События 1917 г. историки-марксисты обычно делят на два этапа – буржуазно-демократический (весна 1917 г.) и перерастание революции в социалистическую (лето-осень 1917 г.). Однако логичнее рассматривать все события того страшного года как единый процесс, подчиненный единой логике – от элитных заговоров и стихийных бунтов в Петрограде, последующего разложения армии, первых вспышек гражданской войны летом 1917 г., стремительного усиления большевистской партии с захватом власти РКП(б). И годы 1918 и 1919-е – прямое продолжение этого же процесса, поэтому в предлагаемой статье придется ссылаться и на более поздние события.
Первая русская революция 1905 г. победила: в стране появились парламент, демократические свободы, отменены сословия, вводилось социальное законодательство, началась аграрная реформа. Но быстро развивавшаяся Россия в рай на Земле, разумеется, не превратилась. Быстрый экономический рост вкупе с ростом уровня жизни населения устраняет одни противоречия, но немедленно порождает другие. Новыми противоречиями стало появление значительных групп населения, не выигравших, а проигравших от реформ.
Мощный подъем российской экономики в 1907-14 гг. ликвидировал кулачество (ростовщичество) как явление, почти ликвидировал власть помещиков, смягчил противоречия между буржуазией и наемными работниками, зато резко обострил отношения между различными группами трудящихся. Быстро увеличивался разрыв в доходах и уровне жизни между рабочими современных заводов и передовых отраслей, особенно в столицах и крупных городах, с одной стороны, и с работниками кустарных мастерских и старых, технически отсталых предприятий. Росло озлобление инертной, необразованной части крестьянства, не получившей земли по Столыпинской реформе, против активных селян, окончивших аграрные курсы, получивших землю и вступивших в кооперативы. Да и удачливые крестьяне-переселенцы в Сибири были недовольны тем, что у крестьян-старожилов земли больше, чем у них. Их раздражало, что огромные земли, которые могли бы быть распаханы, принадлежат «инородцам», которые, как им казалось, их не используют. Казаки были недовольны тем, что земли казачьих войск разделу не подлежали и оставались коллективной собственностью станиц, то есть станичного начальства. Иногородние, составлявшие на казачьих землях, в частности, на Дону, половину населения, были недовольны тем, что не имели права на эти земли.
Исследователь проблем крестьянства В.Кондрашин пишет: «Очевидным, на наш взгляд, является факт неприятия реформы основной массой крестьянства в традиционных районах помещичьего землевладения в силу того, что она… стала для крестьян «реформой на крови», т.е. проводимой в интересах сильных за счет слабых, не затрагивающей основ помещичьего землевладения. Идея такой насильственной зачистки деревни в условиях малоземелья и сохранения помещичьих прав на землю вызвала вполне адекватную реакцию большинства крестьян. Массовый бойкот выборов представителей от крестьян в землеустроительные комиссии (в Поволжье 30% крестьянских сходов бойкотировали эти выборы)... За девять лет, с 1906 г. по 1915 г., в поволжских губерниях вышло из общины около 1/3 крестьянских дворов» (В.Кондрашин «Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма», стр. 83, М., РОССПЭН, 2009).
Но если 30% крестьян бойкотировали работу землеустроительных комиссий, значит, 70% в ней участвовали; какое же это большинство, отвергающее реформу, в 30%? Если за 9 лет в Поволжье из общин вышло 1/3 крестьян, значит, поддержка реформы была достаточно массовой. То есть в Поволжье треть крестьян была за реформы, примерно столько же – против, остальные (те, кто в работе комиссий участвовал, но воздерживался от выхода из общины) колебались, но сама их работа в комиссиях свидетельствует о том, что потенциально они реформу поддерживали. Но треть недовольных – совсем немало, а значит, реформа не успела принять необратимый характер.
Возникали и другие, непредсказуемые проблемы. Так, многие неграмотные крестьяне, услышав о том, что в теплом Туркестане дают землю, распродавали имущество и, побираясь по дороге, самочинно двигались в дальние края, где их никто не ждал и землю отводить им не собирался. Администрация пыталась сдержать поток самовольных переселенцев, но не могла его остановить. Из 15 тысяч прибывших туркестанской администрации удалось разместить лишь 2 тысячи крестьян на отчужденных у коренного населения землях. Остальные находились в нищенском состоянии. Как отмечалось на Совете туркестанского генерал-губернатора в январе 1911 г., «…Необходимый при условиях туркестанского землевладения переход к интенсивному хозяйству и к обработке высших культур, как уже показал опыт, совершается православными русскими людьми весьма медленно и с большими затруднениями, что не дает оснований возлагать большие надежды на успех их хозяйства при конкуренции с туземцами, привычными хлопководами, виноградарями и садоводами». А на заседании Совета 3 февраля 1911 г. была отмечена другая проблема переселенцев: «Русские переселенцы… страдают, вследствие неудовлетворенности своим положением, особым пристрастием к вину. С этим недостатком они не могут быть успешными колонизаторами края, населенного туземным трудолюбивым населением, часто с презрением относящемуся к обессилевшему от пьянства русскому населению» (Журнал Совета Туркестанского генерал-губернатора № 1 за 13.1.1911, ЦГА Узбекистана, ф. 717, оп. 1, д. 48, л. 86).
Серьезно пострадали от реформ кустари-ремесленники: в 1913 г. их оставалось около 5,2 млн. чел., т.е. больше, чем индустриальных рабочих (3,1 млн. чел.). После появления крупного промышленного производства их труд стал либо не востребован, либо невыгоден: появились магазины, где продавались дешевые и качественные товары, вытеснявшие кустарную продукцию. В частности, резко упали заработки и социальный статус кузнецов: веками они были важнейшими звеньями в жизни городов и сел, а к началу Первой Мировой войны им оставалось разве что подковывать лошадей – магазины наполнились инструментами, подковами, гвоздями, дверными петлями и ручками и т.д. Тяжело переживали реформы мелкие торговцы – не менее многочисленный слой населения: крупные магазины лишали их работы и доходов. Разорившиеся крестьяне, кустари и мелкие торговцы устраивались на заводы и фабрики, но из-за малограмотности и отсутствия квалификации их заработки были грошовыми. Кроме того, сама необходимость менять устоявшуюся жизнь и работу вызывала недовольство. Они-то и поддерживали радикалов – кто черносотенцев, выступавших за возвращение дореформенных порядков, кто – леваков, призывавших разрушить «весь мир насилья». И главными врагами этих новых люмпенов были не только буржуазия, а в первую очередь более удачливые, более грамотные и квалифицированные трудящиеся.
Этот – горизонтальный - уровень социальной напряженности (крестьяне против крестьян, ремесленники против промышленных рабочих, неквалифицированный пролетариат – против квалифицированного) играл в России к 1917 г. основную роль.
Не стихают споры о том, какие цели ставили перед собой революционеры 1917 г., а главное - кто был ее главной движущей силой. В сложившейся после 1905 г. социально-политической системе России победителям 1917 г. - большевикам - просто не было места. Крестьянские протесты канализировались эсерами с их программой «черного передела»; они же прочно закрепились в сельской кооперации. Рабочее движение контролировалось меньшевиками: они работали в профсоюзах, кассах взаимопомощи, организовывали стачки. Традиционные сектора – ремесленники-кустари и мелкие торговцы, страдающие от индустриализации, поддерживали черносотенцев, а к началу Первой Мировой войны они начали переориентироваться на леваков. Средние слои и буржуазия уповали на кадетов и октябристов. А на кого же могли опереться большевики и ментально близкие им анархисты и эсеры-максималисты?
Даже многие антикоммунисты верят в то, что этой силой были рабочие и «крестьяне, одетые в солдатские шинели», ринувшиеся делить помещичьи земли (другое дело, что, по мнению антикоммунистов, это было плохо с их стороны). Но, собственно, пахотной земли у помещиков было к концу 1916 г. примерно 17% (в том числе около 7% в процессе отчуждения), хотя лугов и лесов у помещиков в Центральной России было все еще больше, чем у крестьян. И крестьяне об этом прекрасно знали, так что в тыл с фронта они устремились вовсе не для того, чтобы делить помещичьи земли. Они ринулись в тыл, во-первых, потому, что война к 1917 г. всем осточертела. Антивоенные настроения, с забастовками и бунтами, к тому времени охватили все воевавшие страны, тут Россия не была исключением. Отличие нашей страны от других участников Первой Мировой войны заключалось в том, что только в России в то время проводились радикальные реформы, в первую очередь аграрная. И тот факт, что миллионы сельских жителей были мобилизованы в армию в то время, как в их селах и деревнях продолжалось распределение земель, действовал на «крестьян, одетых в солдатские шинели» очень негативно. Ведь дома оставались их почти поголовно неграмотные жены да старики-родители, которых легко было обмануть при разделе общинных земель. И хотя в 1915 г. по всеобщему требованию крестьян аграрная реформа была приостановлена до окончания войны, недовольство мобилизованных крестьян оставалось очень серьезным.
Плюс – рост недовольства на фронте и в тылу влиянием Распутина и царицы-немки: ее открыто обвиняли не только в склонении государя к сепаратному миру с Германией, но и в шпионаже. После гибели британского главнокомандующего Китченера (5 июня 1916 г. он отплыл с визитом в Россию на крейсере «Хэмпшир»; корабль подорвался на мине, установленной германской подводной лодкой) императрицу обвиняли в том, что она сообщила немцам дату и маршрут поездки фельдмаршала). Ну и, конечно, пресловутые деньги германского генштаба, щедро раздававшиеся русским революционерам, в первую очередь большевикам, для развала фронта и подрыва тыла.
Первыми с фронта, естественно, хлынули те, кто был недоволен реформой, а вследствие этого – и всем социальным устройством, складывавшемся в России после 1905 г. Что, собственно, делили дезертировавшие из армии весной-осенью 1917 г. казаки или крестьяне Сибири, где помещиков отродясь не было? Бежали-то они с фронта не меньшими темпами, чем обитатели «помещичьих» регионов. Что делили казаки, рассказано в романе М. Шолохова «Тихий Дон». Летом 1917 г. в станицу явилась первая волна дезертиров – и первым делом изнасиловала казачек, мужья которых дисциплинированно оставались в окопах и в казармах. Вот это они и пришли делить – имущество, скот, инвентарь, а также женщин своих соседей – этих «фраеров» и «терпил», не понявших, как им подфартило с революцией.
Общинники кинулись «раскулачивать» хуторян. Иногородние бросились делить казачьи земли. Новопоселенцы в Сибири побежали делить земли крестьян-старожилов, казаков и инородцев (бурят, хакасов и алтайцев). Заодно, как и на Дону, «социализировали» имущество и женщин. Потом, когда отчаянные письма и телеграммы из глубинных районов России достигли фронта, домой, в свои деревни, станицы и улусы рванули еще недавно дисциплинированные солдаты – защищать свои семьи и имущество от вооруженных бандитов, заполонивших страну. «…Крестьяне еще прошлым летом… поровну разделили земли не только помещиков, но и земли крестьян и мелких собственников… в данное время получаются в огромном количестве сведения с мест, что сынки кулачков, возвращаясь из армии с ружьями и бомбами, начинают восстанавливать свои права» (РГАСПИ. Ф.17.Оп.4.Д.23.Л.107. Цит. по В.Кондрашин «Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма», стр. 284, М., РОССПЭН, 2009). При этом лозунги «революционных» крестьян могли быть какими угодно: так, красные отряды в Забайкалье в 1917-18 гг. воевали под простым лозунгом «Грабь тварей!» («тварями» многие новопоселенцы называли бурят), в Красноярском крае отряды П.Щетинкина шли в бой под хоругвями великого князя Михаила (Любопытно, что хакасские белые партизаны в 1920-24 гг. именовали себя «Горно-конный партизанский отряд имени великого князя Михаила Александровича»), бойцы А.Кравченко – за «вольную анархическую Тасеевскую республику»… (Тасеево – крупное село в Красноярском крае. В 1918-1920 годах было центром т.н. «Тасеевской республики», находившейся под контролем партизан. В 1930-31 гг. село дважды восставало уже против коллективизации и пострадало сильнее, чем от карателей Колчака).
Виднейший главарь алтайских красных партизан, Григорий Рогов, «прославился» чисто уголовной деятельностью: повальными грабежами и насилиями. «Нам по пути попадается масса партизан тов. Рогова, которые везут целые возы награбленного имущества. Все церкви по пути ограблены, а из риз понашиты кисеты, подсидельники и даже брюки. Население страшно возмущено <…> Еще раз сообщаю, что население страшно запугано отрядами Рогова», говорится в донесении командования Мариинской группы войск «Западно-Сибирской Крестьянско-рабочей партизанской армии» 21 декабря 1919 г. (Сибирская Вандея 1919-1920. Глава 2. Причернский край («роговщина»). Документы. - М.: Международный фонд «Демократия». - С.62). Взятие Кузнецка бандитами Рогова – это нечто, похожее то ли на монголо-татарское нашествие, то ли на разинские или пугачевские бесчинства: «Из четырех тысяч жителей Кузнецка две тысячи легли на его улицах. Погибли они не в бою. Их, безоружных, просто вывозили из домов, тут же у домов, у ворот раздевали и зарубали шашками. Особо „именитых“ и „лиц духовного звания“ убивали в Преображенском соборе. Редкая женщина или девушка избегала гнусного насилия. Рубились люди по „классовому признаку“: руки мягкие - руби…» (С.Михайлов Кровавый декабрь девятнадцатого года, Кузнецкий рабочий, 25.12.2004). Некоторых заживо пилили двуручными пилами. А ведь роговские бесчинства – это вовсе не исключение, это обычные методы установления советской власти! То, что зверства знаменитого «партизана» для советов были вполне нормальным явлением, свидетельствует тот факт, что, по многочисленным требованиям местных жителей, он все-таки был арестован, отдан под суд – и… полностью оправдан, причем ему непонятно за что еще и вручили 10 тысяч рублей наградных!
Даже такой благосклонный к коммунистам исследователь, как В.Кондрашин, признает, что в 1917 г. начались «…межобщинные конфликты на почве перераспределения пахотной земли и других сельскохозяйственных угодий, в-третьих, внутриобщинные конфликты между зажиточной частью деревни и беднотой… Крестьяне нередко идут на прямой захват спорных участков, результатом чего являются столкновения между конфликтующими сторонами… Также имеют место столкновения из-за лесов, когда, по свидетельству источников, «рубят все подряд» и «деревня идет на деревню»… Наблюдаются просто волюнтаристские насильственные действия под предлогом хлебной монополии отдельных групп крестьян против своих соседей. В этом смысле можно привести пример вооруженного конфликта между русскими селениями и немецким селом Шенталь в Трудовой коммуне немцев Поволжья. Поводом к нему послужила конфискация крестьянами с. Михайловки муки проезжавших через село крестьян с. Шенталь. После обстрела немцами приехавшей в Шенталь делегации для урегулирования возникших разногласий 223 дружинника захватили Шенталь, наложили на село контрибуцию, учинили грабеж. В ходе вооруженного конфликта с немецкой стороны пострадали 40 человек» (В.Кондрашин «Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма», стр. 96, М., РОССПЭН, 2009). То есть произошло следующее: бандиты сначала отобрали муку у жителей соседнего села, затем совершили вооруженный захват самого села, разграбили его, да еще и «наложили контрибуцию». Уголовный смысл произошедшего сомнений не вызывает.
Похоже развивалась ситуация и в «вотчине» Нестора Махно – огромном украинском селе Гуляйполе. «…До революции Гуляйполе выступило против столыпинского закрепления земли в частную собственность. Покупать землю на родине Махно не желали. А Нестор Иванович пообещал раздать землю - бесплатно и по справедливости. Он повел крестьян разорять помещичьи усадьбы, богатые хутора и процветающие хозяйства немцев-колонистов, которых в тех местах было немало. Забирали все, что хотели: скот, инвентарь. Остальное - сжигали. Почему разворовали не все? В чем смысл уничтожения чужой собственности? А это и есть затаенная мечта тех, кто не переносит чужого успеха: пусть все превратится в пепел, лишь бы больше никто на этом не обогащался! Махно хотел, чтобы владельцы мельниц и маслобоен отказались от своего имущества в общую пользу. А сельская беднота требовала взорвать их или сжечь: «Прогоним власть, тогда построим новые». (…) И внутридеревенская вражда превратилась в готовность перебить всех и каждого» (Л.Млечин «Анархия - мать порядка: секреты популярности Нестора Махно», МК, 22.05.2017).
То же самое происходило и в городах. После февральской революции в Петербурге исчезли городовые - их убивала толпа. Но городовые поддерживали порядок, они не арестовывали революционеров, не подавляли демонстрации и забастовки, они боролись с хулиганами и бандитами. Вот хулиганы и бандиты им и мстили. По всей стране «революционные толпы» захватывали полицейские управления – и в первую очередь жгли архивы. Понятно, что это делали не трудящиеся (им до полицейских архивов не было дела), а бандиты, уничтожавшие картотеки. Они были главной ударной силой революции 1917 г. и основной опорой большевиков.
«Восстание революционного народа, а точнее бунт черни, началось в Петрограде 27 февраля. Вчера еще власть держалась, на улицы вывели вооруженных солдат гарнизона. Но вдруг восстал Волынский полк, и поехало… По всему городу толпы людей ловили и убивали городовых, полицейских и жандармских офицеров. Первым приходилось хуже всего: им некуда было спрятаться. Городовые жили среди своего околотка, на виду у жителей, и многие имели с ними счеты. Сотни стражей порядка были убиты сразу, без пощады, на глазах жен и детей. Трупы бросали под лед петроградских каналов; топили и еще живых. В двух местах городовые оказали сопротивление. На Невском, напротив Троицкой улицы, несколько человек отстреливались с чердака и, кажется, спаслись. Другая группа из 14 человек отбивалась на Шпалерной, но их схватили и тут же расстреляли. Несколько сот человек переоделись в штатское и сами пришли в Таврический дворец сдаваться. Жалкие, напуганные, многие со следами побоев, несчастные городовые выстроились в громадную очередь во внутренний двор Думы в ожидании ареста…
В тот же жуткий день, 27 февраля, были разгромлены все тюрьмы, сожжены окружной суд, дом предварительного заключения, Литовский замок, департамент полиции, градоначальство, сыскное и охранное отделения, все полицейские участки. На улицах столицы сразу оказались 15 тысяч уголовников, выпущенных из мест заключения. И на следующий день империя рухнула.
Так фартовые победили сыщиков» (Н.Свечин «Фартовые против сыщиков: эпизоды войны», Первый русский журнал, 5 августа 2014).
«Уже весной 1917 г. рабочие захватили фабрики и шахты, где установили свой контроль. Профсоюзы их не интересовали, им важно было только, чтобы прежние хозяева подчинились воле рабочих, унизились перед ними. Когда предприниматели стали призывать фабричных рабочих к порядку, последние перешли к формам коллективного правосудия. Нередко практика рабочего «правосудия» (самосуд) приводила к гибели инженеров и предпринимателей…
До самого лета 1917 г. в больших городах, где большевики захватили власть, господствовал самосуд толпы: расстрелы без разбора, грабежи и нападения на всех, кто был отмечен клеймом «буржуя», захлестнули повседневную жизнь Страны Советов. <…> Этот разгул насилия подготовил почву для самых жутких эксцессов гражданской войны» (Й.Баберовский «Красный террор», стр. 19, стр. 22, М., РОССПЭН, 2007).
По сути, гражданская война в России началась летом 1917 г., еще до октябрьского переворота. Ее в то время вели безвестные «полевые командиры»; канонические фигуры, такие как Буденный и Колчак, Ворошилов и Деникин появились на кровавой российской арене намного позже, но войну-то ведут в первую очередь простые люди – крестьяне и рабочие. А они, особенно первые, схлестнулись в жестоких схватках задолго до того, что официально получило название гражданской войны.
Главной движущей силой большевизма была уголовщина – тот самый «разбойный элемент», на бунт которого еще в середине XIX века уповали и видный анархист Михаил Бакунин, и другой выдающийся «бес» - Сергей Нечаев. Это о нем, об уголовном восстании, писал в 1853 г. Николай Чернышевский своей жене: «У нас скоро будет бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем...» - и дальше о неизбежной крови и о пьяных мужиках под телегами с награбленным. Николай Бердяев, сам бывший марксист, отлично понимавший психологию революционеров, писал: «…Нужно увеличить страдания и насилия, чтобы вызвать восстание масс. Нужно соединиться с разбойниками, которые настоящие революционеры…» Большевикам, прямым идейным наследникам Бакунина, Ткачева, Нечаева и Чернышевского - удалось оседлать уголовную стихию, канализировать ее в русло массового движения под чисто бандитскими лозунгами типа «Грабь награбленное!». До революции большевики, работая в профсоюзном движении, постоянно старались превратить экономические выступления рабочих в политические, т.е. заменить мирные методы и борьбу за социальные права голым насилием. А в насильственных действиях с наибольшим рвением участвовали люди с уголовными наклонностями. Так большевики налаживали тесные связи с «разбойным элементом».
Уголовников большевики начали привечать задолго до 1917 г. В частности, И.Сталин предпочитал иметь дело с уголовниками, а не с товарищами-революционерами. «Сталин, по словам Н.С.Хрущева, вспоминал: «Какие хорошие ребята были в ссылке в Вологодской губернии из уголовных. Мы, бывало, заходили в питейное заведение. …Сегодня я плачу, завтра другие, и так поочередно. Очень хорошие, артельные ребята были уголовные. А вот политики, среди них было много сволочей. Что же они устраивали? Они организовали товарищеский суд и судили меня за то, что я с уголовными пью» (А.В.Антонов-Овсеенко «Сталин без маски», М., 1990, с. 384-395).
Трансформация старого общественного строя и быта в начале ХХ века породила огромные массы люмпенов и пауперов, выброшенных из деревни, но с трудом привыкавших к жизни в городе. Они в большинстве своем бедствовали, перебиваясь случайными заработками. Озлобленные, они одинаково легко вступали на уголовную стезю или становились объектами революционной пропаганды. Лозунги парламентаризма и демократии в этой среде не воспринимались, а вот призывы к террору против «угнетателей» и властей находили живейший отклик.
«…Наступление черни усиливалось. В 1881 году столичные власти вдруг обнаружили жуткую статистику. За 20 пореформенных лет количество самых тяжких преступлений - умышленных убийств - выросло в Петербурге вдвое. Относительно спокойный город сделался опасным. Особенно отличались фабричные окраины. Любимый социалистами из женевского далека пролетариат разбушевался: он пьянствовал, дрался с городовыми и вообще бил всех, кто чисто одет. Количество преступлений, совершаемых на тысячу душ пролетариев, в 19 (!) раз превышало этот показатель среди крестьян. Пояс зла окольцевал город. Вдруг появились многочисленные банды хулиганов. Им тогда еще не было устоявшегося названия, и обыватели именовали хулиганов башибузуками или горчишниками. Общество не могло понять этого явления. Фартовые нападают на людей для наживы, а хулиганы просто так, для злого развлечения! В праздники полиция убегала из фабричных слобод. Именно там и тогда впервые стали грозить городовым: съезжайте с квартиры, а то убьем!
В.О.Михневич в своем интереснейшем справочнике «Весь Петербург» приводит еще более удручающие цифры. Оказалось, что в том или ином нарушении закона за год уличается каждый третий петербуржец! Все прочие столицы Европы меркли перед таким раскладом.
Полиция, напрягая все силы, еще держала ситуацию под контролем. Но делать это становилось все тяжелее. Появились новые крупные центры преступности: Одесса, Ростов-на-Дону, Харьков. Серьезная криминогенная обстановка сложилась в Киеве. Уголовники все чаще стали оказывать полиции вооруженное сопротивление. Раньше такого никогда не было. Потери несли этапные конвойные команды и караульные батальоны каторжных тюрем. <…>
В 1903 году в стране было совершено чуть более 10 тысяч убийств и покушений на убийство, а в 1907 - уже свыше 55 тысяч! За это же время вдвое выросло число случаев насильственного похищения имущества. Каждый день взрывались бомбы, гибли правоохранители и случайные прохожие. Уголовники штурмовали кассы и банки, сразу и без повода открывая огонь на поражение. В Варшаве, Москве, Киеве, других городах пало на посту множество чинов наружной и сыскной полиции. Характерна расправа с заведующим агентурной частью Варшавского сыскного отделения Грином. По выходе его из бани к сыщику подошли 15 человек и разрядили в него барабаны своих револьверов. Вспоминается комиссар Каттани… Сыщиков убивали те, кто совсем недавно от них бегал. <…>
Отличительной особенностью последнего этапа противостояния сыщиков и фартовых было тяжелое наследие 1905 г. Человеческая жизнь обесценилась, и жизнь полицейского в том числе. Появились монстры, каких раньше не было. Так, профессиональный грабитель Болдырев подозревался в 57 убийствах! Уголовные преступники начали тесно смыкаться с политическими. Где‑то они дрались, как, например, в Горном Зерентуе. Там в 1906 г. 12 «иванов» держали в подчинении всю каторжную тюрьму. Но пришли молодые «политики» из рабочих и солдат и взяли уголовных в ножи. Однако кое‑где обе силы переплелись и объединились.
Первое настоящее уголовное преступление, совершенное революционерами, - ограбление народовольцем Федором Юрковским в 1879 г. Херсонского казначейства. Сашка-инженер (кличка Юрковского) соорудил мастерский подкоп и похитил более миллиона рублей. Уголовные восхитились красотой идеи, и через два года по такой же схеме обчистили Гродненское казначейство. Тифлисская экспроприация 1907 г., подготовленная Сталиным и осуществленная Камо, - уже чистая уголовщина. При нападении погибли пять человек и 19 получили ранения (из них 16 - случайные прохожие). А то, что творил в это же время на Урале Яков Свердлов, давно пора поместить в сериал. Будет очень кровавая картина. <…>
Некоторые «буревестники революции» имели откровенно уголовное прошлое, но у большевиков это не считалось зазорным. А.Ф.Кошко, убегая из красной России, встречал среди чекистов своих бывших клиентов» (Н.Свечин «Фартовые против сыщиков: эпизоды войны», Первый русский журнал, 5 августа 2014).
Немецкий исследователь Й.Баберовский ранее считал, что это движение опиралось на темные и угнетенные народные массы и стремилось варварскими методами сделать Россию развитой страной. Однако в ходе своих исследований он изменил эту точку зрения: в книге, вышедшей в 2012 г., он уже рассматривает большевистский проект в целом как оргию насилия, которая лишь слегка была приукрашена марксистскими теориями, что стремление к убийствам и насилию с самого начала было истинным мотивом большевиков (Цит. по статье «Вечный Сталин», Franziska Augstein, «Sueddeutsche Zeitung», 15.03.2012).
Кто были истинные «герои» революции-1917 – «борцы» с дореволюционным стажем? О них впоследствии сами большевики старались вспоминать поменьше. Мишка «Япончик» – король одесской уголовщины, революционер, чекист, командир полка Красной Армии. Анархисты Н.Махно и Н.Каландаришвили – отпетые уголовники. Алкоголик П.Дыбенко, морфинист и садист М.Муравьев (командарм!), вор и мошенник Я.Блюмкин. Главный большевик Оренбурга С.Цвиллинг, до революции осужденный на каторгу «кровавым царским режимом» за воровство и… растление малолетних. Известный глава Харьковской ЧК, до революции – уголовник и каторжник С.Саенко, превративший подвалы «чрезвычайки» в «человеческие бойни»; описать те мучения, которым подвергались «контрреволюционеры» - невозможно.
Стоит упомянуть и княгиню Шаховскую – известную летчицу и первейшую поклонницу Распутина. Она была осуждена как немецкая шпионка на смертную казнь, помилована лично царем и освобождена из тюрьмы февральской революцией. «Некоторое время Евгения [Шаховская] работала помощником директора в Гатчинском дворце, превращенном после Февральской революции в музей, но в 1918 году была уволена за растрату - как выяснилось, она продавала за рубеж вверенное ей ценное имущество. Чтобы замять скандал, наркомпрос Анатолий Луначарский отправил Шаховскую следователем в Киевское ЧК. Говорят, став чекисткой, княгиня отличалась жестокостью при допросах и казнях» (А.Гузаирова «Женская рать», Лента.ру, 8 марта 2015).
В этой плеяде выделяется Маруся Никифорова: в советских учебниках она упоминается одной фразой – мол, анархистка, атаман мелкой банды. Что неправда: Никифорова была очень крупной фигурой в революции на Украине. Правда, такой, что после Гражданской войны о ней предпочли поскорее забыть.
На сайте «Махно.ru» в статье В.Савченко «Бандитка Маруся (М.Г.Никифорова)» написано об этой персоне. «Маруся оказалась втянутой в группу «безмотивников» – анархистов, которые довели идею террора до маниакального ослепления. Идеологи этой группы предлагали истреблять всех, у кого есть сбережения в банках, всех, кто носит дорогую одежду и обедает в ресторанах. Врагами свободы они объявляли не только капиталиста, но и рабочего, создающего его богатство и силу, интеллигенцию, «как класс паразитов», а союзниками – уголовников, «как разрушителей общества». А в Гражданскую войну М. Никифорова вместе с Н. Махно на Украине возглавила многотысячную «Черную гвардию» - не менее сильную, чем украинские красные части. «Черногвардейцы» захватывали крупные города – такие, как Харьков, Александров (Запорожье), Екатеринослав, Мариуполь, Ростов-на-Дону. И всюду учиняли поголовные грабежи и насилия.
***
Таким образом, события 1917 г. по смыслу, содержанию и движущим силам были прямо противоположны Первой русской революции. Если в 1905 г. прогрессивные слои населения России боролись за реформы, то в 1917 г. противники реформ объединились и победили. Советский строй на самом деле не был чем-то принципиально новым: наоборот, он являл собой возврат к самым реакционным явлениям прошлого. Демократия, парламентаризм и местное самоуправление были ликвидированы. Профсоюзы лишились своей основной функции – защиты прав трудящихся, и были полностью подчинены власти. Перестали существовать независимые общественные организации. Вместо самостоятельного крестьянства Россия к началу 1930-х годов вернулась к барской общине времен Екатерины II, когда крепостничество превратилось в настоящее рабство – с той лишь разницей, что в роли коллективного крепостника-рабовладельца выступало государство. После всего лишь 12 лет свободы Россия вновь перестала быть правовым государством, превратившись в царство произвола. Право власти на произвол и относительная терпимость населения к произволу – это наследие ордынского ига, опричнины Ивана Грозного и зверств Салтычихи. А.К.Толстой в стихотворном памфлете «Сон Попова» вложил в уста выдуманного им российского министра середины XIX в. такое откровение:
«Британия строй жизни запятнала
Законностью. А я уж доказал:
Законность есть народное стесненье,
Гнуснейшее меж всеми преступленье!».
В этом значительная часть дореволюционной элиты была единодушна с самыми темными, преступными низами общества – разбойниками, бунтовщиками, уголовниками: в отрицании законности. Это наследие не только крепостничества, но и бросания Стенькой Разиным персидской княжны в Волгу, и расправ Пугачева над офицерами и помещиками. Если то же утопление княжны Разиным вполне благосклонно воспевается в известнейшей песне («…И за борт ее бросает в набежавшую волну»), значит, желающих бросать кого-нибудь в Волгу или куда-нибудь еще, к несчастью, было достаточно. Конечно, уголовщина и полууголовщина составляла абсолютное меньшинство населения России, но – велико стадо, да овцы, мала стая – да волки… И она свалила новорожденное правовое государство.
Показательно, что нынешние поклонники Сталина положительно относятся к Грозному, опричнине и крепостничеству, при этом преклоняясь перед могильщиками исторической России – комиссарами и чекистами. Причина проста - кровожадный опричник, развращенный крепостник и свирепый чекист ментально очень близки: прикрываясь служением некоей великой цели, они, отринув все законы и нравственные принципы, удовлетворяли собственные низменные инстинкты, а также (правда, крепостникам это было не нужно) набивали карманы. По-видимому, сталинисты очень хотели бы почувствовать самих себя в черных опричных кафтанах и с саблями или в кожаных тужурках с наганами – за пределами морали и человечности, безраздельно властвующими над телами, душами и имуществом людей.
По сути, события 1917 г. были контрреволюцией, а большевики создали государство, предельно близкое к идеалу контрреформаторов-черносотенцев. Только вместо государя самодержцем стал генеральный секретарь ВКП(б)-КПСС, на смену православия пришел марксизм-ленинизм, а церковью стала «пролетарская» партия. Не в первый и не в последний раз в истории человечества крайняя реакция победила, накинув тогу радикальной революции.
(Выдержка из статьи http://www.historicus.ru/1905_i_1917/).