Как выживают мальчики? Загадка. Вообще-то, мальчишки должны гибнуть гораздо чаще, но они выживают. Трансформаторные будки, которые мы вскрывали ради эксперимента. Пилорама, стол с торчащей пилой на котором мы играли в карты, а в двух метрах висел рубильник. Бурные и не очень, глубокие и не очень реки, в которых мы купались без всякого присмотра.
Деревенская улица, по которой мы убегаем от сошедшего с ума быка, а через несколько минут этот бык поднимает на рога человека, который умрёт через несколько часов.
Килограммы черемухи, съеденной с косточками. У Алешки удалили аппендицит, но опять же, едва не опоздали, пока вертолет прилетел, случился перитонит.
Гадюки, поднятые на покосе на вилы. Разоренные гнезда шершней.
Мы играли в войну. Огромную радиовышку удерживают длинные тросы. Тросы крепятся крюками ушкам, которые вмонтированы в монолитные бетонные быки высотой от метра до двух. И вот, гроза, ветер, дождь еще только начинается, мы играем, нас не загонишь домой. И тут молния бьёт в радиовышку. Длинная белая змея бежит по тросу. Треск. И чудо: в воздухе громко и четко слышится дикторский голос, обрывок музыки. Может быть, кто-то когда-нибудь мне и объяснит: что это было. Но мы-то стояли совсем рядом, и ничего с нами не произошло.
Другая гроза в трудовом пионерском лагере. Еще одна молния, бьющая рядом в высоковольтную линию. Одноклассник Айдар, идущий с печеной картошкой в руке рядом со мной. Картошка вылетает у него из рук, поднимается на два метра вверх и как в замедленном кино замирает в высокой точке и летит обратно вниз, падая точно в руку, из которой вылетела. Я приседаю, а волосы стоят дыбом от электрического разряда, остро пахнет озоном.
Скалы, на которые мы за чем-то карабкались без всякого снаряжения, скалы, с которых мы прыгали в реку.
Простые железные ворота в школьном дворе. Двоечник, детдомовец, хулиган, наголо обритый мальчик из нашего класса хватается, подпрыгнув, за верхнюю перекладину ворот, спиной к полю, подтягивается, ворота падают на него. Встает, отплевывает с кровью четыре передних зуба. Мог ведь разбить затылок, а он улыбается. Жуть.
Где-то в пятом классе по пути в школы. Ранее весеннее утро. Еще прохладно, но скоро будет тепло. Дети, чтобы было теплее сутулятся, прячут руки в рукавах курток. Я уже не ношу ранец, у меня модный коричневый дипломат. Сзади меня догоняет мой одноклассник. Окликает, я поворачиваю голову. От избытка чувств радостный пацан бьёт меня по голове точно таким же дипломатом, как и у меня. Рука его проделывает широкий круг, дипломат, со всему учебниками, тетрадями и дневником с тяжелыми двойками обрушивается на мой нос. Ох, твою же в бога душу мать!
-Привет!
-Привет! – отвечаю я сквозь боль и обильно текущую на рубашку и пиджак кровь.
Одноклассник смотрит на меня весело.
-Извини. – Он быстро оценивает ситуацию. – Чё в школу не пойдешь? Ну ладно! Пока! И пацан весело уходит вдаль в рассеянный свет детства. А я плетусь домой.
Этот удар навсегда изменит качество моей жизни. Через два дня боль почти пройдёт. Меня не поведут к врачу: «Вот ещё! Мало ли мальчишек получают по носу? Разбитые носы в детстве – это нормально» Мой нос срастётся криво. Левой стороной я почти не могу дышать. Поэтому засыпать я стану только на стороне сердца. Любая простуда, любой насморк превращает жизнь в ад. Дышать приходится ртом, а если это холодное время года, я сразу подхватываю ангину, ОРЗ, ОРВИ, следом обязательный бронхит на две-три недели. И, тем не менее, я живу и как-то ещё дышу.
Летом семьей полетели на АН-2 до Турочака. Сначала было как всегда весело. Я люблю аэропорты, и все эти хлопоты перед путешествием, и саму дорогу, пусть даже иногда приходится потерпеть, потому что и в автобусе и в самолете меня тошнит. Но тут случилось нечто другое. Самолет набрал высоту, стал разворачиваться над Горно-Алтайском. Я всегда любил прижаться лбом к иллюминатору и выискивать внизу знакомые места. Но тут мне стало не красивого вида. Невероятная боль словно расколола моё лицо на множество трещин. Мне показалось, что моя голова разваливается на куски. Я схватился руками за голову, стараясь удержать себя от распада. Я хотел сказать маме как мне больно, но из-за шума она ничего не слышала, наверное, говорила: «Потерпи», наверняка подумала, что меня просто укачало. Это длилось пять, может десять минут.
Я не боюсь ада. Нисколько. Даже если там будет адски больно. Боль, которую я могу выдержать – я выдержу, а боль, которую не выдержу, – или разорвет мне сердце или заставит моё сознание отключиться. Невыносимая боль невозможна по определению, если она невыносима, ты её просто не вынесешь. Но вот та боль в самолёте, когда кричи-не кричи – никто не услышит, таковы уж двигатели АН-2, та боль почти подошла к порогу этой невыносимости, ещё немного и я точно или сдох бы или упал в обморок. Боль отступила, стала тупой, ноющей. Ещё один небольшой приступ был, когда мы заходили на посадку. Потом совершенно всё прошло. Я никому ничего не сказал. Мне было страшно, что из-за этого приступа накроются мои летние каникулы.
А через месяц предстояло возвращение домой и тоже на самолёте. Вы когда-нибудь готовились к казни? Если «да», то тогда можете себе представить моё состояние. Боль пришла, но не такая сильная, легкий вариант того, что было месяц назад, словно говорила: «Ну, вот и все, пора прощаться, я сделала всё, что могла, мучить тебя было весело, теперь тебя ждут долгие годы дыхательного ада, пока!»
Вокруг погибали от удара током, падали с деревьев, камней, строек, разбивались насмерть, калечились в драках, глотали монеты, гвозди и ключи, стреляли друг в друга, травились грибами и ягодами, въезжали на велосипедах под КАМАЗы, а я всё-таки выжил. Зачем? Наверное, тут нет судьбы, закона, предназначения, потому что я не вижу для чего всё это вокруг меня, для чего я сам, и не верю, что время ещё не пришло узнать это. Но я живу и улыбаюсь, чтобы однажды всему вокруг сказать: «Пока! Сегодня я в школу не пойду!»
Сергей Решетнев ©