Ей всегда думалось, да как же можно совместить и святость и горячность сердца к сиротам, больным, отверженным обществом... Ей все казалось, святость - скучна, с прохладцею, с горечью мятною... И снова и снова руки ее летали над клавишами и трогали пальцы, в забытьи, прохладный коралл на шее. Жемчуг перекатывали. Жемчуг плотный, округлый, подарил Александр Данилович перед родами очередными, дочери Машеньки, после которых ей все неможется, огневица одолела,... Но пока может, будет она играть, словно вливать в полугодовалое свое чадо реки, ручьи этой вот, полонящей, полонезной музыки...
..
.Нет, нет о ней ничего, ни писем не воспоминаний. Раструбы локонов по краям ледяного лица, темный шуршащий шелк, бархат, кружево , оттенок красных лент на бантах, рукава... Утонченность серьезности и сдержанной прелести. Страстность своего характера она прятала и выплескивала лишь в игре, в скольжении кистей по клавишам, да в убранстве дома - портьеры, драпри, ковры, подушки, занавеси – алели, серебрились, текли, подсвечники хрустально звенели, не чадили ночами, когда кормила маленькую, да переписывала ноты, если не спалось, а из свечных огарков, под пальцами, выходили чудные фигурки, не то белок, не то котов, дети пытались их все раскрасить и цветными сделать, а иногда, забываясь, тянули в рот, будто бы - сладость ..
Мальчики, шалуны, одно слово, хоть и пыталась их струнить, держать в каких то там рукавицах.. Деду их, Лукашу, секретарю при Высочайшей комиссии по расследованию польского мятежа, это легче бы удалось, а она, паненка, да что же она может?!
Страстность натуры своей прятала, изливала в музыке, песнях безмолвных, вокализами, после себя бумаг не оставила, жгла, рвала, будто бы знала, что «внучка – пра», четвертая в роду, не Мария, а Марина, выдумает о ней благоуханную легенду: умерла, де , в двадцать четыре, от любви к другому, тайному, в родах умерла, безмолвствуя о любви! О чем было безмолвствовать? Александра любила со страстью, быть может, так женщине и грешно, но дом полнился детьми и их она любила, ибо в каждом угадывала мужа черты: и задумчивость и сердечность, вот только музыки он боялся в ней, нотного дара, боялся, что сожжет ее этот тайный огонь изнутри, и не даст жизни... Неужто прав он оказался?! Не дай Господь, неведомы твои пути. И сейчас ей тридцать три и она умирает, и будут гадать о ней по портрету и вот по этим стихам:
Продолговатый и твердый овал,
Черного платья раструбы…
Юная бабушка! Кто целовал
Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца
Вальсы Шопена играли…
По сторонам ледяного лица
Локоны, в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд.
Взгляд, к обороне готовый.
Юные женщины так не глядят.
Юная бабушка, кто вы?
Сколько возможностей вы унесли,
И невозможностей — сколько? —
В ненасытимую прорву земли,
Двадцатилетняя полька!
День был невинен, и ветер был свеж.
Темные звезды погасли.
— Бабушка! — Этот жестокий мятеж
В сердце моем — не от вас ли?..
...Да уж от нее, от нее... Она с двенадцати лет прятала в своем доме оружие для повстанцев И втихомолку от отца, обожавшего государя Николая Павловича, рассматривала герб рода Бернацких – мальтийскую звезду с урезанным клином.. Ей он напоминал часто птицу без одного крыла, без счастья, без полета, без небес..
Но она все равно воспринимала звезду, как оберег, и читала часто же, пред гербом, молитву А тут еще вспоминалось ей, как бы случайно, что один из братьев матери, Марии Ледуховской, был кандидатом в римские кардиналы... Поговаривали, что и он спрятался в благоухании капелл и монастырей от несчастной любви, да разве же какая иная бывает?!
А как его имя было то вот, она и не вспомнит! И спросить не сможет о нем уже никого. Также, как и о ней, ее внучка – пра, четвертая, не Мария, а Ма – ри – на, истинный, настоящий «гений рода»,
И жить то Марина будет вон в том доме, что напротив их с Александром дома и смотрит то прямо в ее окна, эта шоколадная бонбоньерка в Борисогдебском, неподалеку от той церкви, святых Бориса и Глеба, где они с Александром венчались. А, может быть, они венчались в церкви Святого Николая на курьих ножках? От жара не помнила уже с точностью и слабели пальцы, и локоны спутались от испарины на лбу и висках, но фыркнула, не удержавшись: и что же это за название такое, не подобает вовсе ведь церкви то!
Припомнила она с трудом и рассказы дяди Александра Ледуховского, что предок их, один из основателей ордена мальтийского, госпитальер, жил с 1530 года на Мальте, и еще исполнял там военную службу, обосновавшись в крепости и командуя дозором. Он то и нарисовал в минуты острой тоски эту странную птицу: ни ястреба, ни кречета, с обломком, долей креста, пятиконечной звезды в клюве, взмывающей прямо в небо...
Звезда, водительский символ высокого Духа, оберега, чести, родовой знак гордости несгибаемой, польской, полесской.. Это ведь и все, пожалуй, что она могла завещать детям своим, внукам и пра... Это одно – истинное. А что уж там гаданье по портрет и сам портрет! Так, пустяки.. незначительное, ничтожное... Не для времени... Не для вечности...
______________________
Авторский текст эссе. Использованы отрывки из "Сводных тетрадей" и воспоминаний М. И. Цветаевой.