Говорят, до того как стать фотографом, Петрович был летчиком-истребителем. Не знаю, как и кого он истреблял, но пил и снимал он мастерски. Как большинство алкоголиков, по утрам он приходил на службу трезвым, тихим, грустным и слегка виноватым. Мне думается, виноватым он был "на всякий случай", истинные пьяницы ведь обычно не помнят, что натворили накануне. Правда, я всегда подозревала, что минимум в половине случаев они врут.
Глядя на трезвого и смущенно хлопающего своими длинными, пушистыми ресницами Петровича, на его очки в тонкой оправе и аккуратно обработанную цирюльником бородку, было трудно поверить, что это единственный человек, которого по-настоящему, я бы сказала, даже как-то по-звериному боится главный редактор Басов. Все остальные, - именно по-животному, - боялись главного. Так в нашей редакции раз и навсегда, незыблемо, была поделена власть.
По вечерам, когда Петрович сидел на высоком стульчике у барной стойки, а Басову вздумывалось выйти из своего кабинета, он невольно прибавлял шаг, чтобы как можно быстрее миновать питейное заведение. Однако фокус удавался через раз. Басов знал, что ускорением делу не поможешь, и приняв изрядную дозу, Петрович попросит у своего начальника пиджак, который ему, коротышке, будет как пальто с рукавами до колен... Пиджак Петрович просил обыкновенно в одних и тех же, весьма лаконичных выражениях: "Сань, дай пиджачок. Мне нужно к Васе. Ну сам понимаешь, зачем. Разобраться".
Подвернув длинные рукава и путаясь в полах, Петрович входил в кабинет Басова без стука. Ласково, как докучливой мухе, махал рукой пытавшейся грудью встать на защиту шефа секретарше и надавливал старинную витую ручку двери. "Ну здравствуйте, Василий Леонидович!", - негромко, но со скрытой угрозой в голосе произносил Петрович. Василий Леонидович вздрагивал, его очки высоко подпрыгивали на переносице. Дверь закрывалась. Что происходило дальше, в чем именно стремился разобраться Петрович, никто не знал.
Но вот как-то раз Петрович был уж очень сильно пьян. Он слонялся по коридору и внезапно увидел главного редактора, стремительно двигавшегося к выходу в сопровождении охраны. Теперь Петрович решил обойтись без пиджака. Выйдя на середину коридора и загородив Басову проход, он подошел к нему вплотную, близоруко сощурился (он почему-то только так и мог разговаривать с людьми, когда был подшофе), впившись бородой в бороду главного и тихо задал ему вопрос, ответить на который, по-моему, невозможно в принципе. Петрович спросил:
- Ну хули-ты-епть?
"Что, Гриша?"- тоже вполголоса, почти примирительно проговорил Басов. Может быть, в первую минуту он решил, что ему послышалось.
- Я говорю, хули-ты-епть? – требовательно повысив голос, зарычал Петрович.
"Уберите его", - грустно сказал Басов и так же быстро пошел дальше. Охранник, который любил Петровича не меньше, чем все мы, подошел к заданию с максимальной корректностью. Выверенным борцовским приемом он перевернул Петровича в горизонтальное положение, уложил на один из кожаных диванов, стоявших в коридоре и поспешил вслед за своим начальником.
Петрович, без очков, с красным от прилива крови лицом и всклокоченной бороденкой, тут же поднялся. Вокруг него стала собираться толпа. "Гриш, ты чего?", - испуганно спросил кто-то, не решаясь подойти. Широко расставив ноги и разведя в стороны руки c оттопыренными указательными пальцами, Петрович уже на весь коридор гаркнул:
- Ну а хули-он-епть?!