В воздухе пахло кипарисом. Хотя откуда в Москве ему взяться? Такой тягучий запах, который преследует меня всегда, когда вспоминаю о тебе. Горький запах. Запах потери и одиночества. Неизбывности. Когда в жизни слишком мало присутствия любимых людей, вообще чьего-то присутствия, то освобождается слишком много времени для работы. Процесс засасывает, словно навязчивый полуденный сон. Не дает вырваться. Лапами своими тяжеленными давит куда-то в районе грудной клетки и душит. Прессует. Вытягивает силы. Не дает расслабиться ни на минутку. Хочет тебя всего. Хочет твою душу, тело, разум, каждую клеточку твоего организма. А потом однажды понимаешь, что любишь свою работу больше всего. И даже не за тот функционал, который ты ежедневно успеваешь выполнить, а за то чувство нужности и наполненности, которое дает тебе твоя работа. Моя работа. Я люблю свою работу. Вместо Тебя. Вместо себя...
Поднимаю голову. Птицы летят. Стайками маленькими. Мимо окна. Если бы был птицей, то полетел бы к тебе. Ни секунды не задумываясь. А сам иду в кино. В десять утра. В будний день. Ведь нет работы. Больше нет. Ничего нет.
Я не хочу жаловаться. Просто констатирую факты. Я перестал общаться со своими друзями. Даже с теми, кто действительно хотел со мной поддерживать какие-то отношения, кто звонил хотя бы изредка, чтобы спросить, жив ли я, кто предлагал денег. Перестал сознательно после того, как однажды один (возможно самый близкий) позвонил и словно бы в шутку сказал: "Смотри, вот уже два месяца без работы, вроде кризис и миллион проблем, а ты еще жив". Да, я жив. К сожалению...
Нагло вру, говоря, что не жалею себя. Но как же я себя ненавижу за это. За слабость. Когда вою, завернувшись в одеяло. Когда не хочу читать, говорить, есть. Хочется просто лежать на диване, смотреть на восточный ковер, по старинке развешанный на стене, смотреть на твое фото.
Иногда я встаю и иду в кино. В любое время суток. Просто, чтобы не сойти с ума. Просто, чтобы быть в толпе. Просто, чтобы не смешаться с жалкими мыслями в моей голове. Чтобы что-то чувствовать.
Я не помню ни одного фильма, который посмотрел за все это время. Я не помню ни одного лица девушки, с которыми спал. Я не хочу никого и ничего.
Помню нашу первую беседу в чате. Глупость, конечно, но я уже тогда влюбился.
Париж, Рим, Абердин, Турция... Лежали на траве, пили вино, снимали на камеру следы на песке, бешено торговались за этот чертов ковер, любили закаты и спать допоздна...
Помнишь тишину старого города? Полуденное солнце плавило все вокруг: припаркованные машины, дома, мощеную мостовую. Мы попробовали пройтись босиком по камням, но они были такими горячими, что и пары шагов сделать не удалось. Улочки извилистые, такие узкие, что вдвоем и не пройти, сходились в самом центре – на древней дворцовой площади. Возможно, когда-то она и была большой, но нам казалась малюсенькой, но зато там можно было посидеть на огромных разложенных коврах, которые местные жители мыли, разложив на мостовой, а затем там же сушили.
Однажды мы даже приняли участие в этой шумной процедуре: все дети, от мала до велика, высыпают на улицу, ковер поливают из шланга или просто ведрами воды, а потом те, кто постарше, становятся на колени и начинают мылить ворс специальным мыльным раствором, нещадно трут его щетками и периодически смывают чистой водой, младшенькие же просто танцуют в образующейся пене, отбивая такт своими маленькими пяточками, под тягучее пение взрослых, которые тут же рядом чешут специальными палками шерсть.
Меняется ритм песни, меняется и темп мытья ковра; за день мы сумели помыть только один, в то время как вся эта юная ватага справилась с тремя или четырьмя. Но подобного ощущения я не испытывал давно – ноги, погруженные по щиколотку в пену сами отплясывали какие-то ритмы, а сознание, казалось, перенеслось в те далекие времена, когда жизнь текла так же медленно, как тянулось это волшебное пение, когда каждый день был прожит во имя чего-то.
Квартиру мы снимали почти в самом центре этого древнего рая недалеко от дворцовой площади. Благодаря небольшим узким окнам даже в самую жару внутри было полутемно, часто мы снимали ставни, и морской бриз легко и беспрепятственно проскальзывал через анфиладу нескольких комнат и нес с собой легкий запах распаренных солнцем кипарисов. Когда мы вернулись домой, ты сказала, что хочешь этот ковер, который мы мыли так усердно сегодня. Я возражал, ковер был чьим-то, вряд ли его продали бы нам. Ты настояла, мы вернулись на следующее утро на площадь, наш роскошный ковер с красными и черными узорами лежал, царственно раскинувшись на добрую четверть пятачка. Хозяина нашли быстро. Старик возражал, его не интересовала цена, ковер был его памятью, его ткала еще его прабабушка, перед тем, как родился ее первенец, помню, что тогда мы предлагали ему все, что было на наших счетах, торговались, завышали цену, умоляли его, чтобы он согласился, но все было тщетно. Он ушел, так и не согласившись ни на какие наши заманчивые условия. Ты села на уже посохший край ковра и так и просидела несколько часов, словно не замечая палящего солнца и косых взглядов местных, все гладила ворс, погружала руки в прохладную влажную глубину, казалось, что у вас свой собственный разговор… Я даже не решился тебя забрать оттуда. Так и стоял в стороне, кляня на чем свет себя за то, что не смог уговорить упрямого старика. А потом он вышел, его корявая палка глухо постукивала по камням, а шаркающие шаги были слышны издалека. Подошел к тебе и сказал только одно: «Дарю. Заберешь завтра, когда высохнет. Пусть хранит тебя». И так же, не спеша, ушел. Я даже сразу не понял. Как это дарю? Возьми деньги, снова предложил я. «За память деньги не берут» - сказал он и отвернулся.
Так из той поездки у меня появился твой ковер. В Москве ты была недолго. Сказала, что слишком холодно и промозгло, просила позаботиться о ковре для того, чтобы по твоему скорому приезду летом мы расстелили бы его на полу, легли бы на него, предварительно открыв все окна, и тогда, возможно, и в нашем северном городе станет так же жарко, кипарисово-терпко и волшебно, как тогда… Когда мы рядом, когда сутки гораздо короче, а секунды длиннее, когда память дольше, чем сиюминутность наша. Ты не приехала ни летом, ни потом, получила работу в Анголе, уехала быстро, ни с кем не прощаясь и окончательно сменив все адреса. А я начал работать здесь. И любить работу больше, чем все на свете.
А ковер ... что ж...он всё еще тебя ждет. Как и я.