Эта повесть расскажет вам, какая нелёгкая судьба досталась девочке Вере. часто ли бабушки говорят внукам о родителях те слова, которые помогают любить их, не взирая ни на какие трудности? Часто ли мы, родители, относимся к детям со всей ответственностью, не пряча любовь за занятостью? Семья - это целая страна со своими законами. Как сложно будет Вере найти тот островок, спасающий детскую душу от разрушения. Чем напитался в детстве, с тем и идёшь по жизни. Может быть, эта повесть поможет каждому из нас заглянуть к себе вовнутрь, разобраться и исправить то, что казалось уже неисправимым. Печатать буду отрывками, чтобы легче было читать.
ЗАМЁРЗШЕЕ СТЕКЛО
Часть 1
Вера сидела, тупо уставившись в телевизор, не видя в нём ничего. Почему это случилось с ней? Наградил её Бог или наказал? Сколько себя помнила, жизнь ей всегда диктовала свои условия. Она погрузилась в воспоминания, полностью слившись с той далёкой жизнью, которую с детства соткали для неё родные люди.
Мама её, строгая, властная женщина, статная и красивая, держала дом в чистоте и порядке. Вера, как старшая, выполняла главную роль: и мыла, и стирала, и варила. Семья была большая, кроме неё, было ещё три сестренки и маленький братишка. Девочка была плодом любви от первого брака, и когда она подросла, мать часто, особенно, если была сердитой, кричала ей: «Господи, ну и выродок, до чего на папашу похожа, такая же упрямая». Такой ненавистью в это время горели глаза матери, что Вере хотелось исчезнуть, раствориться, лишь бы её больше никто не видел.
Жизнь у Натальи Павловны, Вериной мамы, не сложилась. Муж оказался пьющей неумехой. Промучилась два года, а потом собрала пожитки и убежала к своей матери. Тут тоже было тошно. Мать её, Агафья Тихоновна, правильная да верная, семнадцать лет ждавшая мужа из лагеря, пока его не реабилитировали, придерживалась строгих нравов.
Забрали мужа ещё молодым, статным и красивым. Первый балагур был на деревне. Частушки пел, анекдоты любил «травить». «Допелся», – как потом про него поговаривали деревенские. Время было голодное, в поле каждый колосок берегли, каждую крошку хлеба, третья неделя пошла, как не уходили с поля – здесь ели и спали. Повариха заболела, а смены ей пока не нашли, третий день без горячего «жарились» на солнце. Уже ближе к вечеру бригадир оповестил, что наварила новая повариха щей, можно и перекусить. Как-то сразу подтянулись к стану. Оголодали на сухом пайке. Павел, как всегда, напевая частушки, пританцовывал, будто двужильный, никакая усталость его не брала.
Мне не надо шоколада,
Мне не надо колбасы.
Дайте мне кусочек мыла –
Постирать хочу трусы.
Сильный и звонкий голос, незлобивость и умение быть неутомимым весельчаком в самые трудные минуты жизни, делали его любимцем сельчан. А он продолжал:
На бугре стоит монах,
Долго роется в штанах.
То ли вши его кусают,
То ли яйца жить мешают.
– Ох, Павлуша, допоёшься, останется твоя Агаша одна, – заметила звеньевая Маруся.
– А куда я денусь, не подскажешь? – он схватил её в охапку, пытаясь поцеловать.
– Да уйди ты, скаженный! – рассердилась Маруся. – Уведут девки, вон сколько их!
– А меня на всех хватит, – засмеялся Павел и запел:
Как бежал я мимо леса,
Думал, мыши там пищат.
Глянул: девки там дерутся,
Только волосы трещат.
– За такого и подраться не грех, – весело парировала Варвара, самая молодая из бригады.
Уставшие, но веселые уселись за стол, и тут Павел не утерпел, хлебая постные щи, облизал ложку и так серьезно ей говорит:
– Ищи мясо, сука, – и с шумом стал «возить» ложкой в тарелке.
Посмеялись и разошлись, а ночью за ним пришли и увели ненаглядного муженька на долгих семнадцать лет. Осталась Агаша в положении на девятом месяце. Дочку родила уже без мужа. А пожили всего то годочек. Такой случай был первым в деревне. С тех пор смеялись с оглядкой.
Пришел Павел Кондратьевич больной и раздражительный, если не сказать больше. Жена не отходила от него, выполняла все капризы и желания, себя забыла, лучший кусочек мужу отдавала. Вся его бравада вытекла, как сок из засохшей березы, и жизнь после лагерей стала не мила. Скончался ненаглядный муженек через четыре года после своего освобождения. Агафья Тихоновна всё делала, чтобы мужу было хорошо дома, старалась, как могла. Её сухонькое тело не помнило и не знало мужской ласки. Ждала своего суженого, хотя знала, что гуливанил муженек, но и супругу не забывал, жадным был до любви. Да и когда это было?! Она особо и не жаловалась, грех обижаться на родного мужа. Женщина никогда ему не перечила, а если что-то и не ладилось, значит так надо Богу. Так думала Агафья Тихоновна, хотя в душе и шевелился червячок сомнения. И когда её дочь приехала, бросив своего законного супруга, осерчала, все сомнения враз выветрились, не давая сердцу понять и приласкать родное дитя.
– Ты что себе надумала, от родного мужа сбежала!, – мать отвесила дочери лёгкий подзатыльник, – вертайся, да в ноги упади, проси прощения, можа и примет. Как же Верунька без отца? Ты подумала, Натаха, чего ревёшь, говори, кто тебя надоумил? – глаза Агафьи горели непримиримым огнём.
– Ма, пойми, не могу больше, замучил ревностью, пьянством, какой он отец! – вскричала Наталья, обливаясь слезами.
– Не позорь род, я тятьку твово ждала семнадцать лет! – она гордо вскинула голову.
– Что я видела от своего тятьки? Только обвинения слышала в твой и свой адрес, всё мы делали не так, жили не так, дышали…– подзатыльник от матери прекратил поток Наташиных слов. На том и разошлись по разным углам.
Всё вздыхала Агафья, искала объяснения дочернему поступку и нашла – в лихой год родилась Наташка. В то роковое лето, когда забрали мужа, такой сухостой стоял, выгорело много пшеницы. И решила она, что дочь – это ей наказание Господне, а за что, можно было найти сто причин. «Был бы отец рядом, может, и дочь другой выросла», – думала Агафья Тихоновна. Молилась за непутевую день и ночь, а Веруньку, внучку, жалела, что с такой матерью живёт.
– Дитя пожалей, как же ей без отца? Сама без отца росла, не намаялась? Срамница, еще губы намазюкала, как девка молодая, баба, поди, а всё туда же!
Год жила Наташа у матери. Её родное село утопало в садах. Расположенное в верховьях реки Волги, неподалеку от Кинешмы, оно напоминало райский уголок своим цветистым раздольем. За околицей протекала небольшая речушка, развесистые ивы смотрелись в нее, как в зеркало. Ее живительная прохлада всегда была пристанищем для пернатых и детворы. Ветви касались воды, покачиваясь на небольших волнах. Создавалось впечатление, что они прощаются с вечно спешащей речушкой, покорно кивая ей на прощание. Наташа так хотела всё забыть. Красота родного края будила в ней светлые мысли, хотелось чистоты и покоя. Молодая женщина старалась не обращать внимания на ворчание матери, понимая её состояние. Она завидовала ей, её любви к своему мужу, Наташиному отцу, которого дочь увидела уже взрослой девушкой. За что любила его мать, она не знала, ибо в памяти у неё сохранился образ вечно больного и раздражительного человека. Она старалась мириться с ворчанием матери, жалея её не сладкую судьбу, но чувствовала полное непонимание и отторжение родного человека. Плюнула и уехала, куда глаза глядят, подальше от родительского крова.
…Уехала Наташа в казахские степи, в небольшой городок Алмык. Душа просила широты, любви и счастья. Молодость бурно о себе заявляла. Считала, что ума набралась достаточно и разобраться теперь сумеет – кто есть кто? Познакомилась с Георгием, думала, что счастье нашла, а он женатым оказался. Горько было, врут-то зачем? Потом был Валерка, веселый разбитной слесарь–ремонтник местного завода. И с ним что-то не получалось. Наташа уже не верила, что будет всё по-хорошему, да и не ждала, когда это будет, жила сегодняшним днём. Каждая встреча оставляла еле заметный след в её сердце, только озлобленности стало больше. «И правда, видно, что непутёвая я, маманя не зря так окрестила», – так думала Наташа, и жгучие слёзы, горькие, как хина, лились из глаз, будто из прохудившегося сосуда. А на утро опять кто-то нашептывал про надежду на счастье.
С Иваном сразу поженились. Родилась Лена, потом Таня, Ольга и Павлушка. Что Иван попивал, не обращала особого внимания, сама рядом садилась с рюмкой, чтобы мужу меньше доставалось. Так намаялась Наташка в одиночестве, что дыхание сжимало от желания иметь нормальную семью, да и матери доказать, что хорошая она баба, просто не везло ей, и весь тут сказ. Иван был хозяином: знал, кому что купить, со страстью любил огород и сад – сам и сажал, и ухаживал. Наташа, бывало, залюбуется, как он всё аккуратно сделает. В сарае у него такая чистота и порядок, не у каждой хозяйки дома так чисто. Каждый болтик имел своё место. Пословица: «Пьяница проспится и к делу сгодится» была, вероятно, про него. Наташа тоже старалась держать дом в чистоте. От матери достались хорошие качества – уметь создавать уют в доме. Женщина часто ловила себя на мысли, что всеми повадками напоминает свою мать. «Почему мы с ней перестали понимать друг друга?» – часто спрашивала она себя. И становилось так горько, что нет её рядом, согласна была даже это ненавистное слово услышать – «непутевая», лишь бы ощутить себя девчонкой, маленькой и беззащитной. Уткнуться в колени и вдыхать родной материнский запах, прикосновение рук. «Господи, да почему же родные-то люди становятся чужими?!» – восклицала Наташа про себя, утирая слёзы, которые не облегчали обиды и боли разлуки.
Вера прожила у бабушки до первого класса. Девочка любила разговаривать с бабушкой, которую звала мамой. Эти четыре года, проведённые с ней, казались красивой сказкой. Баловала её бабушка, как могла: и молочка в постель принесёт, никогда не ругает, если внучка нечаянно что и порвет, бегая по улице. И вечерами часто сидела у постели Веры, пока та не заснёт. И всё молилась, стоя на коленях, прося Бога простить её грешную душу. Девочка думала о Боженьке, ища ответ на свои детские думы. Она знала все молитвы, что читала бабушка, и не могла поверить в страшное бабушкино зло, за которое та просила Бога простить её. Девочка боялась неизвестного Боженьку, перед которым надо вставать на колени, как перед врагом или, как маленькой рабыне (про которую она читала в сказке) перед своим господином. Если Он всех любит, как говорит бабушка, не должен терпеть такое унижение любимых Ему человеков? Вера помнила, как однажды Витька, великовозрастный парень с соседней улицы, завёл детвору в заброшенный сарай и заставил на коленях просить его о милости. Он так и говорил: «Просите меня о милости, которую я, может, вам и дам, отпустив домой». Простояли на коленях четыре часа. Когда Витьке надоело слушать стоны и нытье детворы, он ушёл, пригрозив наказать болтливых. Вера гнала от себя эти мысли, уверовав, что все люди грешны. Так думала бабушка, но смириться с этим всецело девочка не хотела. Она просила Боженьку пожалеть бабушкины больные ноги (после долгих стояний на коленях та долго охала и стонала). И когда девочка рассказала бабушке о своих думах, та очень испугалась и ещё неистовей стала молиться уже за внучку, за её неразумность. Бабушка была хорошей рассказчицей, внучка её сравнивала со сказительницей детских сказок, которые начинались в каждой сказке. Вера навсегда запомнила все рассказы о своём дедушке, про жизнь бабушкину с ним, а если внучка просила рассказать о маме, та замыкалась сразу и горестно вздыхая, говорила:
– Непутёвая твоя мамка, что о ней говорить. Вот заберёт тебя к себе, намаешься ты с ней. Будешь чужих ребят нянчить. Разве тебе плохо у меня? Хорошо! Я ж тебя вырастила. А люблю-то как! А она, мамка твоя, разве знает, как мне было с тобой маленькой тяжело? Болела ты часто. Я уж возле тебя кружилась, не отходила ведь, пока не поправишься.
Вера с благодарностью слушала бабушку, зная, что ей правда с ней хорошо, и любит её бабушка-мама, а вот настоящая мама непутевая, как же она будет с ней жить, если любит её одна бабушка? Вера с ужасом представляла, что её увозят, и она погибает там, у родной, такой далекой и незнакомой мамы. И, когда наступил этот день, Вера в страхе уцепилась за бабушку, такую добрую и любящую. Девочка не понимала, почему ей надо уезжать, у мамы есть свои дети, а ей так здесь хорошо! Вера твёрдо знала, что у непутевой мамы она пропадёт. Девочка вспомнила, как однажды, когда она была маленькой, мама приезжала с подарками, целовала её, плакала, кружила дочь и смеялась, и у девочки кружилась от радости голова, ей было хорошо с мамой.
– Доченька моя, ты не думай, что я о тебе забыла, я помню каждую твою чёрточку на лице, каждую родинку на теле. Глазки твои родные помню. Доченька, ты должна чувствовать здесь, – мать приложила руку к сердцу дочери, – как я по тебе скучаю. Ещё немного подожди, я тебя обязательно заберу к себе. Подождёшь? – Вера с радостью кивнула, веря, что мама её любит. Обнявшись, они долго сидели, ощущая радостную близость матери и дочери.
Когда Наталья захотела забрать дочь, они с бабушкой поссорились. Бабушка была непримирима и не отдала Веру. Много разных непонятных и резких слов наговорила бабушка маме, но Вера тогда поняла, что от бабушкиной непримиримости маме было очень плохо. Девочка ещё тогда подумала, что умерла бы от горя, если бы бабушка так с ней разговаривала. Ночью женщина-мама плакала. Долго внучка слышала её всхлипывания, а подойти побоялась, хотя мамины слёзы болью отзывались в детском сердечке. Она помнила бабушкины слова о том, что они должны жить вместе. На другой день Вера открыла глаза оттого, что чья-то тень легла ей на лицо. Она увидела маму, которая с болью и тоской смотрела на неё. Мать ничего не сказала, только крепко обняла дочь и ушла, даже с бабушкой не попрощалась.
В доме было тихо три дня, как после покойника. Бабушка молча плакала, только было слышно, как она гремит посудой, готовя пищу.
Со временем всё встало на свои места. Про маму больше не вспоминали. Вера каким-то детским чутьём угадывала, что бабушка-мама не хочет слышать ничего о своей дочери.
И вот рушился привычный Верин мир. Она знала, что не нужна своей маме, разве только для того, чтобы быть нянькой у её ребят, как говорила ей всегда бабушка, и она ей верила. Вера помнила, как её мама пыталась ей что-то объяснить, но девочка ничего не хотела слышать, сердечко Веры стучало одни и те же слова: «С непутёвой умру». И вдруг мама больно дернула её за волосы. Вера от неожиданности отпрянула от бабушки и уставилась на маму, ничего не понимая.
– Что ты на меня глазюки таращишь? – кричала женщина-мама, с перекошенным от злобы лицом. – Ты поедешь со мной как миленькая, я твоя мамочка, запомни это!
Раздалась звонкая пощечина. Верина голова дёрнулась, а щека загорелась, будто её подожгли или приложили горячий утюг. Девочка ничего не понимала, она даже не заметила, что слёзы из её глаз лились горячим потоком, усиливая страх и боль разлуки с бабушкой. Внучка подняла глаза на бабушку, но та старалась не смотреть на неё, мама ей сказала такие тихие и безобидные слова:
– Посмей только!
Бабушка стала послушной, убеждая внучку уехать с мамочкой, всё повторяя, что та её любит. Вера никак не могла поверить, что это её бабушка, такая могучая и всесильная, которая обещала ей, что на растерзание не отдаст женщине-маме.
Девочка поняла, что надо идти. Она побрела в свою комнату, не видя ничего из-за слёз. Она не знала, что ей надо брать, а что не надо, увидев любимого Андрюшку, куклу, которую сшила ей бабушка, она прижала её к груди:
– Я не оставлю тебя на растерзание, ты моё сокровище, – шептала она с любовью кукле, отгораживаясь от всего мира.
И вдруг какая-то непонятная сила вырвала из её рук куклу и швырнула на кровать.
– Мы из этого дома ничего брать не будем!
Мама была решительной и непреклонной. И оттого, что она была чужой и незнакомой, Вера вдруг поняла, что никогда не сможет её полюбить. Девочка сразу успокоилась и обречённо побрела из комнаты, до боли знакомой и родной…
И потянулось тоскливое время. Вера помнила, что дома у мамы ей часто попадало, просто за то, что она Вера, что похожа на паразита-отца, за упрямство. Девочка не помнила, чтобы она была упрямой. Дочь боялась матери, как огня, да и все дети её боялись, особенно, когда та выпивала, или уставшей приходила с работы. Наталья Павловна проходила все комнаты и пальцем проверяла, вытерта ли пыль, убрано ли так, как любит она, и если находила где-то непорядок, первой попадало Вере. Наталья садилась на стул, грозно звала старшую дочь и шипела:
– Ну, говори, как я тебя учила?
Вера, бледная и растерянная, повторяла заученную фразу:
– Мамочка, простите нас, мы все виноваты, что не сумели правильно прибраться и оправдать ваши надежды. – Смысл многих слов для Веры был непонятен. А про себя добавляла: «Только не бей сестренок, бей меня, а их не тронь».
Мамочка отвешивала старшенькой очередную оплеуху, и часто, наказание на этом заканчивалось. Вера привыкла к тому, что она «выродок», что из-за неё у мамочки жизнь идёт не так, как бы ей хотелось. Оскорбления, а иногда и побои, стали привычны, чаще только потому, что Вера никого не любила, кроме своей бабушки. Об этом часто кричала мамочка, ругая дочь за очередной проступок.
Девочка тихо плакала, уткнувшись в свою подушку-подружку, которой доверяла все свои секреты. Вера вспоминала, как вечерами, когда они с бабушкой до глубокой ночи сидели на скамейке, та часто ей рассказывала то о звёздах, то о солнце:
– Видишь четыре звезды светятся, будто ромбик? А вон, напротив – три, яркая посередине?– вВнучка согласно кивала, уставившись в звёздную даль, искрящуюся и манящую, отчего немного кружилась голова у Веры. – Есть легенда, – продолжала бабушка, – четыре звезды, это колодец, а три – коромысло. Любила девушка парня, да не дали им быть вместе, вот она и бросилась в колодец от горя, когда пришла за водой. С тех пор и светится тот колодец, наполненный её слезами, а коромысло, которое она бросила неподалеку, со временем превратилось в три звездочки.
Вера, затаив дыхание, слушала бабушкины рассказы, представляя эту жуткую картину, задавая в который раз себе вопрос: «Неужели из-за любви можно броситься в колодец, такой глубокий и страшный?» Бабушка говорила, что если у человека есть своя звезда, с которой он делится сокровенными мыслями, то она ему помогает в жизни. Девочка долго не могла выбрать себе звездочку и всё же остановилась на «коромысле», где три звездочки «лежали» на небосклоне небольшой дугой, и самая яркая, которая была посередине, стала Вериной заветной подружкой. А ещё бабушка рассказывала, что закат, это седой старик, уставший от дневной работы, уходящий на покой. Своим огромным глазом он погружается в карман Земли. Вера долго верила бабушкиным рассказам, пока в школе не узнала, что солнышко не прячется в «карман» Земли, а освещает далекие страны и земли, находясь в постоянной работе. А вот Зорюшка (так бабушка ласково называла восход солнца), Зорюшка была невестой – румяной, умытой росой с красивых луговых цветов, поэтому и была красавицей – приветливой да ласковой.
– Поклонись Зорюшке, расскажи ей свои печали, и жить опять станет легче. Она сожжёт все тревоги и неудачи, если с любовью к ней обратиться. – После этих слов бабушка тяжело вздыхала и уходила, затаив свою печаль, загоняя её в свои дела и заботы. Вера чувствовала, что в эти минуты бабушка думает о маме.
Девочка выходила в небольшой сад, и прислонившись к яблоньке, смотрела на свою Звёздочку подружку, уносясь в неизведанные дали Космоса. «Подружка моя, – просила Вера, – сделай так, чтобы я навсегда осталась жить с бабушкой. Пусть мама не приезжает ко мне. Сделай так, чтобы бабушка никогда не плакала, помоги мне, моя подружка». На сердце опускалось какое-то умиротворение, вера верила, что звёздочка всё услышала.
И теперь, живя с мамой, девочка часто вспоминала эти сказочные вечера. Она подходила к окну, и ей казалось, что её звездочка светит намного ярче, потому что вобрала в себя даже Верины слёзы. Ей иногда чудилось, что ещё мгновение, и со звёздочки начнут капать слёзы. Девочка сразу вытирала свои слёзы и мысленно просила у подружки прощение:
– Ты роняй свои искорки, ласкай меня лучиками, мне от них на сердце легче. Я не обижаюсь на тебя, значит, ты не смогла помочь мне, и я теперь живу здесь, а не с бабушкой. Вот поговорила с тобой, будто с бабушкой пообщалась.
Вера часто анализировала слова мамочки, та твердила, что «выродок» не любит никого. И неправда, что Вера никого не любила. Своих сестёр она любила и жалела, а когда родился Павлик, девочка заменила ему мамочку (та рано вышла на работу, и весь дом лежал на Вере). Отчим не обижал падчерицу, но и не жалел. Он относился к ней, как к собачонке, которую надо кормить и терпеть, старался не замечать её. И когда в очередной раз, напившись, он, избивал мамочку, перечисляя ей все её «заслуги», дочери до слёз было жаль мамочку. Но проходил день, Вадим Федорович, так звали отчима, плакал и просил у супруги прощение. И не было счастливее их никого на свете. Мамочка после перемирия была очень доброй и внимательной, плакала и целовала своих детей, шумно и радостно в доме проходил вечер: весело было от счастливого смеха детворы, от подарков и улыбающихся родителей, что бывало крайне редко.
Зима сменяла лето, весны на время оживляли в сердце надежду, грея мысли Вере воспоминаниями о далёкой и родной бабушке, и ощущение реальности уходило. Менялась погода, только у Веры оставалось одно желание. В сердечко заползала вера о скорой встрече, и даже мамочка не казалась такой страшной. Детская душа просила чистоты и покоя, и девочка уходила в сад к вишенке и, обняв этот тоненький ствол, могла часами стоять возле дерева, наслаждаясь общением и покоем. Ещё долго она ощущала тепло дерева, радуясь своему ясно-светлому состоянию. Вишенка давала ей силы, забирая все тяготы сердечка.
– Может, ты волшебное? – не раз спрашивала дерево девочка. – Или тебе Зорюшка рассказала обо мне? Сознавайся!
На неё нападало состояние невесомости, и мечтательница танцевала, забыв обо всём. Однажды, за этим занятием застала её средняя сестра.
– Ты что вертишься, как дурочка, вот расскажу мамочке, что бездельничаешь.
Веру поразила злость, полыхавшая в глазах сестры. С тех пор девочка не допускала, чтобы её кто-то видел, когда она оставалась наедине сама с собой. Особенно осенью остро ощущалась неприязнь мамочки.
Однажды мать пришла ночью, подняла Веру с постели и увела на кухню со странной просьбой – посидеть с ней, попить чайку. Девочка сидела напуганная, слушая рассказы мамочки о не сложившейся судьбе. Из-за своей внутренней скованности она плохо слышала мать, а когда вникала в её рассказы, ей по-настоящему становилось жаль эту женщину, не умеющую радоваться и любить. Вера в это верила свято. Дочь смотрела на неё скорбными, жалостливыми глазами и готова была полюбить эту женщину, как вдруг слышала извечное:
– Верка, что ты меня буравишь своими глазюками? Ну что я тебе сделала, за что ты меня ненавидишь? Я же тоже человек, я хочу тебя любить, но каждый раз натыкаюсь на твой тупой и запуганный взгляд. Я что тебе, враг? Я твоя мамочка! Убирайся! – кричала она. – Я тебя ненавижу! За что ты меня изводишь? Ведь я тебя любила! – и уже тихо добавляла насмерть перепуганной Вере: – И люблю, тебя, дура.
Вера уходила к себе, зарывалась с головой под одеяло и лежала, крепко зажмурив глаза, прося Боженьку, чтобы ей приснилась бабушка-мама, такая милая и добрая.
Когда пришло от бабушки письмо, мамочка долго сидела на кухне, уронив голову на руки. А вечером, напившись, кричала и плакала, размазывая тушь по красивому, даже в этот момент, лицу. Вера тогда боялась дышать, она в этот миг хотела стать невидимкой, только бы не вызвать гнев мамочки. Дочь старалась угодить ей во всём, только бы её отпустили к бабушке. Девочка убиралась по дому с радостью и лёгкостью, сердечком предчувствуя перемены в своей жизни. Она смотрела на мир через оконное стекло, и небольшие дождевые капельки, растёкшиеся по внешней его стороне, припорошенные пылинками, создавали причудливые узоры, и, если смотреть на них не мигая, они казались то колючей проволокой, то высоким забором из каменистых скал, не пускающих девочку в мир добра и радости. Ей представлялось, что она царевна, заключённая злой колдуньей в башне-замке, и только сила бабушкиной любви могла разбить это толстое стекло, державшее Веру в заточении. Но бабушка была очень далеко, да и в её стареньком больном сердечке не было столько силы, чтобы уничтожить такое препятствие. После этих раздумий девочка становилась сильной, посылая мысленно эту стихию к бабушке, стараясь помочь её больному сердечку и хоть издали немного его отогреть. Девочка любила там каждый кустик, ожидая мига встречи, каждую ямку и камушек, даже назойливых комаров, которых всегда боялась. Она не могла спать, вспоминая речушку, на которую бегали купаться, светлые берёзки и бескрайнюю синь неба, которая купалась в речке вместе с ней. Ей казалось, что там, у бабушки в далёкой Теплушке (так называлось село), и солнце было другое – ласковое и весёлое. Она не любила Казахстан с его степями и ветрами, где жила с мамочкой. Здесь она отбывала наказание, как дедушка в лагерях. Порой девочка представляла, что она тоже враг народа, и её сослали к мамочке, чтобы она умерла. Вере потом разрешили пожить у бабушки, когда та слегла от тяжёлых головных и сердечных болей. Врачи ей прописали покой.
И вот она у любимой бабушки. Та дрожащей рукой подвела её к своей кровати, и, присев на неё, крепко прижала внучку к груди. Опрокинувшись с ней на кровать и обнявшись, они долго лежали, ничего не говоря. И только слёзы, затекая в ухо и наполняя его, стекали на подушку тихо и незаметно, как верные союзницы этого счастья. Вера с бабушкой смотрели друг на друга сквозь слёзы, сочащиеся из самой души, вымывая горечь разлуки.
Прожила Вера у бабушки два года. Она носилась по улицам, как оглашенная ныряла в речку, бегала по дому, делая всё легко и радостно. Бабушка стала поправляться, глядя на эту стрекозу. Для Веры это был другой мир, где было счастье, где была любовь, где её баловали. Она долго не могла поверить, что это происходит с ней. Даже пыталась капризничать, не слушаясь бабушку-маму, когда та совсем поправилась. Становилось смешно, что бабушка пытается сердиться, хотя это у неё плохо получалось. Вере порой казалось: чтобы она ни сделала, бабушка ей всё простит. Они пугались и затихали, когда получали письма от мамочки. В них она писала о детях, об их болезнях, о том, как ей нелегко. Бабушке становилось вновь плохо, а Вера ходила несколько дней с чувством какой-то вины перед мамочкой, но вот какой, понять не могла.
Вечерами она разговаривала с подружкой-звёздочкой, доверяя ей самые сокровенные тайны. Вере казалось, что из бабушкиного сада её звёздочка была решительней, от долгого наблюдения за подружкой, девочке казалось, что звёздочка начинала плясать, радуясь за покой и счастье своей земной подружки.
Вернулась Вера в Казахстан внутренне сильной и решительной. Она, как пружина, сжалась, ожидая в любую минуту нападения. Даже когда его не было, девочка не могла расслабиться. Отчим ушёл от мамочки: он страшно её ревновал, избивал, просил прощения, опять любил. И это повторялось постоянно, как по начерченному кругу. Мамочка, поговаривали, погуливала от него, хотя было видно – любила. Отчим напивался, видимо, от живописующих рассказов соседей, и всё повторялось, пока однажды он, совершенно трезвый, не сказал:
– Все, ухожу, люблю тебя, стерву, но сидеть не хочу, боюсь убить.
Он потом женился, и там были дети, но Наташку свою забыть не смог, пил и плакал. Замёрз пьяным на лавке у дома, где жила его Наташа, лёг и к утру отошёл в мир иной. Видно, так захотела его душа.
Мамочка чаще стала пить. Приводила домой кавалеров, но чистоту в доме требовала, как и раньше.
Однажды, напившись, позвала Веру и пьяными злыми глазами уставилась на дочь:
– Что выросла, да? Я тебя кормлю, дуру большую, а денег нет. Сейчас придёт кавалер, я ему тебя продам, – и захохотала пьяно и злобно. – Что дрожишь, ты всегда была трусихой, у…. ненавижу.
Вера перелезла через балкон, спрыгнула со второго этажа и босиком по снегу убежала к тёте Фросе, одинокой и доброй женщине, которая напоминала ей бабушку. Тетя Фрося напоила беглянку чаем, поплакала вместе с ней, и девочка услышала странные для себя слова:
– Ой, девонька, мамку-то пожалеть надо. Разве она виновата, что красивой родилась, а мужики, что мухи, где сладко, туда и летят. А бабы злые и завистливые, они и напраслину скажут о мамке твоей, глазом не моргнут. Ты посмотри на мать-то: всегда аккуратная, чистая, красивая, и сварит, и встретит. Да такую всяк бы любил. Ей бы мужа непьющего да работящего, чтоб берёг от злых языков. Иная замужем, а творит такое, что и сказать тошно, но про неё побояться болтать – муж есть. Про мамку твою много лишнего говорят, завидуют ей. Ты прости её да пожалей.
Странно Вере было слышать это, но домой сразу не пошла. Только на третий день, когда прибежала средняя Танюшка, сказав, что мамочка её зовет.
С тех пор Наташа больше не трогала Веру ни словом, ни делом. Притихла, осунулась. Как-то вечером предложила посидеть и поговорить. Долго собиралась с мыслями, и было горько оттого, что все могло быть иначе. «И отношения, быть может, были бы совсем иными», - мелькнула тогда мысль в голове у Веры. Ей впервые по-настоящему было жаль эту женщину, именуемую Мамой.
– Вер, неужели ты и вправду подумала, что я тебя могу продать?
Мамочка подняла на неё глаза: сколько в них было тоски и безысходности, невысказанной боли, что Вера начала задыхаться. И слёзы, вечные её спутницы, предательски полились горячим потоком, размягчая ком обиды и одиночества. Наташа не плакала, она молча гладила руку дочери, только губы её вздрагивали, будто она все время что-то хотела сказать, но так и не решилась.
– Прости, – сквозь слёзы шептала дочь.
Ночью Наташу увезли в больницу, и она тихо умерла, как раз в день рождения Веры. Девочка помнила, как ей было страшно и пусто. Она не представляла, как они будут жить без мамочки, страшно становилось за ребят, что остались без родителей, за себя, как будет справляться в этой жизни одна?
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ