Рита взбегала по лестнице, прижимая к груди самое дорогое, что у неё было (разумеется, после брата). То, на что она несколько месяцев откладывала все заработанные деньги, если не считать арендную плату за жильё и расходы на еду дважды в день. Ну, то есть как на еду – кусок хлеба с кружкой чая утром плюс «бич-пакет» в качестве обеда.
«Самое дорогое» было упаковано в объёмистую картонную коробку: бежать с такой ношей, да ещё и упёршись в неё подбородком, было крайне неудобно. Однако Рите не терпелось поскорее добраться до верхнего этажа, позвонить в квартиру, которую сравнительно недавно называла она своим домом, и… Прежде всего – увидеть Даньку.
Она увидела Даньку раньше, чем рассчитывала. Коротко стриженый десятилетний мальчишка, угрюмо подперев щёки кулаками, сидел в подъезде – попой на резиновом коврике, спиной к двери. Взгляд у мальчика был, что называется, никакой.
У Риты упало сердце, а вместе с ним – чуть было не грохнулась на ступеньки коробка с драгоценной игровой приставкой.
- Даня… ты что?.. – изо всех сил стараясь сохранять самообладание, которое уже куда-то ускользало, как блестящий фантик от играющейся кошки, Рита приблизилась к брату.
- Привет, – поздоровался брат, глядя исподлобья. И забавно наморщил нос.
Впрочем, Рите было не до смеха. Не выпуская из рук подарок, она присела рядом, так что они оказались в одной позе, и нервно зашептала:
- Что… опять? Снова, да?.. Снова… ЭТО? Данька, скажи!
Данька не говорил, только дышал шумнее. Да можно было и не спрашивать, что случилось и почему в канун Нового года брат расселся на лестничной клетке, как неродной.
Он и был-то не совсем родным – двоюродным. Сын маминой сестры, погибшей в аварии – как объяснял Данька, если в школе особо осведомлённые приставали с расспросами насчёт его семьи. А на деле – ни в какой не в аварии, в обыкновенной пьяной драке.
Три года назад, когда Данька остался сиротой, его, затравленного первоклашку, взяли под опеку Ритины родители. У матери всегда было развито чувство долга, поэтому Рита в своё время и одевалась лучше всех в классе, и в университет её пристроили… «Это наш долг», – любили повторять родители, словно речь шла о некоем грузе, в сто раз тяжелее какой-то там приставки.
Данька тоже был «их долгом». Так считала мать, а отец – заведя, бывало, её в укромный уголок однокомнатной «хрущёвки» и свято веря, что «дети ничего не слышат», пытался напомнить о дурной наследственности племянника. Мать благородно брала огонь на себя, заявляя, что у неё наследственность та же самая – их с сестрой родители, бабушка и дедушка Риты и Даньки, спились относительно молодыми. Пристыженный отец перескакивал на другую тему, а именно: если мать решилась приютить Даньку – чужого, по сути, мальчика, невзирая на трудные жилищные условия и всё такое прочее, то почему же эти условия не позволили им родить своего сына, о котором он, отец, оказывается, «всегда мечтал»? Вместо ответа мать начинала стенать и заламывать руки, уже не беспокоясь о том, видят ли, слышат ли дети… Отец свирепел. Мать в слезах убегала из дома, возвращалась с бутылкой, к которой прикладывались, как правило, оба. Алкоголь раззадоривал сильнее… Детей во время потасовок не трогали, ибо рукоприкладство справедливо считалось в семье крайне непедагогичным методом воспитания, зато сцены устраивали красочные.
От этих сцен Данька, уже без пяти минут ученик средней школы, писался по ночам. А Рита однажды плюнула на всё, бросила универ, устроилась на работу, стала снимать квартиру в спальном районе и пахать, пахать, пахать. В надежде добиться права опеки над двоюродным братом, поскольку очень его любила, несмотря на плохую наследственность и отнюдь не сахарный характер. Данька ведь только по документам был двоюродным, а так – самым родным на свете.
Родным, беспомощными, несмышлёным… устроившимся на коврике для ног… сопящим себе под нос – в ответ на попытки растормошить.
- Ну хватит! – поняв, что разговора не выйдет, да и смысла-то особо не было, Рита со свойственной ей решимостью поднялась (коробку с приставкой всё-таки поставила на пол). – Хватит, я тебе сказала!
- Не надо! – Данька наконец среагировал. И вскочил вслед за сестрой – все движения у них получались синхронными. – Не ходи… туда…
- Я и не иду, – как можно беспечнее отозвалась Рита и, сглотнув подкативший комок, взяла брата за руку, как малыша. – Это ты идёшь со мной.
- А… мама с папой?
Данька, у которого при живой матери семьи вообще как таковой не было, довольно быстро привык к Ритиным родителям и «мамкал» на каждом шагу, что саму Риту, сказать по правде, несколько раздражало.
- Да какие это…
- Нет! Рита!
- Забей!.. Забей, ладно?
И они «забили». В тот же вечер – самый волшебный, по идее, вечер в году – едва переступив порог сестринской съёмной квартиры, Данька разочаровался:
- У тебя нет ёлки?
- А у тебя что, есть? – невольно огрызнулась Рита.
- У нас – да… Папа вчера на рынке купил.
«Папа вчера, наверное, был трезвый»,– подумала Рита, но вслух ничего не сказала. Вместо этого распаковала Данькин подарок, извлекла из шкафа кучу дисков со «стрелялками», горячо обожаемыми братом и закупленными заранее чуть ли не оптом. И приготовилась наслаждаться реакцией мелкого.
Данька разве что не вопил от восторга, хотя был к этому близок. Он, вероятно, находил сие занятие исключительно девчачьим, поэтому просто широко улыбался, рассматривая подвалившее богатство, и с горящими глазками благодарил сестру.
Отсутствие ёлки Рите моментально простилось. Она была довольна. Сказать «счастлива» не получится – из-за того, что Данька, этот маленький негодник с ясным взором, засовывая в приставку первый же диск, простодушно поинтересовался:
- А можно, я домой всё заберу?
- Да… конечно,– Рита выдавила улыбку.
Иначе было бы хуже. В первую очередь, ей самой.
Уснули они, брат и сестра, вдоволь наигравшись на приставке и объевшись шоколадными конфетами, припасёнными Ритой специально для Даньки, вскоре после боя Курантов по телевизору. Прямо на диване, не раздеваясь, в обнимку.
Риту с Новым годом никто не поздравил. Может, и пришла пара СМС от бывших одногруппников – она не знала, потому что с вечера отключила телефон.
Зато утром посыпались звонки на домашний. Родители, по всей видимости, хватились своего «долга» с ушами, белёсым «ёжиком» на голове и изрядно покалеченной психикой.
- Алло, – процедила Рита, косясь на дверь ванной: там Данька чистил зубы.
- Даня у тебя?! – с места в карьер панически заголосила мать.
- Нет, мама. Пока, мама.
- Рита!! Стой! Не клади трубку!
- Я сказала…
- Нет, это я сказала! Даня у тебя, не ври! Какое право ты имела его забирать?
- А какое право вы… – автоматически начала было оправдываться Рита, но поперхнулась смесью чего-то невообразимого – возмущения, растерянности, негодования, боли…
- Отец приедет через пятнадцать минут!
- Интересно, в каком виде?
- В каком надо!
- Слушай, я о Дане в состоянии позаботиться… В отличие от вас! – к горлу всё-таки подпирало, но Рита кое-как смогла с этим справиться. – С голода не помрём – я работаю… И не пью, между прочим!
- Не тебе судить!.. Знаю я твою работу! Ты же просто… – и мать наградила её страшным эпитетом, за который – Рита моментально это поняла – не будет прощения до конца жизни.
Повесить трубку она не успела: из ванной вылетел Данька и, на бегу стирая с подбородка белые подтёки зубной пасты, подскочил к телефону. Заорал:
- Ма-ам, я скоро приду!! С Новым годом! Я не хотел уходить, просто Рита… Рита, знаешь, что мне подарила?.. Ага, мам, я слышу!
Рита не вмешивалась. Смотрела молча и отстранённо. Ждала, когда наговорятся. Потом так же молча собрала Даньку домой – подарки сложила, передала родителям конфет… Уже на пороге, ни на что не надеясь, без эмоций спросила:
- Но почему, Данька? Мог бы на каникулах со мной пожить.
- Рит, ну… Там же семья… Я же должен… – и Данька, едва заметно вздохнув (или ей показалось?), вцепился в сестру, как в самое дорогое, что у него было.