Кристиан, владелец автошколы в Инсбруке, был исключительно мрачный человек. Я не разу не видела, чтобы он улыбался. Да я как-то не ждала от него улыбок. Совсем другое заботило меня.
Как сдать теоретический экзамен по-немецки, если я учила немецкий всего год?! Вся подлость заключалась в том, что в Австрии хорваты сдавали по-хорватски, корейцы – по-корейски, китайцы… И только русские по-немецки, потому что наше посольство не озаботилось официальным переводом билетов!
Да, нам сказочно повезло. Но я старалась все-таки не унывать. Как говорят в таких случаях футболисты – это был вызов. Две первых попытки я провалила. С треском. Иногда я не понимала всего одно слово. И это непонимание становилось для меня роковым. Потому что экзамен в австрийских автошколах устроен так, что при неверном ответе на один вопрос все следующие вопросы по этой теме уже не задаются, и автоматически засчитываются как не отвеченные. Взять с собой словарь мне было запрещено. Женщина-полицейский даже на такие вопросы, как «объясните мне просто значение этого слова» не отвечала, потому что «не положено».
Я подходила к сумеречному Кристиану после очередного провала.
- Кристиан, что же мне делать? Я иногда не понимаю всего одно слово…
Кристиан поднимал на меня свои угрюмые, ничего не выражающие глаза:
- Просто учить! Про-сто учить!
И я учила. Или пропадала в загородном конно-спортивном комплексе. После тренировки, когда в кремовых бриджах и начищенных до пижонского блеска сапогах я пила «капучино» на балкончике второго этажа, нависающем над конюшнями, разглядывала снеговые макушки Альп, прочерченные по невероятной небесной синеве, медитативное раскачивание вековых сосен и мне было так трудно поверить, что я – это я… И все это происходит со мной. Это было тем более фантастично, если вспомнить конюшни из моего детства, конюшни львовского «Буревестника». Покосившиеся и страшные, манеж на деревянных столбах, где стекла на окнах заменял целлофан, а обгорелый кирпич стен помнил еще Австро-Венгерскую империю.
Нет, даже не это было важно. Не попадание в цветное кино после черно-белого, игра контрастов и смутное удивление очередному сводящему с ума ходу великого сценариста под названием «Жизнь». Важным было то, что я не разучилось любить. И у меня снова, как в детстве, была любовь в лошадином обличье, засранец Миро. Гнедой засранец Миро, которого боялись до дрожи все занимавшиеся в конно-спортивной школе дети, боялись всадники на других лошадях, потому что стоило им попасть в манеже в «зону артобстрела», Миро отбивал по ним задом, как часы. Люди падали и ломали себе руки. Лошади, потеряв всадника, разбегались, зажав уши и сделав большие глаза. Я помню, как Миро устроил «апокалипсис сегодня» главному тренеру Кристине Кленк. Хлыст так и свистел в воздухе, но в бою не сдавался гордый варяг. Все препятствия были повалены, взметнувшийся из-под копыт непокорного Миро манежный грунт заволок трибуны дымовой завесой. Но Миро так и не соизволил прыгнуть. Ни разу.
Когда дети выстраивались перед тренером в ожидании, когда им назовут клички лошадей, на которых им предстоит ездить, они начинали рыдать заранее. «Пожалуйста, только не Миро!» - неслось со всех сторон. Тот, кому доставалась «черная метка» долго стоял в прострации, и, кажется, обдумывал планы побега. А и правда, метнуться сейчас за дверь конюшни и сбежать домой к маме… И дело с концом. И не будет этого ужаса под названием Миро. А в следующий раз пуля пролетит мимо и мучиться с Миро будет уже другой.
И вот наступил тот день, когда и мне предложили седлать Миро. Я вошла к нему в денник, призывая себя выглядеть уверенно и спокойно. Миро взглянул на меня и живописно лязгнул зубами. «Ну-ка прими!», - твердо сказала я и хлопнула его по шее. Миро удивился и послушно встал к стенке. Пока я его чистила, я чувствовала, как он искоса следит за мной недобрым глазом, но пока ничего не предпринимает. Присматривается.
Когда же в манеже я села в седло, он сделал нечто невероятное, после чего я полюбила его сразу и до слез. Он обернулся и быстро укусил меня за сапог. Ну и стервозность! Это пять! Лошади, бывало, пытались укусить меня, в этом не было ничего невероятного, но чтобы кусать сидящего уже верхом всадника – такое случилось со мной впервые! Я даже не слышала ни о чем подобном! Изобретательность Миро повергла меня в восхищение. Не удержавшись, я совершенно непедагогично потрепала его по гриве: «Да ты классный парень! Теперь я вижу, что мы подружимся!». После моей не менее неадекватной реакции на его супернеадекватный поступок удивился уже Миро… Мы, должно быть, смутно почувствовали, что одного поля ягоды и ворон ворону глаз не выклюет. Мы и в самом деле подружились! «Это бывает очень редко, но если Миро кого-нибудь полюбит…», - задумчиво наблюдая за нами произнесла тренер Аманда Хартунг. Миро прыгал у меня на тренировках все. Я ни разу не испытала с его стороны ни одного отказа. После тренировки мы долго обнимались, он терся о меня лбом и жаловался, как он устал. Я прижимала к себе его голову, почему-то теперь уже совершенно не боясь укуса в живот.
Так все переплелось у меня в тот год. Трогательная дружба с Миро, с которым мы, кажется, даже дышали в унисон и получалось все. И Кристиан. Черный человек Кристиан, не испытывавший ко мне из-за провалов на экзаменов по теории ни малейшего сочувствия. Поучавший ледяным тоном: «Просто учить!». («Айнфах лернен!»). Инструктор автошколы Элизабет, милая женщина преклонных лет, когда мы с ней занимались практикой, петляя по узким улочкам Инсбрука, по-матерински советовала: «Ты не обращай на него внимания! Да, он такой… И с этим ничего не поделаешь… Мы здесь давно уже на него не обращаем никакого внимания». Как им удавалось не обращать внимания на своего шефа для меня осталось некоторой загадкой, которую я не берусь разгадать.
Я помню, это был пасмурный день в начале лета. Июнь после слепящей солнцем весны в Инсбруке обычно выдавался дождливым. Дожди могли стоять стеной по несколько недель. И это затяжное непогодье, кажется, начинало играть свою прелюдию. Серые, клочковатые облака заволокли обычно так жизнерадостно сияющие даже в разгар зимы снеговые вершины Альп. Я надела непроницаемые солнечные очки и никого не хотела видеть. Потому что утром я узнала – продан Миро. Мне тоже предлагали его купить, только разве я могла? Я уже предчувствовала свою судьбу, предчувствовала как-то смутно: скоро мне предстоит уехать из Австрии навсегда. Как же можно было взять ответственность за Миро? Впрочем, меня немного утешало то, что мне рассказали – Миро купили два близнеца и договорились, чтобы не ссориться из-за ревности, приезжать к Миро по очереди, один по четным дням, другой по нечетным. Они любят Миро, а Миро любит их. Их обоих. Ах, ветренный Миро, а я-то думала, он любил только меня! Конечно, в то же время я была рада за то благополучие, которое он обрел в своей новой жизни. Он этого заслужил. Со своим исключительно дурным характером Миро умел любить, и был честен в своей любви, стараясь сделать для того, кого он любит, на тренировках все, и даже больше, чем все. Часто ли люди понимают любовь так же, как понимал ее Миро? Вопрос риторический, но я не буду на нем останавливаться надолго. Это ни к чему.
… Почему-то получилось так, что мрачный Кристиан открылся для меня по-новому в то грустное, пустоватое и пасмурное утро, когда я узнала о продаже Миро. Я медленно вышла из дома в темных очках и мне ни на кого не хотелось смотреть. Пошла, ни на кого не глядя по Мария-Терезиан-штрассе. Экзамен по теории я наконец-то сдала, воспользовавшись, кстати, очень верным советом Кристиана «просто учить». Я вызубрила даже то, что не понимаю, все две тысячи вопросов. По-немецки. Я только начинала читать вопрос и уже на автомате отбивала ответы. Это принесло мне сокрушительный успех: я показала результат, который показывает редкий австриец. 100 и 94 процента за части «А» и «B». При норме 60 и 80!
… Я поднялась по ступенькам старинного здания автошколы в центре Инсбрука, вошла к Кристиану в его черную комнату. Шторы были задернуты. Как всегда. И он, этот черный человек в черной рубашке в полумраке, где едва угадывались очертания предметов, сидел в черном кожаном кресле за черным столом.
Я не стала снимать своих темных очков. Я встала у стола, заложив за спину руки и без выражения спросила, можем ли мы договориться с ним, с Кристианом, по поводу вождения. Где, когда, во сколько, какие инструкторы будут свободны.
Кристиан поднял на меня глаза и вдруг сказал нечто, от чего я… Я… Едва не лишилась дара речи.
- Я думал о вас.
- Вы? Обо мне? Думали?
- Да. Я думал о том, как вам, иностранке, было трудно сдать теоретический экзамен. Но вы смогли. Вы добились. Это было очень тяжело. И мне… Захотелось сделать вам подарок.
- Подарок?
Я была так потрясена, что глупо повторяла все им сказанное с вопросительное интонацией.
- Да. Я подарю вам дополнительные часы вождения. Записывайтесь. Выбирайте время.
Я уже не смогу вспомнить, сколько часов вождения он мне подарил. Помню лишь, как я подсчитала в уме: Кристиан по доброй воле подарил мне тогда пакет занятий примерно на триста евро.
На этом я умолкаю. Рассказ окончен. История, опрокинувшая все мои представления о немецкой скаредности, европейской расчетливости и широкой русской душе. Я люблю Россию, только не могу вспомнить: где и когда в России мне вот так же сделал подарок на триста евро малознакомый (не говоря уже о знакомых) человек. Просто так. Потому, что «думал обо мне». И понял, «как мне было тяжело»…
И часто ли меня любили так, как любил Миро…