- Где это я? У кого? – первое, о чём подумала Фрося, просыпаясь . За окном неистово выла метель. В комнате было холодно. Она поджала под себя задубевшие от холода ноги и, кутаясь в дырявое лоскутное одеяло, свернулась в клубочек.
Совершенно обессиленная, не отрывая головы от подушки, она окинула взглядом помещение. Комната освещалась догорающей свечой, стоявшей в жестяной банке на столе рядом с кроватью, на стене – вешалка для одежды, представляющая собой доску с неошкуренными краями, в которую вбиты несколько гвоздей. Единственным светлым пятном было окно с метелью за ним.
Фрося не могла понять, как она оказалась здесь и что это за место. «Может я уже умерла? А может это сон?» - подумала она и, высунув из под одеяла руку, протянула её к догорающей свечке. Огонёк тут же обжог её, что убедило её в реальности происходящего. Она подняла голову, пытаясь подняться, но тут же вновь рухнула на кровать, застонав от тупой боли. Дотронувшись до головы, поняла, что она забинтована.
Фрося пыталась вспомнить, как оказалась здесь, но ничего в голову не лезло, всё отгоняла тупая боль. Боль! Такая непереносимая боль! И холодно. Так холодно, что кажется, метель ворвалась в окно и занесла её снегом.
Вдруг, в памяти всплыл вчерашний страшный день, отогнав мысли и о боли, и о холоде, и о метели.
- Нюся! Нюся! - закричала Ефросиния, - Где ты, Нюся? Я ж должна была увидеть, как тебе двери откроют. А я ничего не видела!
Слёзы заслонили глаза, и Ефросинья уже не видела ни комнату, где находилась, ни завывающую метель, ни догорающую свечу. Она даже боль перестала ощущать. Ужас охватил её.
Ефросиния не видела выхода. Она почувствовала себя такой беззащитной, слабой и одинокой, что нырнула в кровать и укрылась с головой. Она мысленно умоляла, чтобы это зловещее место и весь страшный вчерашний день были всего лишь сном. Она даже начала засыпать, но услышала скрип открывающейся двери. Из-за темноты, Фрося не видела вошедшего, но было понятно, что то была женщина.
- Проснулась? – спросила её, - а я слышу, кричишь. Значит, пришла в себя. Ну, и хорошо. Тебя как зовут? Фрося?
- Вы меня знаете? – удивилась Ефросиния.
- Та нет, не знаю, дочка твоя сказала, что маму Фросей зовут.
- А где она? Где Нюся моя? – Ефросиния пыталась вскочить.
- Лежи, лежи, тебе оклиматься надо.
- Нюся… Где моя Нюся?
- Дочку твою вчера утром в детский дом, в Ейск отвезли.
- Вчера утром? Нет, то не мою отвезли, - сказала Фрося, - я свою только вчера вечером оставила под дверьми у людей.
- Вчера вечером, Фрося, ты на этой кровати лежала и в себя не приходила до сегодняшнего дня. Три дня я уже маюсь с тобой.
- Как три дня? – Фрося не могла представить, что столько времени провела в постели. Ей казалось, что это вчера она оставила свою дочурку на крыльце у незнакомых людей, и это вчера она собиралась с чердака заброшенного дома смотреть и убедиться в том, что девочку возьмут люди.
- Меня Шура зовут. Это у меня на крыльце ты оставила дитя, - сказала женщина, - А я как услышала стук в окно, так не сразу вышла. Тоже испугалась. У меня их шестеро, таких, как твоя, вот и боялась открывать. Кто знает, кто пришёл и что ему надо. А потом слышу, детский крик: «Мама! Мама!» Вот тогда и вышла. Смотрю, девочка сидит, пытается подняться, а окоченела так, что и двигаться не может, а только показывает что-то ручкой. Смотрю, куда она показала, а тут ты лежишь. Я поняла, что ты хотела на чердак залезть, а, видно, сознание потеряла и с верхней ступеньки лестницы и упала. Я девочку твою в свою хату отправила и наказала ей сидеть смирно и, если кто проснётся, так ничего не говорить. А сама к тебе побежала. Это остатки бывшего помещичьего дома, он почти полностью разрушен и тут никто не живёт, вот я и втащила тебя сюда. Холодно, конечно тут. Замёрзла?
- Замёрзла, - подтвердила Фрося.
- Но к себе я тебя побоялась взять. Свекруха у меня такая, что ей ничего не стоит выслужиться перед властями и заявить о тебе. А я сразу поняла, в чём тут дело. Вот три дня и ходила к тебе тайно от всех.
- А что у меня с головой?
- Так ударилась же, когда летела с верхатуры! А я немножко в этом деле разбираюсь, мужик мой раненный лежал, так ухаживала за ним. И мази кое-какие были. Ну, вот и хорошо, теперь на поправку дело пошло. Выдюжишь! Сама-то, из далека? – и не дождавшись ответа, продолжила, - Ладно, не говори… Сейчас только себе доверять можно. Время такое настало. Даже брат брата выдаёт.
- А свечку кто тут оставил?
- Так я и оставила, - пояснила Шура, - Как только встала, вышла во двор и, прежде чем к корове пойти, к тебе сходила, свечку зажгла, а сама пошла управляться по хозяйству. А потом снова иду к тебе. Слышу, а ты кричишь. Ну, думаю, и хорошо, что в себя пришла.
- А кто мою Нюсю в Детдом отвозил? – спросила Ефросиния.
- Золовка моя повезла, она активистка в колхозе. Дали ей лошадей и конюха, они и поехали. Но ещё не вернулись. Как вернутся, так я тебе скажу. А я вот тебе молочка принесла. Прямо из под коровы. Только подоила. Выпей, тебе силы надо набираться. А вот это три сухарика, - Шура положила свёрточек на стол, - пожуёшь. Шура достала новую свечку и поставила её вместо догоревшего огарочка. При более ярком свете Фрося рассмотрела свою спасительницу. Шура была гораздо моложе, чем ей показалось вначале.
- У тебя шесть детей? Когда ж ты успела? – спросила Шуру, - Молодая ещё…
- Успела… Трое наших общих с мужем, а трое его. За вдовца выходила… Я тебе тут тулуп принесла. Старый он, в сарае у нас валялся, но всё же немного теплее будет тебе.
Уходя, Шура предупредила, что придёт только завтра рано утром, в это же время, как и сегодня. Но пришла она гораздо раньше. -
Фрося, в конторе решили кузню сюда перенести! Надо уходить , а то обнаружат тебя и нам не сдобровать. Рано утром завтра в Петровку, на мельницу подвода колхозная будет идти, брат мой, Митька, зерно повезёт. Я пойду договорюсь, чтобы тебя взял. Не выдаст он тебя. А здесь нельзя больше оставаться.
