Автор: Wizard Drives Spaceship
Как понять, что опустился на социальное дно?
Может быть, это случается тогда, когда вытащишь из всклокоченной бороды мандариновую корку. Или найдешь дыру на локте пиджака. Или поймешь, что одно стекло очков разбито черт знает когда, а от ботинок отходят подошвы. И святая святых, чехол для инструмента, просит каши и расходится по швам.
Пять минут назад Оз проснулся с головной болью и подступающей тошнотой. Под грузом абсолютной, опустошающей трезвости. Было это как страшное чудо: он никак не мог быть трезв. Пару часов назад он прикончил третью бутылку вина, а сверху залакировал пивом. Так откуда же кристально ясное осознание реальности?
Так он и понял свою трансформацию. Был автостопщик со склонностью выпивать, а теперь – помятый бродяга с бутылкой, от которого шарахаются люди. Он никогда не думал, что может таким стать. Тем, кого сам обходил стороной раньше.
И никому бы в голову не пришло, что под личиной бродяги скрывается маг. Не призыватель драконов и некромант, а простой, бытовой. Но все-таки маг. Который может взять в руки инструмент и сыграть такую мелодию, что незаметно проскользнет хоть куда. И никто его не остановит. Который напоет такую колыбельную, что все вокруг уснут мертвецким сном.
Правда, на одну стоящую композицию у Оза приходился десяток невнятных: песенка на призыв лягушки, мигающие лампочки, превращение латука в рукколу и прочее в таком же духе. Так что тем, что он маг, Оз не бравировал. Вообще не гарантия того, что жизнь сложится удачно. У него вот пока не складывалась.
Судя по дате на табло, он ушел в запой на месяц. Уверенный, беспробудный запой. Оз со стоном сел на лавочке, послужившей ему постелью. Ясность накатывала волнами головной боли. И, вроде, он хотел расстаться с бутылкой, и никак не мог этот шаг сделать. Так почему же это случилось, будто само собой, сегодня?
Ответ пришел на клочке бумаги, торчащем из вещмешка. Ноты. Оз разгладил помятый лист и с нарастающим волнением прочел: «Пьеска задорная антиалкогольная "Стеклышко"! D-moll, allegro molto, исполнять игриво».
Внутренности скрутились в узел. Это что еще за «задорная антиалкогольная магическая»? Случайно взял и создал заклинание на трезвость? Будучи абсолютно пьян? Лихо... прости-прощай, привычные дни за бутылкой, мертвое, но приятное забытье? Что, вот так легко?
Оз пробежал взглядом по нотам: простенько, но со вкусом. Довольно мелодично, не без иронии. Недурно! Тут он испугался: пьеска-то, выходит, работала. Не зря же он был фантастически трезв. И страшно это было. Страшно. Потому что он не знал, как быть дальше. Не зря же говорят: бойтесь своих желаний…
Оз смял ноты в комок и затолкал в самый дальний угол мешка. По хребту выступил липкий холодный пот. Допустим, пить он таки бросит. А что дальше?
Вот он, Оз. Без работы и жилья. Без высшего образования: не доучился. Никудышный волшебник, не доделавший концерт на возвращение из мертвых. Никудышный музыкант со страхом сцены. Никудышный творец с заурядными песнями. Никудышный сын, разругавшийся с родителями в хлам. Никудышный товарищ, поссорившийся с лучшим другом перед его смертью. Никто, в общем-то. Ни о чем такой. Лучше бы и не рождался. Всем бы было легче.
В кофре лежала непочатая бутылка шампанского. Оз вскрыл ее, сделал глоток. Хотелось в привычное, тупое и спокойное пьянство. Потому что было так тоскливо, что хоть волком вой.
Но не тут-то было. Пьеску «Стеклышко» он помнил до последней ноты. Прицепилась. Прилипла. Проигрывалась в голове, как заевшая пластинка. Шампанское лилось как вода, горчило язык и ни капельки не пьянило. Чтоб тебя! Задорная антиалкогольная…
Выругавшись матом, Оз потащил из мешка партитуру с концертом Шостаковича. Посмотрим, кто кого! Как пить дать, советский гений уложит пьеску одной левой. Поехали!
Сначала Оз самозабвенно дирижировал голубями с булкой в руках. Редкие прохожие обходили его скамейку, выбирая путь покружнее. Кто бы сомневался: для них он городской сумасшедший, нежеланный элемент, маргинал, который не имеет права жить…
Оз разозлился. Расчехлил виолончель, чтобы сыграть соло. Чиркнул звуком по воздуху, разлил его, выжал все соки, что мог. И играл, играл, зло и хватко. Краем глаза вдруг заметил: несколько человек стоят поодаль. Слушают. И от стыда остановился. Пожалуй, злятся, что какой-то неудачник портит им воскресное утро. Играет плохо, лучше б не играл… щеки запылали, и Оз несколько минут сидел, закрыв лицо руками.
Зато Шостакович железной рукой раздавил пьес… Оз чуть не выронил смычок. Он помнил. Он помнил эту чертову пьесу, чтоб ее, как каленым железом въелась!
– Господи! За что ты так со мной! Даже напиться не могу спокойно и забыть свою никчемную жизнь!..
Стая голубей неуклюже захлопала крыльями, убираясь подальше от озовой скамейки. Раскричался тут… нет бы булку покрошить…
Оз схватился за голову. Пить горькую он больше не желал. Хотел чистой воды. И чтобы кирпич упал на голову. Или грузовик переехал.
И это. Пьеска «Стеклышко». Пусть бы рага очищения! Сурово. Или концерт для трезвости с проблемами и осознанием. Исполнять драматично, на грани истерики... сильно. Но нет! Пьеска! Задорная! Исполнять игриво… тьфу!
Оз сидел на лавочке перед метро: голодный, горемычный. Зуб на зуб не попадал от холода. А может, и от страха. Плохие мысли, свалявшиеся в алкогольном тумане, неумолимо поползли наружу, захватили ум. Оз вытащил нотную тетрадь и начал сонату о ярости в холодном трезвом утре. Впервые за месяц он был чист как стекло, и от этого чувства хотелось повеситься.
Соната получалась бездарной, как и все его творчество. И все же чуть полегчало. Но что, черт возьми, делать дальше? Оз искусал губы. Ладно. В метро до конечной, а там – на первую попавшуюся трассу. Поймать попутку, полететь вперед под разговор… лишь бы не оставаться тет-а-тет с собой.
В кармане пиджака нашелся жетон. Оз быстро проник в метро, скатился по эскалатору, на автомате пошел в самый дальний угол платформы. Чтоб никому не мешать.
Но, как назло, на крайней скамейке лежал алкоголик. Молодой, вполне прилично одетый. Загулял так загулял. Разило от него вином настолько, что даже Оза в стороне затошнило. Он отвернулся. Надо было заколоть булавкой вконец разошедшуюся молнию на кофре. Или хотя бы замотать гриф виолончели шарфом.
Надо бы… но вместо этого рука как сама собой потянулась в карман, за губной гармошкой. И он начал дурацкую пьеску антиалкогольную.
Тело на скамейке шевельнулось. Подхваченный странным порывом, Оз пошел по второму кругу, по третьему… алкоголик заворочался, застонал. Четвертый раунд. Пятый…
И на финале пьесы парень вдруг открыл совершенно трезвые глаза. Неуверенно огляделся, ущипнул себя за щеку, задвигался. Резко вскочил. Оз испугался: не упал бы тот от такого перепада давления…
– Чтоб тебя, ну дела, – прохрипел парень, хватаясь за голову и падая на колени. Волосы у него были всклокоченные, глаза бешеные, гардероб помятый, вид отталкивающий… Озу стало стыдно. Не за того парня, за себя. Как в зеркало смотрелся.
– Я что, трезв? Святой Гавриил, я трезв!
– Очень рад за тебя, – пробормотал под нос Оз. У него кружилась голова, виски сдавило, зашумело в ушах. Сейчас бы антипохмельную песенку.
– А-а-а-а!!!
Оз скривился, двинулся в другой конец платформы. Зачем же так орать?
– Я трезв! Чтоб тебя! Трезв!
Скорее бы поезд. Шесть пятнадцать, в станционном зале – никого, кроме двух алкоголиков. Оз подошел к краю платформы, заглянул в туннель: стены в глубине светлели, свет становился все ярче. Наконец-то. Лишь бы это ожившее тело село в другой вагон. Вот уж помог человеку. Мог бы тихонько постоять, жизнь переосмыслить, но нет. Надо ему было орать белугой, по платформе метаться…
У Оза сильно-сильно закружилась голова, его повело, и он пошатнулся. В глаза ударил белый свет приближающего поезда, а он не мог устоять на ногах. И, вроде, радоваться было надо: наконец-то его никчемная жизнь кончится. Но именно в этот момент Оз не хотел умирать. И, кажется, заорал.
Его дернули сзади за кофр и вернули на место. Круги и пятна вились перед глазами, ватное тело не хотело слушаться. В скулу прилетела пощечина, и Оз часто заморгал, возвращая контроль над собой.
– Ты что, пьяный? Ты видишь, где стоишь? Еще б чуть-чуть – и все! Финиш!
– Я не пьяный, – прохрипел Оз. – Я трезв… как стеклышко…
Он полуобмяк, тяжело опираясь на своего спасителя, в глазах стояла пелена, и он пытался – с трудом – не упасть в обморок. Его, кажется, усадили на скамейку, сунули в руки открытую бутылку воды. До чего же она была вкусная! Вкуснее он в жизни ничего не пил.
Зрение наконец сфокусировалось. И Оз с удивлением понял, что перед ним тот самый громкий алкоголик.
– Зачем ты под поезд кинулся?
– Я-я… я не кидался, у меня голова… не ел давно… так вышло.
– Ладно, забыли. У тебя из кармана булка торчит, съешь. Держи. Ешь.
Оз зажевал хлеб. Стало легче. Умылся пригоршнею воды и отряхнулся, приходя в себя.
– Спасибо.
– У тебя ноты из мешка вниз рассыпались. Надеюсь, ничего такого. Эй! Ты сиди, сиди…
– Что?!
– Твои ноты улетели. На рельсы. У тебя вещмешок был открыт. Ты не кричи только, ладно? Голова раскалывается...
– Что?
Оз подорвался, на ходу протер целое стекло очков. Согнулся у края платформы. Руки онемели, кровь ударила в голову. Его выстраданные в творческих муках наброски концерта на воскрешение лежали на рельсах. Какие-то листы уже намокли от стоящей там воды, часть из них попала под локомотив и была безбожно разорвана. Оз в панике проверил мешок. Все. Все ноты этого заклятия, все до последней страницы…
– Нет!
– Ты куда лезешь, белены объелся!
Он получил еще одну пощечину: на этот раз такую, что зазвенело в ушах и голова откинулась в сторону.
– Возьми себя в руки! Я понял. Понял, что ты музыкант, что там важные ноты, но хватит. Ты понимаешь, что чуть не погиб? Это того не стоит.
«Стоит, – хотел сказать Оз, но не смог выжать ни слова. – Если я доработаю. Если получится. Если…»
Он так устал, что стало все равно. Позволил оттащить себя от края платформы. Позволил на себя орать. Но какая теперь была разница? Все было зря. Все последние месяцы – к адским бесам зря. Его творение гибнет. Там, на рельсах. Сейчас. Умирает. Пока он сидит и тупо смотрит в никуда.
– Давай, еще воды выпей. Соберись. Я – Ветер. Был пьян, но каким-то чудом протрезвел. А ты кто? Бродячий музыкант?
– Оставь меня, пожалуйста... очень прошу… оставь.
– Давай так, парень. Мы сядем в поезд – и ко мне домой. Я тебя накормлю. Поспишь, придешь в себя. Или я пойду в полицейскую будку. Не хочу потом читать в газетах, как кто-то прыгнул на контактный рельс.
Оз опустил голову. Больше всего на свете он хотел остаться один и прожить наедине свое горе. Но этот активист, похоже, не отстанет. Сам виноват.
– Ладно. Поехали.
– Другое дело. Так ты кто?
– Я Оз, волшебник. Могу превратить латук в рукколу. Всё.
Озу было без разницы, как отреагирует Ветер. Может, и передумает связываться с таким сумасбродом.
– Кого я только не вписывал, но волшебника… что случилось? Долги? Из-за девушки? Да?
Оз вяло кивнул: сил говорить не было, а судьба – слово женского рода. Со скрипом можно и притянуть. Они ехали, и Оз вдруг почувствовал тихую, стыдную радость. Что чертов концерт остался на рельсах. Концерт, который он ненавидел всей душой, но должен был продолжать делать. Ведь люди умирают. Как его, Оза, лучший друг. И раз уж он волшебник, мог бы постараться найти выход.
Он прикрыл глаза. Теперь-то точно не сможет. Смерть не победить, и ждет она всех. Как ту кошку, сбитую машиной. Которую он подобрал и повез в клинику. Которая умерла по дороге. Для которой он исполнил свой концерт на возвращение из мертвых. Она вернулась не такой, какой он ждал. Ее пришлось забить лопатой. Сжечь. И Оз вдруг ощутил ужасное облегчение, что этого заклятья больше нет.
Долго ехали молча. Потом Ветер заговорил – сначала будто неохотно, а потом все живее. Про себя, почему напился и как стремительно развелся с женой из-за приезжего саксофониста. Которого сам же к себе на квартиру и вписал.
Оз слушал и кивал, находясь в каком-то тумане, ощущая себя куклой из ваты. Да, бывает. Он был согласен. Иногда и добро оборачивается балаганом. Но он, Ветер, все равно решил Оза к себе вписать. Первого после того случая. И будет вписывать дальше, и даже с новой в перспективе женой. Потому что правильно. Оз кивал. И отчего-то ему становилось легче.
Он слушал Ветра и вспоминал воскресшую кошку. Как она шипела и каталась по полу, ползала и выла, вслепую бросалась на него, неестественно подогнув лапы.
«Ради бога, прости меня, кошка, – про себя попросил Оз. – Простите меня все. За всё».
Он до сих пор ощущал острый стыд и вину. Что-то внутри вдруг сорвалось, и он закрыл мокрое лицо руками. Ветер ничего не сказал, только хлопнул его по плечу и умолк.
Потом, после горячей ванны, бритья и борща из супермаркета, Оз пил горячий чай. Руки дрожали, ломило суставы, болели натертые ноги. Будто он попал-таки под поезд, его соскребли с колес и кое-как сшили. Мир вокруг был неестественно ярким, и от этого болели глаза. И все же ему было хорошо.
Ветер рассказывал, как рухнул в сплин, как напивался, ходил по барам, цеплял случайных девушек… и как решил под поезд прыгнуть. Чтобы она все поняла, обо всем пожалела. Напился для храбрости страшно, спустился в метро, сел на лавочку ждать и тут же вырубился. А потом проснулся совершенно трезвый. И тут рядом человек на рельсы падает.
– Ужасно было, – сказал Ветер. – Когда тебя увидел. Будто бы я. Черт. Какой я был дурак! Слава богу, не прыгнул. И, конечно, не стану. Будто разум помутился. Спасибо, что выслушал. Я как душу отвел. Ведь я тебе никто…
«Ты мне жизнь, вообще-то, спас», – хотел сказать Оз, но вместо этого ляпнул банальность. Не хотел, но она взяла и кляксой как сама упала:
– Все пройдет.
– Ты прав, Оз. Хотя сейчас от этого не легче. Но да, даже такая дрянь проходит. Не привык я к одиночеству. Не привык. Выходит, все, что было, – жена. Друзья переженились, сидят по своим углам. С отцом давно не разговаривал. Матери нет. Если подумать, я никому не нужен.
– Так, может, стоит позвонить отцу? – спросил Оз. – Подумай сам, лезть не в свое дело не буду. Да даже если так, как ты сказал, пойми. Ты себе нужен. Пусть кажется, что нет. А еще – позвони друзьям. Ничего, выползут из углов. Коли друзья. И помни: ты сегодня жизнь спас. Спасибо.
– Верно, – зажевал губу Ветер. – Ладно. Пойду прилягу. Чувствуй себя как дома.
«А я себе нужен? – вдруг подумал Оз. – Я-то себе нужен?»
Нет ответа. Одно он знал наверняка: умирать он не хотел. Пусть раньше и считал иначе. Оз бы зуб дал, что готов к смерти, что примет ее как освобождение. А в реальности вышло не так. Выходит, представлять смерть и действительно падать в нее – совсем не одно и то же. Да между этими историями пропасть!
И между «не хотел умирать» и «хотел жить» тоже, наверное, пропасть. Жить Оз вроде как не хотел. А может, боялся. И умирать не хотел. Что же тогда получается? Ответ: все-таки нужен. Какой бы ни был никудышный. Нужен. Живешь – так живи.
Хороший ли день? Кто знает. Было страшно, что он за пять тысяч километров от дома без средств и телефона. Что потерял в дороге паспорт. Так даже на работу не устроиться… еще вчера его подобное не волновало. Вчера он хотел получить бутылку. Оз сжал кулаки. Еще хотелось играть. Петь. Создавать. Не для того, чтоб заработать на вино. Не для того, чтоб слить негатив. Просто потому, что хотелось. В свое удовольствие. Тревожное, давно забытое чувство. Он и хотел начать, и чего-то боялся. Чего? Того, что не выйдет? Или, напротив, – получится?
Он достал из сумки нотную тетрадь. Долго смотрел на пустой нотный стан, а потом махнул на все рукой – и начал. Легкий джаз для собственной радости. Не для какой-нибудь пользы миру, не для подачи глубоких мыслей. Не для какого-то колдовства. Для себя.
Оз закончил композицию и принялся за чай, с мрачной радостью думая о том, как потерял время. Ничего полезно… да о чем разговор! Полгода ушло на концерт о воскрешении мертвых. Жуткое время. Безвозвратно ушедшее к чертовой матери. Туда ему и дорога. Можно себе и приятные, бесполезные песни позволить. Имеет право: живой человек. Ох, то ли еще будет… и легкие времена, и тяжелые. Не в первый и последний раз. И глупо думать, что вся его жизнь перевернется лишь потому, что он сочинил пьесу антиалкогольную магическую. Но начинать тоже с чего-то надо. Так почему не с нее?
На кухню, зевая, зашел Ветер. Оз бросил взгляд на часы: ничего себе! Два часа как не бывало.
– Ну как ты? А я хорошо подремал… что это, ноты? Твои? Можно?
Озу было неловко, но сегодня он решил переступить через себя:
– Можно.
– Ты знаешь, я сам как бы музыкант, – сказал Ветер, вороша волосы. – Тапером подрабатываю в кабаке. Хотя я тренер по теннису… длинная история. Это ты пока я спал сочинил? Ух ты! Здорово.
Оз стушевался. Интересно, он это из вежливости или правда нравится?
– Знаешь, у меня отличная идея. Можешь пока жить у меня. Мне нормально. Ты только за чистотой следи.
Тут Ветер рассмеялся. Чем-чем, а чистотой на кухне не пахло. Наваленные горы посуды, коробки из-под пиццы, консервные банки прямо на полу, следы от разлитого чая на клеенке, слои пыли на подоконнике. Хаос и запустение.
– А раньше чисто было. Да нет, дело не в жене, я и сам порядок люблю. Ну ладно. Одежду свою лучше выкинь. Я тебе что-нибудь подберу. Ты на фортепиано играешь?
– Играю, – ответил Оз.
– Импровизировать можешь?
Кивнул.
– Тогда у меня к тебе предложение. В кабак я возвращаться не хочу. Пока. Подумать надо. Платят там нормально. Будь другом, подмени меня на месяц. И тебе деньги, и мне время. Жена у меня музыку любила. Музыкантов. Но не до этого мне пока… понимаешь?
Оз выслушал с тревогой. Что, так? Так быстро? С места и в карьер? Не успел оглянуться, настроиться на светлое будущее, и вот сразу тебе предложение? Музыка для масс в прокуренном, звенящем стаканами кабаке. Прекрасное место… Оз одернул себя, пожурил за снобизм. Впрочем, что концертный зал, что кабак. Все равно на людях он играть не может. Без бутылки. А теперь у него не алкоголь, а трезвенность. Какие тут публичные выступления? Значит, их больше никогда не будет. Никогда. Эта мысль ему совсем не понравилась. Оз нахмурился, сгорбился. Никогда?
– Пианист я так себе, Ветер.
– Это же кабак. Двумя руками играешь – и ладно.
– Знаешь, я хотел бы, с радостью. Но боюсь сцены. До одури боюсь. Пальцы слушаться перестают…
Он, признаться, вообще не хотел. А может, и хотел. Но точно не с радостью. Неудобно было как-то прямо отказывать. Не умел.
– Ты только поэтому не хочешь? Тогда не переживай. На тебя никто смотреть не будет. Я серьезно. Все там пьют, закусывают, иногда танцуют. Разве что хиты исполнить попросят. Это ерунда. Популярные песенки подберешь. Там даже сцены нет: пианино в углу.
– М-м-м, – замялся Оз.
– Отлично! Значит, договорились. Спасибо.
Оз обреченно вздохнул. Сам себя загнал в ловушку. Засосало под ложечкой: в кармане не было ни гроша. И если он пойдет стритовать на улицу, как раньше, это тоже нужно будет делать без бутылки. А по-другому зарабатывать он не умеет. Замкнутый круг. Так, может, антиалкогольная песенка принесла ему больше проблем, чем успехов?
– Спокойно, волшебник Оз, – сказал Ветер, будто догадавшись. – Спокойно. Ты прямо перфекционист. У нас не консерватория. А я, кстати, восемь классов музыкальной школы закончил. Из них два по баяну, к слову. И играю. Мир от этого не рухнул. Мне в кабаке чаевые дают, и посетители не жалуются.
У Оза было десять классов музыкальной школы и четыре освоенных инструмента. Может, стоит попытаться? Ну и пусть отец твердил, что у него кривые руки. А музыканты сплошь и рядом пьют. И мама убеждала: музыкой на жизнь не заработать. Осточертело. Ничего, попробует. С кривыми руками и трезвый. Вдруг получится?
– Ладно, – сказал Оз. – Ты, черт возьми, прав. Не умру, если в меня помидор бросят. Не поезд же это.
– Вот-вот! Молодец.
– Хорошо. Я согласен. Только давай здесь все разбарахлим и помоем? Ты мне наказал за чистотой следить, так что я приступаю. Хочешь, можешь поруководить. Я сделаю. Должен же я отработать свой ночлег.
Ветер махнул рукой: мол-де, за кого ты меня принимаешь. Убирали и мыли до вечера. Собрали оставшиеся вещи жены. И с криком спустили их в мусоропровод.
Потом сыграли свежую композицию Оза для фортепиано и гитары. Поджемовали. Поздним вечером сидели на балконе, отдыхая после насыщенного дня, ели заварную лапшу, пили колу.
– Хорошо, что ее вещей здесь больше нет, – признался Ветер, пуская кольца от сигаретного дыма в воздух. – Хорошо. Дышится. Первый раз без жены чувствую себя человеком. Как будто асфальтоукладчик по мне проехался, но я встал и пошел. Живой. Не вкатал он меня в асфальт, понимаешь?
– Понимаю, – сказал Оз.
Пожалуй, и он чувствовал себя так же.