На лето Лёлю и Любу отправляли в деревню к бабушке и дедушке. Сначала они летели самолетом, потом ехали в поезде, от станции еще немного катили на деревенском автобусе. От дороги пешком спускались вниз к мосткам, проложенным через поросший камышом и осокой пруд. Дом был уже виден оттуда. Он стоял отдельно от других, с крылечком, огороженным перильцами. Видна была и бабушка, вышедшая встречать их за калитку. Бабушка была в белой косынке, повязанной сзади, и в переднике поверх легкого летнего платья. Она держала ладошку козырьком, прикрывая глаза от слепящего солнца, высматривая внучек и дедушку, который сопровождал их от аэропорта.
Пройти по мосткам, из двух досок в ширину, лежащих на столбиках, торчащих из воды, уже было приключение. От мостков дорога шла прямо к дому.
-Ну, мать, принимай гостей, - говорил дедушка.
-С приездом, - отвечала бабушка, улыбаясь всеми своими ласковыми морщинками на загорелом добром лице. Она наклонялась к девочкам, поочередно обнимая и целуя их, и Леля прижималась к ее мягким теплым рукам.
-Идемте в дом, - говорила бабушка, - устали, небось, с дороги-то.
Лёле все нравилось в этом доме. И крашеное коричневой гладкой краской деревянное крыльцо, и металлические ходики с тяжелой гирей на цепи в передней комнате. И растущие в кадках лимон и китайская роза, вымахавшие аж до потолка в зале. Роза вся была усыпана большущими красными цветками. На подоконниках стояли цветы в горшках, которые назывались «граммофонами». На окнах висели занавески, а на полу лежали длинные разноцветные коврики-дорожки. Еще в комнате висело большое прямоугольное зеркало. Оно было наклонено к полу, чтобы можно было увидеть себя в полный рост, но при этом несколько искажало изображение. Лёля его слегка побаивалась, вспоминая сказку «Королевство кривых зеркал», и, находясь в комнате одна, старалась в него не глядеть. Но зеркало нисколько не мешало ей любить бабушкин дом. В доме были еще две спальни и кухня. В кухне стояла печь. Ее задняя стенка отгораживала кухню от прихожей и была побелена.
Дом стоял в окружении небольшого садика и огорода. Рядом с окнами зрели сливы разных сортов, груши. Немного поодаль вишня, смородина и малина. На грядках росла зелень, в небольших парниках помидоры и огурцы. Двор от калитки и до крыльца весь был забран струганой доской, и его регулярно мели. Тут же находились еще постройки: маленькая летняя кухонька, дровяной и хозяйственный сараи, баня и помещение для скота, которое называлось «стайка». В стайке проживали поросенок Борька, корова Майка, молодая телка Зорька и маленький теленок Мишка. Рядом гнездились на насестах куры с петухом. Лёля всегда с замиранием сердца заглядывала сюда, ошеломленная бьющим в нос пряным духом соломы и теплом шумно дышащих коров. Морща нос приближалась к Борькиному загончику; пригибалась, прикрывая голову руками, когда потревоженные куры на насесте начинали хлопать крыльями, а петух, вытянув шею, горланить свое «Ку-ка-ре-куууу!»
Чего Лёля не любила, так это приближения ночи. Солнце быстро-быстро закатывалось за дальний лес, облака становились черными, небо пересекали красные полосы. В летнюю кухню налетали ночные бабочки, или как их называли, мотыли, метались вокруг лампы, и с ними метались по стенам их огромные страшные тени. А в доме дедушка начинал закрывать все ставни на окнах. Наконец, все укладывались спать, и становилось совершенно тихо и темно. Не доносились с улицы голоса прохожих, не слышался шум машин, не проплывали по комнате желтыми пятнами отсветы фар, как это бывало в городе. Лёля не любила ночь, потому что боялась темноты. От страха ей даже было трудно дышать, казалось, что темнота давит, как тяжелая перина. Для того, чтобы спокойно уснуть, ей нужно было держать кого-нибудь за руку, или хотя бы за палец. Поэтому еще с вечера она ходила за старшей сестрой Любой, с которой спала в одной комнате, выпрашивая: «Люба, можно я подержусь за твою руку?» Люба обычно соглашалась, но не сразу. Она считала, что это глупо – бояться темноты, и что Лёле пора бы уже научиться спать без всякой руки. Но она любила сестренку, и в конце концов соглашалась – «Ладно, но это в последний раз!», добавляла она категоричным учительским тоном. Лёля ужасно радовалась, конечно же обещала, что в последний раз, но, проходила ночь, потом день, опять наступал вечер, и она снова ходила за Любой по пятам.
Но и это ежевечернее пугающее приближение ночи не могло испортить счастливое пребывание в деревне. Утром был завтрак на веранде за круглым деревянным столом. В середине стола на чугунной сковороде дымилась яичница-глазунья с луком и салом. Лёля сало не любила, и ей подавали просто яйца. На столе еще были хрустящие огурчики – свежие и малосольные, маленькие помидорки-сливки, хлеб и сбитое бабушкой масло. В стеклянной банке, накрытой чистой марлей, стояло парное молоко от недавно подоенной коровы. Его любили добавлять в густо заваренный чай. Лёля молоко не любила, пила просто чай с сахаром. Бабушка каждый раз просила:
-Ну давай хоть чуть-чуть «забелю», - но Лёля упорно мотала головой:
-Не-а.
Перед завтраком умывались у летнего рукомойника, висевшего рядом с крыльцом на заборе. Вода в нем была холодной, остывшей за ночь, напрочь смывавшая остатки сна. На гвоздиках висели полотенце и маленькое зеркальце. Лёля глядела в него и видела смешную девочку с темной мокрой челкой и раскрасневшимися от сна и холодной воды щеками. Девочка улыбалась – ей нравилось в деревне! Столько таилось вокруг загадок, столько предстояло находок и открытий, а впереди были длинный-длинный день и целое лето!