-Уйдем-ка отсюда, Эрл, - уж очень тут жарко. К тому же нас только что попросили с ринга.
-Почему?
-Понимаешь ли, мы "оскорбляем зрелище прекрасного парада" и... идем не в ногу с остальными.
Казалось, что даже здесь, в салоне летящего ночным рейсом в Ереван, нас обволакивает все та же столичная духота после олимпийского года. Наверное, нечто подобное испытывал и черно-беленький комочек в соломенной корзине, потому что он неуклюже перекатывался из стороны в сторону, норовя повыше высунуть свой носик в поисках свежей струи воздуха откуда-то сверху, где одиноко горела крохотная лампочка индивидуального пользования, скудно освещая нас, неспящих.
Едва ли стоит описывать, как дети обрадовались обещанному щенку, кобельку русской псовой борзой, оказавшемуся в обыкновенной городской квартире, почти в центре обыкновенного миллионного города.
"Ваша собака опять напакостила под моим балконом!"
"Ваши дети вместе с этой дохлой тварью растоптали мои розы!"
"Это жилой дом, а не зоопарк!"
"Я пожалуюсь в школу. Ваш молокосос обозвал меня фашистом!"
Проблем хватало и дома, с гостями- родственниками особенно.
"О чем вы думали, когда заводили собаку? Вам что детей мало, что ли?!"
"Знаете ли вы, что будет, если дети проглотят собачий волос?!"
"Подумать только, полкило мяса в день давать собаке! Вы с ума сошли!"
Мы уже не пытались доказывать обратное, и лишь продолжали смотреть, как Эрлик беззаботно терзал резинового шута и, когда раздавался писк игрушки, недоуменно вертел головой и тявкал.
-Почему ты так посмотрела на того человека? Это тот самый?
-Нет-нет, пойдем. Ну пошли, пожалуйста...
Так жена не выдала рьяного поливальщика газонов, того самого, который пнул малыша сапогом и обдал его напором воды из толстенного шланга.
Если вы не в силах пренебречь дефицитом времени, а меж тем и не склонны испортить борзую, - попробуйте растянуть сутки еще на пару часов, заняв их из совсем другого измерения. И если вам повезет обнаружить его, это измерение, то мытарства ранних месяцев воспитания и тренировок окупятся с первым же добытым зайцем или лисой. Мы этому верили. Поверьте и вы! Поверьте на слово, потому что мы уже не сможем доказать это на деле.
...Запоздалый скрежет тормозов, глухой удар и вопль!..
Успокойтесь, прохожие! Почему вы остановились? Проходите дальше. Это не человек. Это всего лишь - собака.
Если вы станете у тротуара с обвисшим у вас на руках искалеченным псом, который то вскидывает голову, громко взывая о помощи, то снова безжизненно откидывается, обмякая на ваших окаменевших руках, рядом с вами в такой момент никого не окажется... кроме Ани. Но если вам не довелось в жизни иметь такую сестру, как моя Аня, чтобы, оказавшись рядом с вами, встать на пути выхлопного потока безразличия, - лучше не становитесь у кромки тротуара с перебитой собакой, - машины останавливаться не будут.
...Кафедра ветеринарной хирургии. Окраина города. Среди многочисленного штата врачевателей животных - ни одного настоящего хирурга, ни одного честолюбивого специалиста, способного оказать хотя бы элементарную помощь! А впрочем, почему же?..
- Так и быть, мы вам поможем. Оставьте собаку здесь и спокойно идите домой.
- То есть, как?
- Идите и не волнуйтесь. Мы с ним обойдемся "по-христиански". Они при этом ничего не чувствуют.
- Вам что, об этом поведали те, которых вы усыпляли? Сделайте хотя бы рентген.
- А вот это уже не можем: пять лет, как наш рентген не работает...
Эрлик уже не стонал. Он устал стонать, и лишь время от времени открывал помутневшие глаза и беспокойно оглядывал нас, учащенно и громко дыша. В рентгене нам продолжали отказывать уже в четвертой по счету больнице. В пятой мы чуточку "испачкали" белизну белого халата, и снимки показали полный оскольчатый перелом бедренной кости и легкий перелом таза.
Эрлик не ел вторые сутки. Он пил только воду. От малейшего движения боли усиливались. Он кричал. Бедный, ему шел лишь пятый месяц...
Вова, когда ты пришел, Андрей уже понимал, что делать операцию придется ему. Он не ортопед, как ты, и никогда не оперировал на кости. Он - обыкновенный ветврач, младший научный сотрудник Института зоологии. Но он на свой одинокий страх и риск взялся попробовать спасти Эрлика, и наверняка уже мысленно "исправлял" безучастность своих старших коллег, чуть побледнев от ответственности, которую он сам взвалил на себя и которую мы заранее с него сняли. С нами тогда был только он один. Но вот пришел ты и, конечно же, из лучших побуждений объявил, что с твоей легкой руки Эрлик через пару месяцев будет травить зайцев. Ты нас забросал мудреной латынью, ты самовоспламенялся благородной миссией, однако ты переоценил свои возможности. После твоей хирургической импровизации у Эрлика началась страшная гематома. Нога опухла. Ты приходил еще два дня, выкачивал из-под свежих швов по пол-литра гнойной крови в день, нежно смотрел в затухающие глаза своего пациента, которого почему-то называл "субакой", целовал его и уходил. А когда рентген показал, что кости в еще худшем положении, чем на снимке до вмешательства, ты ушел, многозначительно, пожелав "спокойной ночи". И ночь эта могла оказаться для Эрлика действительно последней: укол, сделанный тобой в легочную плевру (из анестезических соображений) привел к застою дыхания, и той самой ночью, пока мы с Андреем, шлепая по лужам, совершали послеполуночный марафон, Аня уже дважды успела искусственно восстановить у Эрлика дыхание... Вова, я не сомневаюсь, ты бы смог это сделать надлежащим образом для человека. А вот Аня смогла это даже для "субаки"...
- Оперировать будет Акопов, Юрий Семенович.
За дверью кабинета главврача Республиканской ортопедической больницы мы только переглянулись. Говорить уже не могли.
Через час Эрлик уже безучастно лежал в стерильной операционной экспериментального отделения больницы.
Высокий стройный блондин тщательно мыл сильные руки и старался нас подбодрить. В операционную наведались директор больницы Илья Апетович, главврач Армен Гургенович и главный анестезиолог Норайр Мелконович. На консилиум пригласили и Андрея. Молоденькие сотрудницы отделения, Анаида и Аида, готовили Эрлика к операции, а заведующая, Валерия Викторовна, ухитрилась еще и напоить нас кофе. Мы не знали, что за стеной Эрлик уже считался безнадежным пациентом, которого, однако, надо было спасать. И безотлагательно. Эрлик уже отходил. Только потом наши друзья признались, что был момент, когда решили, было зря не трогать собаку, и кто-то должен был пройти к нам и объявить нам это. Однако желающих сделать это не оказалось...
...И Эрлик выдержал эти два часа и сорок минут!
Юра, в который раз я вспоминаю твой промокший от пота бело-красный халат, и славлю тот жизнеутверждающий день, сделавший нас всех друзьями!
А потом были бесконечные "критические" дни, эти контрольные рентгеновские снимки, опять бессонные ночи, опять дежурства у больного, ежедневные трудоемкие процедуры Андрея, были еще две менее опасные операции на том же столе, были разочарования и неудачи, было отчаяние, были шутки и смех по ночам, была усталость, были пошатнувшиеся личные дела, были усмешки безразличия, но была и поддержка друзей. Было все, а главное - большая вера: Эрлик выкарабкается, он должен встать на ноги!
И Эрлик честно карабкался, карабкался пять месяцев, карабкался, лежа на тахте, карабкался, невзирая на боли, температуру, страшные пролежни. Он вырос на той тахте. Ему шел десятый месяц...
Наконец, настало время, когда можно было поставить больного на ноги. Как бережно приподымали мы этого неожиданно огромного пса. Но оказалось, что Эрл даже не мог, не умел стоять. Разучился. Ноги не держали его. К тому же, больная конечность оказалась на пять сантиметров короче здоровой...
В школе ученики Ани соорудили хитрое приспособление - нечто вроде ходунков на колесиках. Больной его невзлюбил, однако уже через каких-то полмесяца наловчился при незначительной поддержке специальных лямок ходить. Он очень быстро уставал, но уже каждый следующий день знаменовался новой парой уверенных шагов. Он просился, он рвался на улицу, он хотел наверстать упущенные полгода детства.
Уже год, как Эрлик снова в строю, и дома у нас все обстоит так же, как полтора года тому назад. Только наш любимец стал втрое больше и умнее. На днях, во время очередной прогулки в лесопарке "Победа", Эрл на полном скаку набежал на глубокую трехметровую канаву. Притормозил было, но, словно передумав, прибавил ходу и плавно перемахнул через нее. Мы не успели даже понять, что произошло!.. А он остановился, оглянулся назад, на яму, через которую перелетел, потом на нас с сыном, и я, сквозь внезапно накатившуюся пелену, видел, как он понесся дальше...
Ну вот, пожалуй, и все, Эрлик. Ведь так все это было? Молчишь? А может, это мы тебя не слышим? Ты не волнуйся, я вижу твои глаза и знаю, ты доволен, что мы все-таки не вывели тебя с выставочного ринга, что ты гордо, старательно прошагал эти два круга, хотя и не во имя этого пролежал пять месяцев недвижимый. За это медалей не дают. Да и зачем тебе они? Ведь жизнь и без медалей так прекрасна! Отдохни, малыш. До дома еще далеко. По дороге на нас опять будут смотреть, оглядываться. Оглядываться по-разному. Могут и спросить что-то. А мы уже промолчим: мы им сказали все.
Вот так бы и заканчивалась несбывшаяся статья. И лишь после того, как Эрл трагически погибнет на охоте... и от всего останется лишь нелепый бугорок под склонившимся, как буква "Э", деревцем, - Эрлик снова обретет жизнь, но лишь в очертаниях, которые позволил сделать этот запоздавший эскиз.
Х. ТЕРТЕРЯН (охотник-любитель)