Спасибо, Юрий Павлович…
Вспомнил, как жил в архангельской гостинице, как ходил по городу, ехал в поезде и всё звучали во мне: «Проклятый север», «Манька», «И родился я на Новой Земле», «Двое в декабре», «Адам и Ева»», «Осень в дубовых лесах», «Трали-вали»…
… - Это та гостиница? - спрашиваю я.
- Нет, это новая.
- А та далеко?
- Далековато. И закрыта на ремонт.
- Жаль…
И нет времени ехать, искать ту гостиницу в которой и Тыко Вылка живал, и Отто Юльевич… И ты, «сидел наверху этой истоптанной, зажитой, наполненной разными моряками и экспедициями, замусоленной, прекрасной архангельской гостиницы (в старом ее крыле), в … номере, среди развороченных рюкзаков, разбросанных вещей, среди всех этих сапог, пачек сигарет, бритв, ружей, патронов и всего прочего…»
… А рядом живёт своей напряжённой жизнью порт и уже утром ты со своим другом будешь там, и будут катера, мотоботы, нерпы, белухи… Всё, что так надо было тебе почему-то, ради чего оставлял ты Арбат.
И я, сидя в номере этой новой гостиницы, пытаюсь представить шум порта и читаю «О мужестве писателя». Это теперь уже начитанный и знающий я сразу вижу явное влияние Хемингуэя… Ну, и что… И как в первый раз я снова примериваю на себя твои слова… И уже как своё повторяю: «Ты должен быть трижды мужествен, чтобы, несмотря на свои несчастья, неудачи и срывы, всё-таки нести людям радость и говорить без конца, что жизнь должна быть лучше».
Тебе было – уходить утром на зверобойной шхуне, к Новой Земле и ещё дальше, куда-то в Карское море. А мне утром возвращаться поездом всё по той же дороге, по которой и ты ехал сюда и возвращался отсюда. И ты выходил, бывало, на этих станциях. И я выходил. И я стоял, когда уже отгромыхивал поезд, поражённый неслыханной тишиной… И когда-нибудь и я дойду до своих «Долгих криков»…
«На перроне вологодского вокзала нас встречал суетливый писатель Иван П. …», - писал ты в «Долгих криках». Иван Дмитриевич рассказывал мне, сначала с обидой: «Не встречал я их на перроне. Пришли домой. Но я ждал его одного, а их трое. И я понимаю, что никакой охоты не получится. Сказал я им до какой станции ехать, кого там спросить, и они уехали». И уже с уважением Иван Дмитриевич добавляет: «А потом он написал «Долгие крики»…» «Мы вместе на курсах в Ленинграде были. Начинали вместе. Ну, а потом уж Юрий Палыч пошёл…» - Полуянов показывает рукой движение вверх и уже никакой в нем обиды и раздражения, а только уважение, понимание того с каким писателем довелось быть знакомым и даже приятельствовать (хотя Полуянов-то и сам не из последних)…
«У меня есть полурассказ-полуочерк,- сам-то я считаю его рассказом, хотя писал как очерк,- "Долгие крики" (стихотворение того же названия есть и у Евтушенко), о том, как на северном перевозе мы кричали по очереди, чтобы нас услышали», - говорил ты в интервью.
А получилась притча. Притча о том, что если долго кричать, звать и ждать – тебя услышат и отзовутся. «Стучите и откроется…»
Там, на лесном озере вам отозвались, и лодочник перевёз вас на заветный остров.
Но вот тоже в интервью ты говоришь, что на книжных ярмарках к другим писателям выстраиваются очереди за автографом, а к тебе никого. «Будто всё, что я пишу, проваливается в какую-то бездну».
Тебе казалось, что читатели тебя не знают (хотя официальное признание было), что «долгие крики» твоих рассказов и очерков, не достигают душ (а ты всегда обращался к душам читателей)… И ты замолчал. Жил в своём Абрамцеве, молчал, выпивал, говорят, что часто ездил в Загорск (уже после тебя он снова станет Сергеевым Посадом)…
Молчание стало самым долгим криком твоим (а что такое молчание настоящего писателя, например, Гоголя или твоё – молитва). И этот долгий крик и сегодня слышен, и, кажется, что он всё громче, настойчивее (или это просто я меняюсь)…
Я еду из Архангельска в Вологду – станции, полустанки, леса, болота, леса, речки… На одной из этих станций однажды накрыла меня великая тишина, а потом, сквозь тишину услышал я долгие крики… Или то была песня, или клики улетающих птиц… «Плачу и рыдаю егда помышляю… плачу и рыдаю…»
«Голубое и зелёное», «Некрасивая», «Арктур гончий пёс», «Кабиасы», «Вон бежит собака», «Плачу и рыдаю», «Долгие крики», «Поедемте в Лопшеньгу», «Свечечка», «Во сне ты долго плакал»…
Спасибо, Юрий Павлович, спа-си-Бог…