Были мы на каникулах в доме почившей бабушки мужа, разбирали по кусочкам интерьер, любовно собранный поколениями честных эльзасских бюргеров. Все эти распятия над кроватями, узкие вспученные матрасы, прикроватные тумбочки с евангелием, отрывные календари со святцами и советами домохозяйке, машинки «Зингер», транзисторы с колесиком, костяные пуговицы, резные буфеты, носовые платочки с инициалами, кружевные перчатки, переложенные надушенной папиросной бумагой, пуфики для ног, хрустальные бокалы, креманки и эмалевые сервизы в пыльных бархатных коробках, подаренные кому-то на свадьбу, но так никогда и не использованные. Всё удушающе красиво, но совершенно несовместимо с посудомоечной и стиральной машинами и, в целом, с веком, когда домоводство перестало быть призванием и стало досадной необходимостью.
Свекровь звонила каждый день, умоляла: «Возьмите всё! Возьмите хоть что-нибудь!» Иначе это достанется благотворительным ассоциациям или бессердечному старьевщику и потом окажется в парижских антикварных лавках с баснословным ценником. Но разбирание вещей шло медленно и неэффективно. Муж то и дело впадал в прострацию: в этом доме прошли его каникулы, здесь жило девять кошек, в эту шкатулочку бабушка складывала его выпавшие молочные зубы, а в эту – свои зубные протезы, похожие на орудия инквизиции, на этом столе дед учил его играть в «костяшки», из этой вазочки прабабушка выдавала ему мятные леденцы «Виши», а это чучело барсука он гладил в минуты меланхолии, и дед подозревал (небезосновательно), что это именно внук надломил чучелу хвост.
Мы, честно, старались «что-нибудь взять». Всё, кроме барсука, хотелось трогать руками, есть глазами и писать маслом. Прям даже возникал порыв купить метелочку из страусиных перьев, да чего уж, сразу переселиться в Эльзас и пойти на курсы машинописи (высшее из образований, доступное там женщинам поколения моей свекрови). Я разрывалась между эмансипацией и мещанством, и наверно разорвалась бы, если бы вовремя не открыла платяной шкаф (трехстворчатый, светлый дуб, латунные ручки, двухметровое зеркало, тронутое кляксами окисленной амальгамы). Мы с детьми в ажиотации стали перебирать шелковые юбки и твидовые пиджачки, мерять шляпки с вуалью и пальто из бараньей шерсти. Как вдруг моя рука, которая быстрее глаз, скользнула по чему-то нежнейшему…
Лисий воротник!
Настоящий, старорежимный, доWWFный - с бусинками глаз, свисающими по краям когтистыми лапками и пастью, оскалившейся в предсмертной судороге.
Как мы орали!
Как мы орали!!!
В общем, этот воротник все расставил по своим местам. Парадигма сменилась, нечего примерять на себя чужую жизнь. Мы стали жестче к вещам и нежнее к животным. У нас никогда не будет времени шить мешочки для лавандовых зёрен, чтобы перекладывать ими одежду. А если однажды я решу, что в ближайший час моей энергии не найдётся лучшего приложения, чем выглаживать через влажную марлю носовые платочки с кружевными краями, значит моя жизнь безнадежно не удалась. Воротник оказался неразрывно связан с перламутровой чашечкой в стиле рококо, они поставлялись в комплекте, мол, хочешь пить из чашечки, изволь носить мертвого зверя на шее.
На обратном пути я размышляла, как через много-много лет наши правнуки придут к нам в дом и будут разбирать наши вещи. Или даже праправнуки, ведь ученые говорят, что дети, рожденные после 2007 года, имеют все шансы жить в среднем 120 лет.
- О боже, ты только погляди! – воскликнет праправнучка. – Это же настоящая икея! Не то что у нас сейчас - саморазлагающиеся в заданный срок полимеры. А тогда на века вещи покупали!
- Мда уж, в то время ведь считалось, что у деревьев нет души, – ответит менее сентиментальный и более ангажированный брат. - Из них даже делали эту… бумагу, помнишь, бабушка показывала.
- Ты послушай, какой звук! – праправнучка постучит по стенке библиотеки «Билли». – Глубокий, звонкий, тук-туук! Вот что значит ДСП.
- Смотреть не могу на это варварство, - проворчит брат, коснувшись корешков книг. – Это же целый убитый лес.
- Гляньте только, клевые винтажные вещички я нарыла у бабули в шкафу! – третья праправнучка появится в коридоре с кипой шмоток в руках. – Носить их, конечно, невозможно, они же со швами, но расцветки очень модненькие.
- Ой, что это? – первая прапра поднимет с пола выпавшую из груды вещей пластиковую фигульку, повертит в руках, принюхается. – Какая-то мушка нарисована…
- Да они же этим моль травили, - вставит брат, скривившись. – Ее тогда не кормили, не разводили, не охраняли, и она, бедненькая, должны была пробираться в шкафы и одежду есть, там фибры много.
- Дикари, - покачает головой третья прапра. – Сколько антираковой сыворотки пропало.
- Но они же не знали, - робко вступится первая.
- А-а-а, - третья сестра брезгливо отдернет руку. – Шерстяные рейтузы! Нет, это выше моих сил.
- Как животные могли столько веков терпеть это угнетение и эксплуататорство, не понимаю, - вскинет брови брат. – Прочитал недавно, что в Гане у жирафов до сих пор нет избирательного права.
- Каменный век.
Первая прапра осторожно потрогает рейтузы.
- Прабабка Дарья рассказывала, что в Москве их зимой поддевали под штаны.
- Эх, вот бы туда съездить, хоть одним глазком глянуть, правда ли там снег до сих пор лежит и реки леденеют, - вздыхает третья пра.
- Да вряд ли, - скажет брат. – Сказки это все пропагандистские. Последний айсберг растаял еще до моего рождения. Русские, конечно, в изоляции от мира живут, но вряд ли он могут изолироваться от законов земной физики.
- Помнишь, бабушка говорила, что у них холод не такой холодный, и в минус десять матери с колясками гуляли, - сквозь смех вставит третья кузина. – И плавали подо льдом.
- Ну бабушка много чего говорила, особенно в последние месяцы, - напомнит брат со скепсисом. - Русские у нее и облака разгонять умели, и Великую Ядерную Войну выиграли, только никто этого не понял. Предсмертная ностальгия.
- Все творог какой-то просила, - грустно скажет третья праправнучка.
- А вот это, девочки, реальное сокровище! – воскликнет братец, разглядывающий буфет. – Прозрачная штука, в которую ставили мертвые цветы!
- Зачем?! - в ужасе спросит третья, самая юная.
- Да обычай был такой дурацкий, мертвые цветы на праздники дарить, - объяснит старшая пра. - Вроде как красиво считалось. Женщины очень любили.
- Мда уж, странные тогда были понятия о прекрасном, - поморщится третья пра. - Надеюсь, хотя бы гвоздики не срезали, у них же из всех цветов тончайшая душевная организация – одну срежешь, вся клумба от грусти помрет.
- А голубые пионы! – подхватит первая пра. - Слышала, говорят, наконец нашли лекарство от их коллективной депрессии?
- Слава богу, а то смотреть на это больно.
Второй пра проведёт по вазе карманным сканером, затем осторожно уложит её в рюкзак.
- Антиквары с руками оторвут… Всё, девочки, я полетел, мне еще в мастерскую по пути. 3D-принтер сломался, одежду печатать не на чем, а завтра встреча важная.
- Давай, осторожней только, там в районе Еврамерики зеленый туман на третьем уровне, - напомнит третья пра.
- Да, а мы еще посидим, поразбираем, - скажет первая. - Смотри, это же настоящий пластик, а не имитация?..
***
Другое интересное здесь: https://ridero.ru/author/miie_darya_v1lku/