На вторую половину декабря приходился «совмещенный» день рождения двух подруг, двух «Ивановн» - Светланы Ивановны Котик и Елены Ивановны Ложкиной. Пытаясь договориться с ними о «прочистке», Василий получил «добро» только от Котика. Ложкина сослалась на то, что ей «хватило» в прошлом году.
Это были подруги с «богатым» совместным прошлым. Они обе учились и почти одновременно закончили (Котик на год раньше) Светлоградское педагогическое училище, обе почти одновременно пришли работать в Двадцатую школу, Ложкина – по специальности, учителем начальных классов, а Котик психологом – она успела параллельно закончить еще и психологические курсы. Правда, буквально на следующий же год она стала заместителем директора по ВР, но это не только не помешало, но даже укрепило их дружбу. Потому что сразу же по предложению Котика Ложкина стала организатором в начальной школе, и им постоянно приходилось кружиться вместе по поводу разного рода внеклассных дел в начальной школе. Да и вне школы их почти все время можно было увидеть вместе. Они часто ездили друг к другу (обе были замужем и имели по одному ребенку), крестили детей друг друга, в общем, казалось, были подругами, что называется - «не разлей вода»… Но, как оказалось, - только казалось…
К настоящему моменту их уже можно было назвать «бывшими» подругами. А старт их раздору действительно положила прошлогодняя прочистка Ложкиной, куда Котик пришла, еще будучи в декретном отпуске.
Тогда Василий абсолютно неожиданно для обеих заявил, что Котик постоянно помыкает и манипулирует Ложкиной…. Что последняя зачем-то прогнулась под Котика, лебезит перед ней: «Светулек, Светулек!..» и вообще напоминает маленькую «придворную» собачку, которая служит для развлечения своей хозяйки и по ее команде бросается «тявкать» на неугодных лиц. В общем, у них не дружеские, а скорее «вассальные» отношения. И постоянно так продолжаться не может…
Справедливости ради следует сказать, что Василий не был полностью «голословен». Он действительно привел ряд примеров, когда Ложкина без особой необходимости, а порой и по собственной инициативе «вставала грудью» за Котика, защищая и выгораживая ее «всеми правдами и неправдами».
Тогда эти высказывания Василия произвели впечатления легкого шока на обеих. Придя в себя, обе напрочь отвергли «инсинуации» Василия, заявив в один голос, что он зачем-то хочет разрушить их дружбу, и что у него «ничего не получится»… Но первым «тревожным» сигналом послужило то, что они не рассмеялись на слова Василия, а приняли его «клевету» слишком серьезно. Хотя в тот момент, похоже, они не осознавали, а скорее только чувствовали, какая брешь уже была пробита в их отношениях. Василию это тоже была «информация» о том, что он не на пустом месте выстроил свои «инсинуации», особенно, когда, встретив случайно Котика с коляской, заметил испуг в ее глазах.
А уже в этом сентябре, с возращением ее из декрета, что называется, началось…. Сначала Котику показалось, что «Ленусик» на поддержала ее в самое острое время баталий с учителями, когда она отчаянно боролась за восстановление своего авторитета, пытаясь хоть как-то приструнить «совершенно разболтавшихся за время ее отсутствия и забивших на все классных руководителей». Потом наступил черед обижаться Ложкиной, когда той показалось, что Котик совершенно не посчиталась с ее интересами при переназначении ее организатором в начальную школу…. Но это было только начало. Далее взаимные обиды только множились. Пиком, пожалуй, стал момент, когда возмущенные «бесцеремонностью Котика» учителя начальной школы составили «петицию» и понесли ее директору, а Ложкина, по мнению Котика, якобы тоже «подливала масла в огонь» и не просто «принимала в этом активное участие», а даже выступила в «подлой роли» организатора…
Ну а кончилось все тем, что Ложкина ушла с организаторства и полностью перестала появляться в массовой. Ровно как оборвались и все их неформальные контакты. Василию стоило немалых сил уговорить Ольгу прийти в массовку якобы «не для Котика, а просто для себя и для всех других массовцев».
Среди обычного круга массовцев в кильдиме (а Котик сама предпочла это место кабинету Петровича) была еще и Ниловна. Она появилась после долгого отсутствия, когда ушла со скандалом с прочистки Юленьки и обещала «больше не появляться». Но появилась. Втянутые в орбиту массовой учителя редко выходили оттуда «по собственной инициативе».
Перед началом собственно прочистки разговор как-то сам собой «завелся» об одиночестве.
- Нет, девочки, я так считаю, - обратилась ко всем Ниловна, хотя в кругу были не только «девочки», - нет ничего хуже одиночества…. Ну ничего нет хуже…. Даже смерть!.. Даже смерть иногда предпочтительнее одиночества…. Я как посмотрю иногда на одиноких стариков и думаю: прости меня, Господи, да лучше умереть уже, чем вот так сходить с ума – всеми забытой и брошенной, выживающей из последнего разума…. Нет, правда, лучше смерть – я так считаю…
Ниловну вообще очень редко можно было застать за какими-то «глубокомысленными» рассуждениями, поэтому ее слова как-то быстро всех настроили на «глубокий» лад.
- А мне кажется, что одиночество – это в каком-то смысле естественное состояние человека…. Во всяком случае, падшего человека, человека в его современном состоянии. Действительно, в тот момент, когда Адам и Ева сорвали запретный плод, они как бы и обрушились в одиночество, отделив себя от Бога. И теперь – это судьба всех людей…
Это включился Петрович. Несмотря на естественную усталость к концу полугодия, он выглядел бодро и с живой готовностью отзывался на любые предложения по «сборам», «обсуждениям» и «прочисткам». Он чувствовал в себе желание делиться своими мыслями и выслушивать мнения других, как будто жизнь открылась перед ним новой, еще непонятной, но интересной гранью…
- А как же семья? - не выдержала Полина. - Разве семья это не естественная защита от одиночества?
- Вот и я так считаю, - поддержала ее Ниловна. - Что в этом мире важнее семьи? Да ничего нет…
- А знаете, что по поводу семьи сказал Морис Дрюон – был такой французский писатель…. Умер, кстати, не так давно еще…. – не сдавался Петрович. - Я помню – мы с Павлом еще, другом моим, выписали, но я запомнил – дословно…. «Вся тварь одинока на земле, на сей земле. Каждый из нас одинок в свой смертный час, и лишь гордец мнит, будто он не одинок во всякий миг своего существования. Даже тело супруги, с которой мы делим ложе, остается нам чужим, даже дети, которых мы зачинаем, и те нам чужие…»
Он чуть замолчал, напрягая память и, наконец, закончил цитату:
- «Того, бесспорно, возжелал Творец, дабы мы общались только с Ним, и только в Нем становились бы едины».
Все чуть-чуть помолчали, переваривая сказанное.
- Кстати, по поводу семьи, - включился, наконец, в обсуждение Василий. Он сидел на подоконнике кильдима, перебирая листочки своего блокнота и готовясь к предстоящей прочистке. – Я согласен, что она тоже далеко не панацея от одиночества. Можно и в семье быть одиноким – как Лев Толстой, к примеру. У него была любящая жена, куча детей, а он прятал от себя веревки, чтобы не повеситься, и ружье, чтобы не застрелиться…. Вот тебе и семья!
- А потом еще и ушел из дома в восемьдесят два года, - вставила реплику Евгения. Но, чуть подумал, добавила:
- Хотя он еще тот был конь…. Сколько он там со своими крепостными девками шуры-муры разводил…. Хотя у него уже дети были свои…
- Нет, я этого не понимаю, - снова загорелась Полина уже как бы в другом направлении. - Дети – это же все!.. Я как смотрю на них, таких маленьких, хорошеньких….
Она вся сжалась в комочек, и сморщила лицо, изображая «маленьких и хорошеньких»…
- Так бы и расцеловала в каждый пальчик….
- А я где-то читала, - отважилась включиться в разговор Галка (В последнее время она стала словно «смелее».), - что первый крик ребенка – это не просто физиология и наполнение легких. Что он еще и кричит от ужаса…. Как бы от ужаса одиночества, что он попал в этот холодный одинокий мир…
- Ну и кричит от холода, - саркастически усмехнулась Полина. Она как-то стала «недолюбливать» Галку, замечая ее все более частые «проявления».
- Да-да, и этот крик подобен, видимо, предсмертному стону умирающего, - поддержал Галину Василий. – Я, кстати, знаете, что заметил, что у некоторых младенцев очень умные глаза бывают…. Вон на ребенке Светланы Ивановны, да и у твоего, Ленка… (Котик и Ложкина сидели друг напротив друга, но участия в обсуждении пока не принимали.) А потом – гляжу – все, нет уже ничего – отупели!..
- Так, прям, и отупели!.. – натурально обиделась Ложкина. Котик при этом только чуть ухмыльнулась и поджала губы.
- Нет, Лена, я честно – без обид, но истина дороже…. И знаете, что подумал по этому поводу?.. Что, когда младенец рождается, он чувствует мир, какой он есть – ужасный, мрачный, холодный!.. Он действительно чувствует, что обречен на одиночество. И потому глаза у него такие умные – потому что страдающие… Он страдает от настоящего ужасного мира, каким он по сути и является…. И представьте - сказать же ничего не может – а тут, то холодно, то жарко, то описался, то обкакался…. Но что же дальше? Чуть он пискнет, а ему сразу пеленочку заменили…
- Сейчас не пеленочки, а памперсы, если что… - не удержалась от иронии Ниловна. - Знать бы надо в твои, Поделам, годы…
- Какие наши годы!.. – чуть не повелся Василий. – У него была почти рефлекторная реакция на Нилову, но вовремя спохватился, - Нет, постойте, пацаны!.. Дослушайте!..
Он отложил в сторону свой блокнотик.
- Так вот: пискнул – его уже подмыли, еще пискнул – сиську в рот!.. Короче, со временем ему начинает казаться, что жизнь-то…, что мир-то вокруг и не так ужасен, как казался вначале…. И как только он так подумал – все!.. Начинает тупеть!.. Приходит тупость, безнадежная и беспросветная…. У большинства – вплоть до последнего предсмертного стона, когда в последний миг мир снова предстает в своей истинной реальности – и холодной, и жестокой, и безразличной, и одинокой громадой…
Василий опять, как говорится, «поймал вдохновение». Глаза заблестели, руки активно стали жестикулировать, а в выражении лица появилось что-то «пророческое». Когда он так говорил, его хотелось слушать вне зависимости от содержания его речи. Из всех присутствующих, пожалуй, только Полина не «загипнотизировалась» его речью:
- Нет! Я снова повторю: мир прекрасен!..
Она на самом деле в первый раз высказывалась на эту тему, но не замечала того, что ориентируется больше на свои внутренние мысли, чем на высказывания.
– Вы только посмотрите: солнышко, цветы…. Да и сейчас – снег, морозец, румянец на щеках…. И дети… Я снова о них. (Она улыбнулась сама себе.) Это же чудо!.. Все это прекрасно!.. Какое одиночество?.. Это же просто – каждый видит вокруг себя то, что хочет видеть…. То, что есть у него в душе…
Полина сама заговорила вдохновенно, и в узком кильдиме ясно почувствовалось какое-то интеллектуальное или даже духовное напряжение, созданное двумя, противоположными, но как бы «равноценными» или «равновеликими» точками зрения.
(продолжение следует... здесь)
начало романа - здесь