Дон
Сохранность всех привычных трапез, реликвий доброй старины
Не восхищает, но согреет главу почтеннейшей семьи.
Во мраке тонет бархат алый, покрытый тонким серебром,
Переродившись, впечатляет вкупе с изысканным вином.
Усталость сковывает веки, маняще требует любви,
И старость шепчет, словно эхо вдали бушующей степи.
Бог искупил, рождая сына, и согрешил, его забрав,
Он возродил молитвы силы, прекрасным грузом спеленав.
Престол немыслимых доселе, желанных областей страны
Сошлись в одном, что в исполнении, они всегда ему верны.
Во мраке тонет голос старый, едва раздвинулись уста,
В момент покоя, запоздавши, пришла красавица жена.
Что, не щадя душевных страхов, в пути лишь с ним одним была,
Что смерть увидела при жизни, но только дочь не отдала.
Похожий черными бровями и добротою умных глаз,
Сын понимал, врагов встречая, что их, родных, собою спас.
Густой захлебываясь кровью, прижав артерию руки,
В потоке памяти бурлящей, тонули образы семьи.
Мутнели мысли, тело стало из бронзы вылитой одной,
Колени стали подгибаться, хоть боль обходит стороной.
Во мраке тонет, растворяясь, и не найти всего концы,
Но человек живой и старость подарит нам свои часы.
Мы помним всё и забываем. Минуты, месяцы, года,
Чей монолит, затвердевая, опорой служит в день греха.
Как умер сын, и сердце сжалось, как позже дочь в земле слегла,
Как та единственна осталась, но жить так больше не смогла.
Теперь, черед опережая, играя струнами души,
Идут его воспоминания, главы почтеннейшей семьи