оно и вышло. Правда, времени потерялось много. Начало вечереть, и я, раздражённый слякотью, бесконечными кучами медвежьего дерьма, отпечатками на почве пяток и когтей, психологически истощённый чрезмерной бдительностью, спешил добраться к речке Джёс. Холодные дождевые струйки стекали по телу, а от порывов ветра коченели суставы. Я представил, какой предстоит ночлег, содрогнулся, и вспомнил, что в прошлом путешествии меня выручило обращение к Богу. И поскольку обещание поставить свечку сдержал, то решил обратиться к Нему снова.
- Если Ты пошлёшь мне хоть какую-нибудь крышу, то во мне не останется сомнений в Твоём существовании и я приму крещение, – произнес я вслух, не надеясь ни на что: всего несколько часов назад встретился разломанный вагончик, а по опыту знал, что пункты отдыха по зимнику оборудуются нечасто.
На высоком уступе речной террасы дул пронизывающий ветер. Высматривая сухую лиственницу для костра, я прошёл немного вдоль террасы и остановился как вкопанный, не веря своим глазам. В полукилометре, на противоположном берегу стоял вагончик! Мои эмоции выразились громкими восклицаниями и навсегда остались в памяти, как одни из самых сильных в этом походе. Я забыл про дождь, ветер, окоченелые суставы, и, ликуя, помчался к чудесному видению. В вагончике были выдавлены вездесущим мишкой окна, в одном даже повис клок шерсти, а печка была полна воды. Но крыша, стены, дверь – целы…
Спустя несколько месяцев я выполнил обещание и крестился (без причащения). Мне могут возразить, что этот случай простое совпадение, и такое крещение ненастоящее. Что ж, если строить жизнь на совпадениях, то получается, что я выбрал те из них, от которых вышел толк. Ну, а кроме того, этим действом я сблизился с первопроходцами, которые, вероятнее всего, носили крест. К тому же, первоначально крест – это символ Триглава, дохристианской «Троицы». Крест является также одним из символов Солнца, которому поклонялись наши древние Предки, славящие Правь (Мир Светлых Сил). Отсюда и Православие. И как бы там ни было, но был сделан шаг к символу Света, который соответствовал тогда моему запутанному мировосприятию.
В вагончике я растопил печку, сварил полсупа, поел и сразу почувствовал недосып предыдущих ночей. Сил не осталось. Кое-как устроив лежанку, сразу же уснул. Утром слабость так и не прошла, хотя ночью проснулся лишь однажды. Весь день пережидал непогоду, чувствовал себя вялым, разбитым, и едва мог заготовить дрова. Рассматривая карту, решил, что лучше спуститься по Джёсу, чем идти дальше по петляющему среди водоразделов зимнику. В низкой облачности, укутывающей сопки, при потере следа легко сбиться, и пришлось бы тратить время на поиски. А в рюкзаке почти не осталось еды.
Лучшее в мире занятие – это печь хлеб!..
Постоянно встречаются то сокжои, то рябчики. В который уже раз с тоской вспоминаю об утопленном ружье и налегаю на ягодное питание. Джёс петляет между высокими склонами и постоянно прижимается к обрывистым скалам. Половина пути проходит в бродах с берега на берег. Из-за недостатка еды ноги повинуются плохо. Часто оступаюсь, иногда падаю. По сравнению с зимником расстояние сокращается медленнее.
На следующий день воды в реке прибавилось, броды стали невозможны. Я собрал плот. И хоть сплав по бесчисленным каменистым перекатам – тоже не лучший способ передвижения, но как бы ни было, он оказался результативнее, чем ходьба.
Гертанда после впадения Джёса по характеру сравнима с равнинной рекой. Широкие плёсы с тихим течением, острова, размываемые берега – поначалу привели меня в благодушное настроение. Неторопливо помахивая веслом, я разглядывал панорамные виды незнакомой местности. Но продолжалось это недолго. Река раздвоилась, основной поток помчался сквозь кусты, торя себе новое русло и выписывая между торчащими стволами поваленных деревьев замысловатые пируэты; полил дождь.
Когда меня в очередной раз накрыла чёрная дождевая туча, я не выдержал и громко обругал её на все лады. Результат оказался неожиданным. По перекату, в нескольких десятках метрах впереди, ринулся переходить речку громадный медведь. Я сразу потерял дар речи. Спрятаться некуда: справа коса, заросшая мелкими кустиками тальника, а слева – осыпающийся подмытый берег. Стараясь не плескать веслом, приблизился вплотную к берегу. Сейчас, вспоминая этот эпизод, я думаю, что медведю не понравилось моё красноречие, и он сам стремился уйти подальше. Но тогда я в полной мере почувствовал, что такое беззащитность. Оказалось, что топтыга был не один. Проскочив «медвежий» перекат, я обратил внимание на глубокие следы на песке и подумал, что они принадлежат сохатому. Русло сделало резкий поворот, течение успокоилось. Я расслабился и вдруг столкнулся с нахальным взглядом: у самой кромки воды в 30 метрах впереди и слева, с явным намерением плыть ко мне, переминалась с лапы на лапу мохнатая туша. И опять укрыться негде. Рядом – обрывистый берег с нависшим над водой сплетением корней. Мелькнула мысль о топоре, но в следующее мгновенье принял другое решение: плашмя ударил веслом по воде и громко рявкнул. Приём сработал безотказно. Медведь без промедления скрылся в кустах.
Две встречи с хозяевами тайги придали мне бодрости. Плот обрёл хорошую скорость, и я понял, что до темноты смогу успеть дойти до нанесённого на карте посёлка Алгама, если буду грести безостановочно.
Однако место, где должен быть посёлок, проскочил. Вернее, посёлка не заметил. Сгущались сумерки, но я решил доплыть до устья, где, по сведениям эвенков с Ытымджи, должны быть люди. Неожиданно на высоком берегу появились несколько домов – совсем не там, где показывала карта, и за два километра до устья. Все дома оказались пустыми, но в одном была ещё тёплой зола в печке, а в прихожей на полке стояла кастрюля с супом. Ну разве уплывешь от такого? Растопил печку, наелся супа и завалился спать на настоящую постель.
Утром доел содержимое кастрюли и, никого так и не дождавшись, отчалил от берега. Не успел ещё взяться по-настоящему за весло, как с берега услышал окрик:
- Э-э... Здорово! Куда путь держишь?
Я оглянулся, увидел пожилого эвенка, и погреб к берегу.
- Да вот к устью гребу, к людям.
Старик засмеялся:
- Люди – это я, дядя Вова, да Гоша ещё. Он к избам другой дорогой пошёл, а на устье нет никого. Давай заворачивай обратно.
Мы вернулись к избам, возле одной из которых уже кормил собак Гоша – русский мужик моих лет.
- А я думаю, – заговорил он, – кто это ночевал? Наши вернулись, что ли? Да к непохоже... Ну, теперь ясно.
Весь день мы провели в разговорах и распивании чаёв. На второй день затопили баню, устроили стирку, попарились, а вечером пришел с верховьев Саня, молодой охотник-эвенк, и сообщил, что нужно ехать на тракторе за мясом. Я принял участие в двухдневной поездке-эпопее, большая часть которой пришлась на «обувание» гусениц и вызволение трактора из болот подручными средствами. Особенно на обратном пути. В итоге, оставив бесконечно «разувающуюся» колымагу до лучших времен, часть мяса зарыли в мох, а часть утащили в рюкзаках. Дома уже ждал нас Алексей, русский охотник, добывший эту свеженину. Мы нажарили гору котлет, налепили пельменей, наварили супа, напекли хлеба. Обилие еды казалось невероятным, и покинуть застолье было свыше моих сил.
Здесь, на базе оленеводов, было комфортно. Вечерами мы смотрели по телевизору первую программу, снимались на видеокамеру, аккумулятор которой зарядили от небольшого бензинового агрегата. После продолжительного одиночества я на пять дней окунулся в незабываемую атмосферу бесхитростного мужского общения. Народная поговорка (наверно, со времён "татаро-монгольского" ига) гласит: «Незваный гость – хуже татарина». Разве в городе или посёлке это не так? А здесь, в глуши, всё наоборот. Татарин ты или папуас, не имеет никакого значения. Главное, как говорится, чтоб человек был хороший.
Я с сожалением покинул уютную базу, переправился через Алгаму, оставил на берегу ненужный более плот и с облегчённым рюкзаком двинулся к посёлку геологоразведочной партии, располагавшейся в трёх днях пути. В рюкзаке – запас свежего мяса и хлеба; отдохнувшее, отмытое в бане тело наполнено энергией; путь известен – всё прекрасно. Единственное, что беспокоило, – это вертолётная оказия: неизвестно, как часто она бывает, какова будет загрузка… А вдруг начальник скажет: «Как забирался, так и выбирайся»?
Посёлок геологов располагался высоко – у вершины сопки. С юга почти вплотную к нему примыкал островерхий Токинский Становик, далеко на востоке виднелась полоска озера Большое Токо, а на севере – бескрайняя тайга. Панорама захватывающая! За несколько километров до посёлка начался дождь, и, пока я лез в сопку, промок насквозь. Лишь только зашёл в посёлок, как меня обступили собаки и подняли лай. Но то ли никому не хотелось выходить под проливной дождь, то ли привыкли люди к собачьим концертам, не видно было ни души. Услышав за дверью ближайшего барака голоса, я ввалился в гости к двум мужикам. Хозяин комнаты после нескольких ознакомительных фраз дал мне сухую одежду, налил горячего чая и предложил располагаться на свободной лежанке.
Тревоги мои оказались напрасными. Начальник партии сказал, что на днях ждёт «вертак» и проблем с моим вылетом не будет. Сразу остались где-то далеко и километры, и костры, и комарьё, и медведи. За четыре дня ожидания я узнал, что здесь разведано Эльгинское (Эльга – левобережный приток Мулама) угольное месторождение, одно из богатейших в России, увидел серпантины дорог, проложенных по захватываюшим дух крутым склонам гор. Узнал, что это богатство интересует в первую очередь не наше государство, а «заграницу». Печально. Как и то, что геология вообще пришла в упадок. Специалистов-полевиков среди таёжных просторов становится всё меньше, хотя неосвоенных просторов ещё пруд пруди.
