Недавно было 120-летие со дня рождения Владимира Набокова - великого русско- и англо-язычного писателя. В связи с этим я написал пару эссе для конкурса, одним из которых решил поделиться здесь. Текст получился провокационным и актуальным, хотя и несколько неожиданным.
Личность и творчество Владимира Владимировича Набокова на мой взгляд содержат в себе примечательное сочетание мотивов и черт, которое в других назвали бы противоречием или парадоксом. Но в нем эта дихотомия проходит для большинства незамеченной, вполне возможно потому что кажется естественной и лишенной напряжения, характерного для противоречия. Я говорю о следующем: за Набоковым прочно закрепился образ настоящего русского аристократа, человека и по манерам, и по стилю близкого к элитарности. Отец – англоман и либерал, лидер кадетов, Белая эмиграция, шахматы, энтомология, утонченные черты лица нервно-задумчивого юноши на ранних фотографиях, подчеркнутая бытовая неприспособленность, способность к синестезии – всё это словно эмблемы, отмечающие его «аристократизм».
И в то же время слишком многое противоречит этому привычному и уже глянцевому образу. От его витальной любви к спорту, причем часто контактному (футбол и бокс, велосипед и теннис) до составления кроссвордов. От американской непринужденности в общении, несмотря на костюм денди до сверхавторитарной манеры на лекциях (запрещались даже выходы в туалет без справки от врача). От аллергии на Достоевского и все эти любимые русскому сердцу «душераздирающие исповеди и бесконечные разговоры» до физиологического отвращения к русской эмиграции («мирок, где царили грусть и гнильца»). Не стоит преувеличивать и аристократизм семьи, в которой воспитывался Набоков, ведь в отличие от отца из старого дворянского рода, мать Владимира была из богатой семьи невысокого происхождения (отец – из старообрядцев, инженер-горнопромышленник, мать – из купеческого рода), в которой ценилось точное и практическое знание, а не словесность и искусство. Конечно, грустный и стильный русский аристократ-эмигрант – это хорошо для продаж, но за ним в реальности обнаруживался бодрый мужчина, в котором его новые знакомые первым делом замечали сильные ноги.
Мне кажется, что эта неброская двойственность объясняется не только необходимостью придерживаться определенного имиджа (конечно, эмиграция – не сахар) или великим даром, благодаря которому он сохранил в себе непосредственность ребенка (кто еще будет в 66 лет в коротких штанишках и гольфах бегать за бабочками по лугам Швейцарии). Есть ещё одна вещь, которую порой упускают даже проницательные биографы Набокова. Владимир Владимирович был удивительно современным человеком, очень легко вникавшим в новое и не зацикливающемся на прошлом. Даже его живая ностальгия по детству – скорее ресурс, картотека впечатлений, чем действительно тоска. И собственно именно с детства он хорошо знаком и окружен самыми актуальными явлениями быта и культуры, даже если перепоручает прямое использование другим (как с автомобилем или печатной машинкой). Вот, пожалуй, неполный список подобных новинок, остающихся в то время для большинства чудом и экзотикой: телефон, автомобиль, печатная машинка, игра в футбол, туризм, отдых на пляжах Французской Ривьеры, кинематограф.
И это как раз тот случай, когда современность способна пролить свет на прошлое за счет невозможных прежде аналогий. Я выдвигаю тезис о том, что сегодня такой человек как Набоков явно реализовал себя не только как поэт, писатель и преподаватель, но и, пожалуй, как меткий блоггер в Твиттере, кинокритик, запускающий в Сеть подкасты и стримы или даже как баттл-рэпер.
Да-да, есть в нём именно что-то от баттл-рэпера. И я говорю не только о хорошо известной задиристости писателя – на каждый критический выпад он сам был готов хлестко ответить. Тут нечто большее: одновременное желание проявить себя, смело, лицом к лицу, и в то же время не совсем актерство, даже наоборот, отказ показывать на публику сокровенные части души.
Кому-то покажется невозможным такой образ, но представьте себе Набокова-футболиста. Он играл на позиции вратаря, а это самая опасная роль, особенно в прежние годы, когда, защищая ворота, голкиперы бесстрашно бросались лицом вперед на мяч. То же самое – бокс. Нет, Владимир Владимирович не боялся поединка, а уж тем более словесного. При этом его не влекли адреналиновые горки, иначе бы он запросто присоединился к своему сыну Дмитрию, занимавшемуся скалолазанием и автогонками. Его скорее интересовала телесная правда жизни – те ситуации, в которой одинаково важны ум и тело.
Были в нем и нотка ёрничества и злой иронии. Вспомните Горна с его странными выходками, сложно отрицать что всё это плод ума и фантазии автора, а стало быть, и в Набокове присутствовал подобный элемент. Более того, на мой взгляд, его произведениям очень характерна манера выпада. В той или иной степени, во многих его вещах чувствуется инвектива, хотя точно определить её адресата не всегда легко даже проницательным литературоведам. Однако это лишь правила игры, которые он как человек и автор усвоил от эпохи. И ему нравилось зашифровывать свои реалии в тексты. Думаю, в наше время он бы не меньшее удовольствие получил от называния вещей и людей своими именами.
В конце концов есть ещё одна неочевидная, но по мне очень сильная параллель между произведениями Набокова и баттловой культурой. В последней одна из ключевых точек претензий к визави строится на том, настоящий ли ты («трушный») или просто отыгрываешь образ. Но и в прозе Набокова 30х годов тоже ощутимо звучит вопрос о том, насколько ты сросся со своей идентификацией, а значит, и насколько ты свободен? А значимая часть свободы для героев Набокова (их вызов) – это признание реальности фантазий и желаний. Иными словами, и там, и тут важен не только вопрос «кто ты?», но и важно увидеть в нём искушение (слишком сильное желание быть «правильным», «трушным» и есть то, что заставит быть ненастоящим, актером, прячущимся за образом «трушности»).
Именно поэтому в баттл-рэпе очень ценят силу, но не брутальную, а внутреннюю. И даже известное краткое резюме Набокова, о том, что самое худшее и лучшее делают люди, звучит так, словно его мог сказать известный рэппер. Худшее для него – когда люди воняют (в английском также возможны два смысла – физически и словесно), мухлюют и пытают других. В баттл-рэпе это, пожалуй, самые сильные панчи (ударные строки) – поймать другого на нытье, нечестности и попытке меряться силами с заведомо слабым. Напротив, лучшее, что делают люди – это бывают добрыми, испытывают чувство гордости и преодолевают страхи. И для всего этого нужна внутренняя сила.
Конечно, это всего лишь фантазия эссеиста – представлять себе Набокова человеком совершенно другой эпохи и проводить рискованные параллели. Однако за этой попыткой есть стойкое ощущение, что подобное в большей степени согласуется с настоящим Владимиром Набоковым, а не устоявшимся стереотипом. Это также мысль, идущая в разрез многочисленным рассказам о писателе, изрядно пересоленных трагизмом, аристократизмом, интеллигентностью – а ведь это и есть попытка превратить Набокова в кого-то другого, в Достоевского, Толстого, Чехова. Однако Набоков – это Набоков. И думаю, он был очень горд тем, кто он есть.