Петр Орешкин служил поваром. Как в начале войны поставили на кухню, так и кухарил всю войну. Сначала было обиделся на такое назначение, потом обвык и понял, что должность у него наиважнейшая: в походе ли, во время передышки без повара войско – не войско, его накормить надо, тогда больше надежды на успех в любой боевой операции.
Уже май сорок пятого. Вот и война кончилась. А он, Петр Орешкин, со своей ротой застрял здесь, выбив врага с этого важного пункта на границе с одним из государств – бывшим союзником Гитлера, стережет эту границу, как зеницу ока. Ну и что же, что вместо автомата в руках у него поварешка, когда надо, он и автоматом поработать может. Эх, скорей бы демобилизоваться, поедет Петр Тимофеевич в свой родной Псков. Как-то там его Нюра с сыном Алешкой? Помешал в баке щи, попробовал кашу, вытер пот со лба. Духота! Подошел к окошку, что выходило прямо на дорогу, приоткрыл – пусть ветром обдует. Прямо перед окном стоял мальчик лет 7. Бледный, с большими карими, не по-детски серьезными глазами. По-видимому, запах кухни привлек голодного ребенка.
- Подойди сюда, ты откуда? Родители живы?
Самый ближайший поселок, где жили люди, которые прибыли из эвакуации, находился от воинской части в двух километрах.
- Я из поселка, маму иду встречать. Она работает почтальоншей, за письмами на почту ушла.
- А дома кто есть?
- Сестра Зина.
- Большая?
- Большая, девять лет!
- А ну, неси кастрюлю, каши наложу.
В глазах мальчика сверкнула радость, и лицо его стало наивным и непосредственным. Он бросился бежать в сторону поселка, а через некоторое время явился с кастрюлей, к кошкам которой был привязан ремешок.
- Дяденька, а я маму-то прокараулил, она другой дорогой домой пришла, - доверчиво сказал мальчик.
- Ну-ну! На вот, корми своих…Наведывайся ко мне, у меня дома тоже такой портрет растет. Тебя как звать-то?
- Алька!
Мальчик ушел, а повар смотрел ему вслед, и такая жалость к нему и ненависть к фашистам поднялась в его душе, что он, скрипнув зубами, с яростью стал мешать поварешкой в кастрюле.
Алька приходил каждый день, рассказывал домашние новости, слушал рассказы дяди Пети про войну, что “фрицев добили в логове", что скоро откроют школу и “все пойдет своим чередом, как надо “, брал за ремешок кастрюлю с едой и шел домой.
Орешкин так привык к нему, что, когда Алька однажды не пришел, он забеспокоился. Чего только не передумал: заболел, наверное, а может, мать заболела, или уехали? Видеться с Алькой стало необходимостью. За четыре года войны он так истосковался по дому, по детскому голосу, что Алька стал ему вроде сына.
Через день Алька явился без кастрюли, в кулаке его был зажат черный сухарь, он грыз его. На голове красовалась офицерская фуражка с красной звездой.
- Дядя Петя, а у меня папа с войны вернулся! Без руки вот только…Много сухого пайка привез! Во! – Алька показал сухарь.
- Поздравляю! Повезло тебе друг! А что без руки – так это ничего: голова есть – без руки обойтись можно… Я уж забеспокоился, думал ты заболел, что не приходишь.
- Не! Мама и папа спасибо велели сказать, и я тоже.
- На здоровье сынок, а ты не забывай, заходи.
- Ладно.
Алька поправил сползавшую на глаза фуражку и направился к дому.
Орешкин долго смотрел вслед удалявшейся фигурке.