«Такими темпами я неделю идти буду», – Степан остановился перевести дух. Нога болела, каждый шаг давался с трудом. Мокрая от пота гимнастёрка, прилипала к телу.
Солнце поднималось всё выше. Парило. Степан посмотрел на небо, вздохнул и двинулся дальше.
– Эй, служивый! – окликнул его шофёр попутки. – Садись, подвезу,
– Вот спасибо! – Степан не рассчитывал на такую удачу.
Три с лишним недели прошло, как из госпиталя выписался. Сначала в товарняке ехал из Иваново до Москвы. Там отметился в комендатуре, получил посадочный талон и почти сутки гулял по столице в ожидании отъезда. Большой город, машины и люди снуют туда-сюда. На метро накатался вволю, много станций посмотрел. Красиво. Погулял по Красной площади, полюбовался на Большой театр. И даже салют увидел в честь взятия Белостока, Львова и других городов.
Поезд на Барнаул двигался медленно, часами простаивал на разъездах, пропуская составы, идущие на запад. На платформах угадывались силуэты танков, зениток, пушек. Что везли в крытых вагонах, оставалось только догадываться.
Радовался и огорчался одновременно – техника на фронте нужна, и жалел, что его боевой путь закончился. Степан и раньше не сомневался в победе, а теперь, видя всю эту мощь, гордость наполняла душу – сможем, выстоим.
На каждой станции выходил из вагона, слушал сводки Совинформбюро. Голоса Левитана и Высоцкой несли информацию, Степан дорисовывал в голове происходящее. Он знал, что стоит за сообщениями о взятии того или иного населённого пункта.
Чем ближе оказывался к дому, тем тревожнее становилось на душе. Что скажет односельчанам, с чьими сыновьями вместе уходил на фронт? Сашка Белов погиб в первом же бою. Колька Сковорода полёг осенью сорок первого, Пашка Демидов был ранен тогда же. Больше свидеться не удалось. Жив ли? О судьбе остальных восьмерых, с кем уезжал из деревни, ничего не знал.
Мать писала, что молится о его возвращении каждый день.
– О чём задумался? – водитель аккуратно объезжал лужи на дороге.
– Скоро дома буду, – Степан снял пилотку, расправил на коленях. – Как в тылу живётся?
– Честному человеку везде трудно.
Шофер протянул грязную, но изящную с тонкими пальцами, руку:
– Володя.
Степан аккуратно пожал, представился.
– Деревенский?
– Из Ключей.
– Это же вёрст пятьдесят, – присвистнул шофёр. – Так бы и топал пёхом?
– А куда деваться?
Степан примолк. Родное село, окружённое лесом, со старой покосившейся церковью с почерневшими от времени куполами, с новой школой, выстроенной перед самой войной, снилось ему каждый чуть не каждый день.
– Ты только не молчи, разговаривай со мной, – попросил Володя. – Вчерашнюю сводку слышал? Я прозевал. Что говорят?
Степан ощетинился: «Надо же, сводки зевает, крыса тыловая!»
– Под Печерами с боями заняли железнодорожную станцию и семьдесят населённых пунктов. В Чехословакии оставили один. На «О» называется. В Польше расширяют плацдарм на Висле, ведут уличные бои в городе Сандомир. На других участках фронта без существенных изменений, – подражая Левитану, сообщил он.
– Сколько ещё поляжет, – скрипнул зубами шофёр. – Сам давно с фронта?
– С марта по госпиталям, – скупо ответил Степан.
– А меня в феврале списали.
Степан окинул взглядом мелкого, как подросток, водителя. Врёт, наверное. Что такому на фронте делать?
– Осколок, – постучал себя по левой стороне грудины шофер. – Врачи говорят неоперабельный. Сразу в тыл отправили.
Мрачная тень набежала на лицо:
– Ничего, я и тут пригожусь, сколько бы, не осталось.
– Где тебя достало?
– Под Уманью, около Семянихи.
– Я там для разведки тропу расчищал, – оживился Степан.
– У Петушков? То-то я слышу, голос знакомый. «По одному! И дистанцию держите. Ноги в стороны не раскидывайте, не дай бог, рванёт», – передразнил Володя.
Степан рассмеялся:
– Похоже. А я тебя не помню.
– Это хорошо. Разведчик не должен бросаться в глаза.
Опять повисла тишина. Каждый думал о своём.
Степану часто приходилось разминировать проходы на ту сторону. Он даже свой метод придумал, как зимой следы заметать. Таскал в рюкзаке для этого дела рваный овчинный тулуп.
В тот раз группа была из семи человек. Ждали в землянке отмашку. Проводил до леса, снял колышки с тропы. «Надо же, про две рации помню, а лица – нет», – хмыкнул Степан.
– Все тогда вернулись?
– Одного потеряли, – сквозь зубы выдавил шофёр.
Помолчали. Сколько их, не вернувшихся, с войны будет? Много – не то слово! Очень много.
– Задание-то выполнили?
– Двух языков приволокли.
Машина съехала на обочину.
– Посидишь? Я кимарну полчасика. В глазах песок. За сутки удалось вздремнуть часа три, пока грузился, – голова Володи упала на грудь.
Степан боялся шевельнуться, он знал цену сна. «Как на фронте, где довелось, там и уснул», – стало стыдно, что плохо думал о Володе. Он тоже прикрыл глаза.
– Давай перекусим, – встрепенувшись, предложил Володя. – Да и встречу по всей форме отметить надо.
Достал две варёные картофлины, завёрнутые в белую тряпицу, небольшой кусочек хлеба, пучок зелёного лука, соль в жестяной баночке, фляжку. Степан вытащил банку тушёнки, пару кусочков сахара, сухари.
– Убери, – строго сказал водитель. – В городе паёк, хоть и маленький, но есть. А деревня совсем голодает, на подножном корму живёт.
Мать ничего такого не писала. Степан попробовал возразить, но Володя повысил голос:
– Старшина, выполнять приказание старшего по званию!
– А ты кто?
– Гвардии младший лейтенант Иванов!
– Тут мы все равны, – буркнув, Степан убрал паёк в вещмешок.
Володя плеснул на донышко, поднял кружку:
– За победу!
– За тех, кто не вернётся, – добавил Степан.
Спирт обжёг горло.
– Чем заниматься собираешься?
– Учительствовать буду. Я до войны отучиться успел и даже поработать немного. А ты за баранкой давно?
– Полгода почти. Считай, сразу, как комиссовали. Ты ешь, на меня не смотри. Я, как птичка, клюнул и сыт.
Степан завернул в тряпочку остатки картошки:
– Благодарствую!
– Поехали?
Машина заурчала, из-под колёс полетели ошмётки грязи.
– Эх, путь-дорожка фронтовая!
Не страшна нам бомбежка любая,
Помирать нам рановато –
Есть у нас еще дома дела,
– запел Володя сильным, красивым голосом и закашлялся, губы у него посинели.
Степан хотел похлопать его по спине. «Нет», – помотал головой Володя, \ намочил большой носовой платок водой, сунул под рубашку. Отдышавшись, сказал:
– Музыкантом стать хотел. Отпелся! – он прижал руку к сердцу. – Кто-то медали на ночь с кителем снимает. А моя – всегда при мне.
Степан не найдя, что ответить, отвернулся: «Он ещё шутит», – картинка за стеклом грузовика стала нечёткой.
– Да не переживай ты так, прорвёмся! Тебя где высадить, у поворота или пораньше?
– Пораньше. Перед подъёмом просёлок есть, там и тормозни, оттуда ближе.
Степан с трудом выбрался из кабины раздолбанной полуторки:
– Ну, бывай, земеля!
– Погоди, – окрикнул шофёр.
Он выскочил из машины:
– Держи, – сунул в карман Степана деньги, – тебе понадобятся на первое время.
– Ты что?! – возмутился Степан.
– Мне помогли, я тебе помогаю. Потом и ты поможешь кому-нибудь. Фронтовое братство.
Два молодых, опалённых войной парня, потоптались друг перед другом, потом крепко обнялись.
– Прощай, гвардии младший лейтенант! – Степан вытянулся по струнке, отдал честь.
– Свидимся, гвардии старшина. По одной земле ходим!
Полуторка, посигналив, тронулась. Степан махал вслед, пока машина не скрылась за взгорком. Оправил форму, подхватил сидор и пошагал в сторону от большака. На сыром от ночного дождя просёлке оставались чёткие отпечатки, один – от кирзового сапога сорок третьего размера, второй – круглый, как копыто лошади, только меньше.
«Да, дела! Неизвестно ещё, кому больше повезло, – размышлял старшина. – Я то, хоть неполный человек, но жить могу долго и счастливо. А Володя? Внешне целый, а война в любой момент нагнать может».
Степан свернул в лесок, доковылял до ручейка, отстегнул деревянный протез и сунул растёртую ногу в холодную воду. Посидел так минут пять. Блаженство!
До деревни добрался только к ночи, сто раз вспомнив, про забытые в поезде костыли, ними получилось бы быстрее.
Мать упала на колени, голосила, целовала ампутированную ногу.
– Живой, люди, сынок живой вернулся! – кричала она так, что сбежалось пол-деревни.
Сельчане, в основном женщины и старики, заходили, здоровались, величали Степаном Ивановичем. Как ураган налетела тётка Дарья, ставшая в войну председателем колхоза:
– День на отдых и осмотреться, – не церемонилась она. – Рабочих рук не хватает – школьники работают наравне со взрослыми.
Хотел возразить, что отлежаться бы пару деньков, швы на культе кровоточили, но язык не повернулся. Дарья сама всё поняла – во дворе на верёвке болтались выстиранные бинты.
– Костыли я тебе найду, завтра к вечеру привезу. Сёмку рыжего из Обручёвки помнишь? Тоже калечный вернулся ещё в прошлом году. От него остались. Сам на погост перекочевал.
Дарья перекрестилась:
– Царствие небесное.
Спросить, что случилось с Семёном, не успел. Дарья, глянув на ходики, висевшие на стене, поднялась:
– Вовремя ты вернулся. После тебя училка у нас из эвакуированных была. Домой недавно уехала. Она при школе жила. Порядок там наведи. Я толковых девчонок откомандирую. В район тебя с оказией отправлю, справку дам, с какого числа к работе приступил.
Она крепко, по-мужски, пожала руку Степану, с надеждой заглянула ему в глаза:
– Может, и мой Петенька вернётся? – поправила платок и вышла со двора.
И потекли тыловые будни. С первого сентября начал вести уроки. С утра занимался с ребятами с пятого по седьмой класс, после обеда с первого по четвёртый.
Часто вспоминал Володю. Прав он был, в деревне несладко. А где сейчас хорошо?
Когда повестка из военкомата пришла, мать опять заголосила:
– Не пушшу! Неужто, до калек добрались? Да что же это делается?
Успокоил, как мог.
– Это не призыв, что-то другое.
Военком, крупный мужчина со свежим глубоким шрамом на щеке, поднялся из-за стола:
– Наградные документы на вас пришли.
Он встал, вытащил из сейфа коробочку.
– От имени Президиума Верховного Совета, – торжественным голосом начал военком.
Внезапно лицо его побагровело, язык начал заплетаться:
– Раз.. раз.. разре… – он торопливо сунул коробочку в руки Степана, рванул ворот и рухнул на пол.
Степан, громко стуча костылями, в три прыжка оказался у двери:
– Военкому плохо, – крикнул он.
Адъютант влетел в кабинет. Степан опустился на стул. Приёмная начала заполнилась людьми. Пробежала доктор в белом халате.
– Пал Палыч на младшего сегодня похоронку получил, – донеслось до Степана.
– Все три сына в один год, – добавил второй голос. – Ужас!
– И жена.
– А что жена? Она же военврач.
– Разбомбили санитарный эшелон. Погибла ещё весной.
«Война продолжает собирать свою дань», – Степан в бессильной ярости стукнул кулаком по соседнему стулу.
– Когда уже это кончится?! – прорычал старшина.
– А ты откуда тут?
Степан поднял глаза. Перед ним стоял Володя.
– Да вот, – Степан разжал ладонь. Из раздавленной коробочки выпал орден Славы второй степени.
Володя поднял награду, вложил в руку Степана.
– Пойдём ко мне, – потянул он старшину за рукав.
За несколько месяцев, что не виделись, младший лейтенант ещё больше похудел, лицо заострилось.
– С машины я ушёл. Отключаться стал на ходу, вроде как сознание терять. Сам угроблюсь ладно. А вот если бы технику и груз сгубил, – он поставил на стол две кружки, – сам себя бы не простил. Теперь тут ошиваюсь, бумажки перекладываю. Ты, смотрю, тоже с протеза на костыли пересел.
– Нога постоянно мёрзнет. Нет её, а мёрзнет.
Степан осмотрелся. Маленький кабинет, стеллажи с надписями: «Отпускники», «Комиссованные», «Снятые с учёта по смерти».
– Маманя сапог из овчины сшила, вроде рукавицы. На культю натягиваю. Да и ходить на протезе по снегу тяжело.
– Ну, давай, за твой орден!
– За победу и за тех, кто не вернётся.
Выпили по глотку, не чокаясь.
– Как ты? Работаешь? Мать не болеет? – засыпал вопросами Володя.
Степан обстоятельно ответил.
– Знаешь, о чём мечтаю? Вот кончится война, завалюсь к тебе в деревню, на рыбалку пойдём или по грибы, – Володя прикрыл глаза, умыбнулся. – Чтобы дышать полной грудью и знать, что не гибнут больше наши ребята.
– Скорее бы, устали все от войны.
– Ты как домой собираешься добираться? – Володя убрал со стола. – Пошли на автобазу. Попрошу, кто-нибудь подхватит тебя.
Шофёрская братия радостно приветствовала Володю, чувствовалось, что его здесь любят.
– Кто в сторону Бийска сегодня едет? – он пожимал протянутые руки. – Надо однополчанина подкинуть по трассе до Ключей.
– Я сейчас на погрузку, – отозвался угрюмый мужик лет пятидесяти, – потом могу прихватить…
– Горит, – закричал кто-то. – Там горючка! Сейчас рванёт!
Из кузова полуторки, заставленного бочками, валил дым. Володя ринулся к горящей машине. Бешено сигналя, автомобиль выскочил за ворота базы, понёсся в сторону выезда из города. Водители на секунду опешили, потом метнулись к своим колымагам. Степан тоже запрыгнул в одну из машин.
Вереница мчалась по улицам. Прохожие жались к стенам домов. Взрыв прозвучал за городской окраиной. Автомобиль догорал в кювете. Колонна машин остановилась. Володя лежал на дороге. Шофёры кинулись к нему. Он обвёл всех глазами, остановил взгляд на лице Степана, прошептал:
– Живи, старшина, – и устремил взор в зимнее небо.
Степан шагал по большаку, с силой вдавливая костыли в снежный наст. В голове звучал голос Володи: «Ничего, я и тут пригожусь, сколько бы, не осталось».
«Эх, путь-дорожка фронтовая!
Не страшна нам бомбежка любая,
Помирать нам рановато –
Есть у нас еще дома дела»,
– затянул Степан. По щекам текли слёзы, но он не замечал этого.
Песня "Путь-дорожка фронтовая" в исполнении Марка Бернеса