Есть такое понятие в литературе, как метаметафора. Эпштейн, разбирая его и отождествляя с метаболой, пишет, что это лента Мебиуса, которая разворачивается сама в себе. Мне кажется, что роман Пелевина — это пространство бесконечного «мета-»: юмора, сарказма, гротеска, иронии, стёба, наконец. И вот система метастеба, так тщательно созданная и выверенная автором в «Iphuck», тоже развивает сама себя в репрезентируемом пространстве шуток. Сказать еще точнее, она тянет за хвост (и почти всегда успешно притягивает) любое современное событие, явление, артефакт. Конструкция ироничной антиутопии (опять я воспринимаю футурологический текст с намеком о девиации создания и восприятия искусства только как антиутопию) работает огромным магнитом.
Но иногда магнит пролетает мимо и совсем не захватывает каких-то очевидных вещей вне его прямого пути (пути литературного алгоритма, кек). От страха Пелевина? От того, что точка зрения плавает? От присутствия других авторов в этом поле? В общем, я всё об одном: почему перформансы, инсталляции, картины и скульптуры в романе есть, а книг нет? Какова их судьба в роли арт-объекта и предмета искусства? Если новые книги создаются алгоритмами (и на них обрушивается критика), то какое же отношение к литературе гипсовой эпохи? Неужели она просто становится базой для генерации детективов Порфирия? Ощущение, как будто за ответами на эти вопросы надо идти в «Манарагу», хе-хе-хе.
Роман сделан очень хорошо, как скульптура с тонкими чертами. Но отчасти материал для лепки был предоставлен самой действительностью, а она как известно — идеальный мотив для шуток. Поэтому нет глубокой уверенности, что писательское мастерство здесь раскрыто на 100%. В какой-то момент от очевидных шуток и одинаковой их конструкции начинаешь скучать. Где-то читала, что вторая часть книги более скучная. Я же думаю, что там, наконец, можно начать думать и сопереживать, а не ржать как сумасшедший.
Теперь о главном. О ненавистном всеми «что хотел сказать автор?» или, если точнее, «о чем этот роман, имхо». Я, как человек, который думает о неотступности смерти и, как следствие, бренности и тщетности жизни, особого катарсиса от простых мыслей, что человек — волевое и сильное животное, придумывающее смысл судьбы и имитирующее возможности выбора жизнь/смерть, не получила. Еще Ялом писал (см. мои любимые цитаты в ВК), что первую половину жизни мы придумываем смысл существования, а вторую — убеждаем себя, что придумали вовсе не мы, а так, мол, оно и было. С другой же стороны, «Iphuck» позволяет снова вспомнить, что страшна не смерть, а ограниченность жизни (во всех смыслах). И с целью выхода из этого дискомфорта начинаешь придумывать, что угодно, лишь бы жизнь стала наполненной и насыщенной. Как говорится, если не можешь копать по сторонам (развиваться экстенсивно), копай вглубь (развиваясь интенсивно). Последнее звучит лучше, но когда речь идет о том, что можно прожить 120 лет как обычный человек и 70 как гений, что вы выберете?
В общем, мне в романе интереснее другие вопросы. Прежде всего, подход к такому белоснежному сознанию, к незапятнанному и девственному восприятию искусства, в котором кроится ключ к технике чтения книги. Каждый раз при чтении анализов романов я вижу множественные отсылки к др. авторам или старым произведениям писателя. А вот «Iphuck» говорит: «Всё фигня, не надо меня никак анализировать, меня надо воспринимать эмпатийно, интуитивно, подсознательно и т.д.» То есть вся суть — в борьбе алгоритмов и законов нашей жизни, наших стереотипов и обязанностей с чистым сиянием вечного разума. Технология или творчество? Интеллект с логикой или чувства? Смех сквозь слезы или в каждой шутке только доля шутки? Одним словом, ты начинаешь думать, что анализ информации и вообще бесконечное насилие над разумом — это ничто в сравнении со свободной и незажатой энергией Творца. Только эта не познанная до конца энергия заставляет нас радоваться жизни, состоящей из боли и страданий, и ведет к непредсказуемым поворотам судьбы. Иногда плохим, но и иногда и хорошим. Пелевин предлагает рисковать. И стебаться. В том числе, над романом. Так же, как он рискнул постебаться над всем, прости Господи, миром.