Бабушка моя, Анна Андреевна, Нюра, была старшей дочерью в многодетной семье. Жили они в сибирской деревне, хлопот по дому много, отец учительствовал, мать, прабабка моя Катерина, вела дом, да одна не справлялась. На Нюре были и хозяйство, и присмотр за младшими. В двадцать пять лет все еще не замужем – а как тут выйти замуж, если мать ни на танцы не отпускает, ни гулянья молодежные по вечерам за околицей? Воды принеси, печь натопи, младшим сестрам-братьям сопли утри, со средними уроки выучи. Так и жила Нюра в делах и заботах. Думаете, мать ей была за это благодарна? Отнюдь, кроме окриков да замечаний, не слышала Нюра других похвал. Все не так, все мало.
А одна из средних сестер, Маняша, была материной любимицей. Характер имела хитрый, лисоватый – к матери подластится да и выпросит себе сладость, или обновку, или поблажку какую. И вот надумала она однажды за околицу вечером с молодежью идти гулять – там и парни молодые, есть с кем пококетничать, и песни, и танцы. Уж куда веселее, чем в доме сидеть. Мать ее не отпускала, а Маняша уговаривает:
- Да я не одна пойду, ты Нюрку со мной отпусти, она за мной присмотрит. – Мать неохотно согласилась, но пригрозила, чтоб к девяти вечера обеим как штык дома быть.
Пошли сестры на гулянья, вырвались на свободу из-под тяжелой материнской опеки в кои веки раз. И так загулялись, что время к девяти, а Маняша и не думает уходить – то с одним кавалером сидит, шушукается, то с другим в пляс пустится, то песню с подружками затянет. Нюра ее домой зовет, мамкиными карами стращает, а ты ни в какую:
- Да ладно тебе, Нюрка, не переживай – ну придем чуть попозже, я к мамке подход знаю, простит она нас! Смотри, вечер-то какой, зорька еще яркая, а воздух-то какой, надышаться не могу! Погуляем еще, а с мамкой я улажу.
Так и явились сестры домой под самую ночь. Думали прокрасться незаметно, авось, мать уже спит и не заметит, во сколько дочери домой пришли. Да не тут-то было, встретила их мать на пороге с лицом, гневным настолько, что Маняша и рот открыть в свою защиту не посмела, постаралась мимо нее пронырнуть, в комнатке схорониться. От матери этот маневр не ускользнул, схватила за шиворот Маняшу и зашвырнула в дом, процедив только сквозь зубы: «С тобой еще потом поговорим!». А вот Нюра так легко не отделалась – повалила ее мать на пол да испинала ногами, крича, что та старшая и на ней вся ответственность, надо ж понимать. А Нюрка, нерадивая, не только ослушалась, домой под ночь нарисовалась, да еще и младшую с пути сбила, на кривую дорожку за собой повела. Ох, и досталось Нюре в тот вечер, с прежними тычками и оплеухами не сравнить. А ведь было ей уже за двадцать, но как матери отпор дашь? Не такое в то время было воспитание.
Так и жила бы Нюра нянькой и домработницей в родной семье без шанса устроить свою судьбу, но встретился ей как-то Яков, вдовец с двумя детьми, военный. Был Яков статен и красив собой, из-под фуражки лихо выбивался кудрявый чуб, а глаза сверкали так, что редкая женщина за тот взгляд бы не зацепилась, теряя покой. Встретился Нюре Яков не просто так, не случайно. Остался он вдовцом не так давно, жена скоропостижно скончалась, оставив ему на руках двух маленьких дочек. А он человек военный, по должности постоянно переезжал, на работе пропадал – когда ему за детьми смотреть? Вот и искал он в срочном порядке себе новую жену – покладистую, хозяйственную, чтобы с детьми управляться умела. Одни знакомые указали ему на Нюру – девка крепкая, поворотливая, а при ее положении – в те годы в двадцать пять лет незамужней сидеть, почитай, крест на себе поставить, - кочевряжиться не будет. Конечно, не будь Яков в столь трудных обстоятельствах, он бы на Нюру и не посмотрел – больно уж проста да некрасива она была для такого видного кавалера.
Нюра как его увидела – влюбилась моментально и окончательно. Но и про судьбу свою тяжелую рядом с этим человеком тоже сразу все поняла. Не ровня она ему была, и несмотря на свою необразованность и некоторую дремучесть, осознавала, что не простит Яков ей этого неравенства и своей зависимости от обстоятельств, вынудивших их пожениться.
И все же сбежала Нюра замуж за Якова, и жизнь прожила трудную и обидную в браке с ним – не ценил, бил, при детях унижал, изменял направо и налево.
- Качаю очередную люльку и знаю, что в городе еще не одна люлька качается с яшиным наследником. Ох, любили его бабы, да и он их не пропускал, - рассказывала бабушка потом выросшим дочерям. Детей Яков строгал исправно – родила баба Нюра десять детей, вот только до взрослого возраста дожили дай бог половина. А уж как в войну сослали мужа в лагеря по военной статье – так и вовсе жизнь настала, словно ад кромешный: выселили их со служебной квартиры в коммуналку без удобств на восемь квадратных метров – бабушку на седьмом месяце беременности и старших дочерей, от пяти до семнадцати лет. Работать Нюра устроилась в госконтору уборщицей, еще соседям за копейку полы мыла.
В той коммуналке и родилась моя мама, последний ребенок, своего отца уже никогда не видевшая – сгинул в лагерях. Как сама бабушка Нюра материнской нежности не знала, так и детям своим не дала – характер в ней образовался как есть сухарь, и дочерям такой же передала. Старшая судьбу бабушки повторила, изначально уготованную ей прабабкой: своей семьи не завела, помогала младших поднимать, все лучшие годы истратила. Средняя замуж вышла, да счастья не видела – муж пил и рано умер. Третья с голоду украла хлеб на фабрике, где работала, и пустилась в бега, тоже легкой жизни не узнала.
Тяжелые времена были, не до любви да ласки, лишь бы выжить. Передавалась эта душевная черствость и нелюбовь из поколения в поколение, аж до наших дней в семье не искоренилась – маму свою в ее почти восемьдесят лет до сих приучаю любовь проявлять да критику усмирять. Но как послушаю ее рассказы про бабушкин и прабабкин характер, так понимаю – откуда взяться-то мягкости и одобрению, если не передавалось это по женской линии столько поколений?
Любите своих дочерей, не жалейте чувств, приголубьте лишний раз, похвалите, им ведь дальше по роду вашу любовь передавать, внукам и правнукам.