Декан факультета психологии ММУ Марина Новикова-Грунд рассказывает о том, зачем человеку нужно психологическое насилие над другими. А также о разновидностях психологического насилия, о последствиях абьюза для абьюзера и для жертвы, и о том, станут ли люди унижать роботов.
Несвобода, страх и неврозы в отношениях
– Чем абьюзивные отношения отличаются от «нормативных»?
Что такое «нормативные отношения», по-хорошему, не знаю не только я. Этого вообще никто не знает. Для одной пары что-то выглядит совершенно нормальным и комфортным. Для другой то же самое нормой не кажется. Любые предположения о том, как нужно строить нормальные отношения, разбиваются о человеческую индивидуальность. А вот о том, что такое абьюз, поговорить можно.
В самом широком смысле слова, абьюз – это несвобода в отношениях. Иными словами, ситуация, когда человек вынужден жить не по собственным правилам, а подчиняясь жестким требованиям другого. Надо заметить, что коммуникативное насилие от требований нормы отделяет тонкая грань. Мы понимаем это, когда испытываем давление со стороны родителей, бабушек или учителей. Я не зря так отреагировала на слово «нормативный»: идея нормы часто оказывается в базисе абьюза. Для примера возьмем ситуацию, в которую каждый так или иначе попадал.
Бабушка и маленький внучек сидят за столом. Она требует, чтобы на тарелке после еды не осталось ни крошки. Её поведение может не быть абьюзом или находиться на грани, если она будет читать ребеночку сказки, уговаривать его и радоваться, когда тарелка, наконец, окажется пустой. Это я не к тому говорю, что хорошо заставлять ребенка есть. Смысл в том, что есть разница между насилием и ненасилием. Ребенок вынужден будет съесть нелюбимое в том количестве, в котором не может – под сказку и уговоры. Это, пожалуй, не абьюз, но всего лишь тяжелые проявления любви.
Кстати говоря, коммуникационное насилие относительно еды и процесса её употребления – один из самых частых вариантов давления. Пища – это, в принципе, метафора любви. Вокруг нее выстраиваются все конструкции, связанные с любовью, поддержкой, насилием и вторжением в чужие границы. Не зря у нас так много предрассудков, связанных с едой.
– Если мы отметаем «тяжелые проявления любви», откуда в человеке берется стремление унизить близкого? Можно ли вообще назвать это стремлением? Ведь иногда, как кажется, это неосознанно происходит.
За желанием проявить насилие по отношению к близкому может скрываться целый ряд причин, все не перебрать. Ситуацию клинического садизма мы отметаем. Хотя садист – это не обязательно тот, кто желает порезать девушек в мелкое конфетти. Садист – это человек, который хочет иметь власть надо всем, до чего может дотянуться. И настоящих садистов в нашей с вами жизни гораздо больше, чем принято думать.
Психоаналитик 3-го поколения Карен Хорни предложила классификацию неврозов по трем видам. В основе её теории лежит потеря ощущения базовой безопасности, когда ребенок не чувствует себя совершенно защищенным. Как следствие, у него развивается один из трех типов невроза: а) невроз от людей, б) невроз к людям или в) невроз против людей.
Невроз от людей – это способ разработать в себе некоторую самодостаточность: “Мне никто не нужен, я независим и безо всех обойдусь”. Невроз к людям – это: “Я буду проявлять любовь и привязанность ко всем, с кем соприкасаюсь, только бы никто меня не обидел». К нормальной любви и теплу это отношения не имеет. Очень часто приходится сталкиваться с сюсюкающими людьми обоего пола, про которых все говорят «они такие милые». Только почему-то с ними тяжело и не хочется общаться. Эта скрытая агрессия на самом деле ужасна. И последний тип – против людей: “Нападу на всех, чтобы они знали, что я опасный и страшный, и меня не обидели”.
В основании невроза «от людей» и связанной с ним агрессии лежит страх. Абьюзер зачастую находится в позиции нападения на всех. Когда вы слышите: “Детям нужна дисциплина, иначе они на шею сядут”, – это вопль невроза против людей. Страх перед собственным ребенком – частое явление. Страх перед противоположным полом – тоже. “Бабу нужно держать в ежовых рукавицах, а мужики все сволочи, и если их не построить, то ничего они не добьются”.
– Часто говорят, что учителя могут решать свои проблемы через давление на детей. Это действительно так?
Люди с нереализованными властными фантазиями хорошо вписываются в роль учителя. За ними тоже стоит традиция: в школе должна быть дисциплина, «вас много, а я одна». Все это оправдания необходимости жесткого контроля. Встречается и обратная ситуация: преподаватели испытывают детский страх перед классом, страх, который они испытали в детстве и с которым до сих пор не справились. Для них ребенок – образ обидчика.
В течение двух лет я с коллегами проводила эксперимент в одном из лицеев. Туда на первый год существования мы собрали 10-й класс, в который вошли трудные дети с такими оценками, что тройка была прекрасным результатом.
Они приходили в ужас даже от просьбы прочесть три строчки текста. Я демонстрировала полный отказ от насилия и принятие их такими, какими есть. Они рисовали на воздушном шарике гениталии, этот шарик мне бросали. Я говорила: «Нарисовано правильно», – и кидала дальше. Через три-четыре месяца это были совершенно другие люди. Хотя несколько человек продолжали бояться. Когда я их спросила, почему, один чудесный тяжелый мальчик ответил: «Я жду, когда вы, наконец, покажете, зачем это делаете. Вы нарочно так ведете себя, чтобы потом сделать что-то ужасное».
Страдания и одиночество
– Какие проблемы угнетатель решает за счет страданий другого?
Мы делим основную массу абьюзеров на две неравные группы. Во-первых, человек, получающий удовольствие от страданий другого. Во-вторых, человек боящийся.
Для первой группы важно чувство извращенного сочувствия. Как и масса других млекопитающих, человек склонен сопереживать. Мы откликаемся на страдания других желанием помочь, защитить от страданий – это инстинктивные вещи. Вот только с реализацией этого чувства мы поступаем по-разному. Есть вариант пойти по пути сострадания, сделав его основным своим занятием. А можно помогать, когда получается: дать денег, помочь пристроить бездомного котенка и так далее.
Но есть люди, которые, оставаясь в рамках логики, все переворачивают с ног на голову. Они думают так: «Если я смотрю на тебя и вижу, что тебе больно, и мне от этого больно, ты – источник моего страдания, и я тебя уничтожу». Ужасные истории про то, как подростки избивают или убивают бомжей – про это. Они убивают под влиянием сострадания. Им так больно и страшно смотреть на этих людей, что они избавляются от них. Большинство взрослых людей имеют некоторую разумную долю душевной черствости, благодаря которой могут подобрать одного бездомного котёнка, но не десяток. Но некоторые люди не нажили душевной черствости. И одни из них спасают всех котят, а другие принимаются их уничтожать. И те, и другие защищают себя от страдания.
Садистический абьюз часто построен на вывернутом наизнанку сострадании. Чаще всего это как раз жестокие его варианты. А защитный абьюз – ну про него я уже много сказала. Некто чувствует, что не уважают дети, хамит жена, на работе вот-вот накажут за ошибку в документах и, вообще, над ним все смеются, потому что одно плечо выше другого. Выход из положения: начать так огрызаться, чтобы они даже думать об этом не смели. Бывают и «счастливые сочетания»: сначала защищался человек, а в процессе понял, как это приятно. Открывается садистическая жилка, которая спала себе тихонько или проявлялась до этого только в любви к триллерам. Стоит разок нагрубить жене, которая якобы унижает, почувствовать удовлетворение, и уже не остановиться.
– Что тогда происходит с жертвой абьюза?
Для жертвы одним из возможных итогов может стать серьезная травма и образование одной из двух моделей поведения. Одна из них – бояться всех, ожидая, что следующая встреча будет как предыдущая. То, что было с моими 10-классниками, которые получили насилия и абьюза по полной программе и не могли поверить, что я не причиню им вреда. Вторая - это компенсаторная абьюзерская модель: я буду всех обижать – меня не обидит никто.
Третья модель – рефлексивная. Когда человек, переживший в детстве абьюз, взрослеет, он ведет себя «от противного», максимально гуманно. В семье алкоголиков некоторый процент детей вырастает абстинентами: они не прикасаются к алкоголю. Такие люди могут вести себя карикатурно анти-абьюзерски. Стремиться к власти только затем, чтобы стать хорошими начальниками или учителями.
Последствия для угнетателя – чудовищные. Он живет в страшном одиночестве и понимает: стоит отвернуться, и угнетенные устроят революцию. Он не верит, что его любят, думает, что ему подчиняются и зависят от него.
У меня есть знакомая, которая живет со страшной пост-абьюзерной травмой. Весь мир для нее очень опасен. Когда она начинает контактировать с людьми, она всем раздает роли: «простушка», «бунтарь-подросток». Если человек роль не подхватывает, она сворачивает общение. В результате она живёт в окружении выдуманных персонажей, реальных контактов у нее нет. Она в чудовищном одиночестве, страдает от этого и выход найти не может. Эта дама не посмеет соприкоснуться с кем-нибудь за пределами своего кукольного театра. Одиночество как невозможность соприкоснуться с другой личностью – одно из самых страшных наказаний. Оно лежит в основе огромного количества переживаний несчастья.
Неявные наклонности и мечта Казановы
– Если человек живет с садистической жилкой внутри может ли он никогда не открыть ее в себе?
Склонность к эмоциональному насилию зачастую остается неосознанной как абьюзером, так и его жертвой. Есть много чудесных пар, живущих, в полной гармонии. Оба получают удовольствие и от садистического элемента, если он есть, и от радости контроля. Это один из совершенно обычных и вызывающих зависть вариантов: муж и жена живут душа в душу, и все у них прекрасно. Хотя муж жестоко контролирует жену, раздражается, когда в его присутствии она разговаривает по телефону даже с мамой. Говорить, что это ревность – чаще всего натяжка.
Жена в такой паре получает свою долю радости: она чувствует, что живет со взрослым и находится в центре внимания. Эта забота, бывает, становится обременительной, но она умеет с этим справляться. Если они действительно друг друга любят – что бывает намного чаще, чем принято говорить – они могут друг над другом по этому поводу даже шутить. Это не виктимблейминг, в целом, они счастливы.
Равноправные отношения, когда никто ни на кого не давит, вообще встречаются нечасто.
– Стоит ли говорить об абьюзе неодушевленных предметов? Скажем, издевательства над секс-роботами и разработками Boston Dynamics – это абьюз?
Насколько я понимаю, секс с роботами – уже устоявшаяся страшилка. Тут присутствует тот же страх близости, что и в отношениях между людьми. Человек, во-первых, доказывает себе, что он принадлежит к высшей расе, а его партнёр – всего лишь робот, тупое ничтожество. А, во-вторых, он наслаждается своей моральной безнаказанностью: ведь робот ничего не чувствует.
Поэтому абьюзерские отношения с неодушевленными существами – это парадокс. Настоящая жертва должна непременно бояться, а неодушевленное существо страха не испытывает. Другое дело, что в отношениях между людьми, а не роботами, встречается мягкая версия абьюза в виде порчи чужих вещей. Бестрепетное отношение к вещам, ценным для другого – это вполне абьюзерский метафорический вариант. «Бью не тебя, а твою тарелку».
Роботы – совсем другая категория. На мой взгляд, это возможность проявить дремлющую ксенофобию. Нельзя смеяться или обижать людей с другим цветом кожи и разрезом глаз. Про робота никто такого не говорил. Это тот самый чудесный другой: почти человек, однако его можно человеком не считать. С ним можно почувствовать себя плантатором в Южном штате 17 века.
Самых современных роботов учат имитировать эмоции. Беспокойство по поводу роботов, которые захватывают мир, могут чувствовать и рыдать – это большая метафора. Есть основная базовая семантическая составляющая, отличающая живое от неживого: живое может хотеть. Робот сам по себе ничего не хочет. Он не умеет «сам». У него программа, он имитирует и откликается. Ему не надо ничего – это всегда надобность того, кто его запустил. Если маленькому ребёнку показать заводной паровозик, он некоторое время поджимает ноги и его боится. Он считает его живым. Когда малыш пару раз увидит, что паровозик заводят, он догадывается, что это не то же самое, что и кошка. Почему? Потому что паровозик «не сам». А кошка «сама».
Эта чудовищная затея публичного дома с куклами, эстетически пугающая, – буквально продолжение «Казановы» Феллини. Герой Феллини в фильме сменяет много женщин: красавиц, старух, великанш. Он движется от одной к другой, и ни с одной он не остаётся. И, наконец, Казанова находит свое счастье, когда в карикатурном немецком замке встречается с механической куклой. Казанова находит в ней то, что искал всю жизнь – обезличенность, отсутствие воли и личности. Только тело. Кукольный дом – он же бордель – это буквально воплощение мечты феллиниевского Казановы. И тех, кого пугает соприкосновение с личностью, какая бы она ни была: личность всегда содержит в себе нечто, недоступное внешнему контролю. Поэтому истинный абьюзер не заинтересуется сексуальным роботом, какова бы ни была степень его сходства с живым человеком: в механической кукле нечего подавлять.
Записал Дмитрий Левин