Больше всего на свете Арина боялась двух вещей. Нет, не так – одной вещи и одного явления. И даже не вещи. Короче. Арина боялась пауков и темноты. Ничего необычного в этом нет – где найти людей, которые ничего не боятся? И восьминогим тварям, и мраку в списке людского кошмара отведены почетные места. Пауков молодая женщина боялась самозабвенно, с раннего детства. Она пыталась понять – отчего же так? Ее родители этих существ не особо пугались, так, просто брезговали. Но мать рассказывала, что, когда Арина была совсем малышкой, отец потащил ее в лабиринт страха и там над монорельсом, по которому катился зубастый вагончик, висел громадный синтетический паук. Игрушка-страшилка тянула к посетителям лапищи и хихикала противным голосом. Арина ничего этого не помнила. Ни накатывающих витков темноты, ни снисходительного папашиного хихиканья, ни лохматых когтистых лапок, которые тянулись сверху и пытались схватить. Много ли шестилетней малышке надо-то? Мать и взрослой дочери это рассказывала с улыбкой – мол, вырвалась и спряталась между ними, визжала так, что решили вести домой.
Арина не помнила. Не хотела помнить. Обиду на родителей спрятала – да и к чему уже та обида, давным-давно живет отдельно. Самостоятельно. Чертит кружевные узоры сложных многомерных деталей в старом добром «Автокаде», рисует и проектирует. Когда в офисе под самой крышей стеклянного небоскреба, когда дома, халтуркой по вечерам. Все как у людей. Нет места зубастым вагончикам, серым лохматым лапкам и противному хихиканью матери из клацающих хелицер под потолком.
Пауков она ненавидела. Всех. Отчего-то больше всего боялась этих – безобидных, тоненьких, длинноногих. Которые испуганно шарахаются по стене, перебирая ломкими несносными черточками, колыхаются в углу в паутинке, спускаются на ниточке. Аш-ш-ш! Подружки все говорили: «Ну, Ариночка, они ж безобидные. Не кусаются». Или еще хуже: «Пожалей ты их, носишься по всему дому с дихлофосом».
Не с тапком же. С тапком – это нужно прикасаться. А если тварь покрупнее, так даже давить ее. Слышать этот звук. Самый мерзкий звук в мире. Содрогалась от одной мысли об этом. Всякий раз, как вспоминала, так и содрогалась.
Вспоминала часто. Когда чего-то боишься, очень тяжело не думать. Не думать о пауках и о темноте. И что? А то, что темноты Арина боялась даже больше, чем пауков. И это было жутко обидно, потому как Арина была совой и часто работала по ночам. Оставляла свет в туалете, на кухне, в коридоре. Жгла свечи. Ходила по квартире с включенным мобильником.
Подружки все говорили: «Ну, Ариночка, это же невроз. Тебе бы к психотерапевту. Или кошку заведи».
Кошку Арина не хотела. Сама не знала, почему. Может, чтоб не быть вот этой вот успешной дамочкой средних лет с кошкой наперевес. Чтоб оставаться свободной. Независимой. Даже от кошек. Не хотела, и все.
«Тебе их не жалко? Живые же» – это, конечно, про пауков. Сердобольные вы мои! А как увидите в углу, так «Уи-и-и, помогите!»
Она тоже живая. Фобия. Чертова фобия. Ничего с ней не поделать, с этой фобией. Ломает психику, выворачивает наизнанку. Снится ночами – родительская квартира, напрочь заплетенная паутиной, и комки черных шариков с лапками висят. Где? Всюду. Заплетают проходы, оплетают ванну, ползут, идут, ше-ве-лят-ся.
И что самое жуткое – жрут. Вот тем самым паучьим способом. Сидят, такие неподвижные, сторожкие, опасные. Молчат. Смотрят. Чутко следят – дрогнет или нет ниточка под ногой? Дрогнула – начинают свое движение. Медленное, плавное. А потом – бросок. Укус. И быстрые, ловкие, методичные движения. Чтоб подождать, подождать, пока мучительный яд растворит плоть. И выпить. Целиком, выбрасывая сухую шкурку за пределы паутины.
Как же это мерзко. Хуже не придумаешь. Совершенно чудовищно, ужасно. Словно недобрый какой бог измышлял оружие, придумывал самую гадкую смерть из всех возможных. И придумал вот этих, восьминогих, безмозглых, инстинктивных.
Арина содрогалась. А подругам ничего нельзя было объяснить. Про темноту. С пауками проще – расскажешь про детскую травму, и большинство сразу вянет. Сами боятся. Кто пауков, кто мышей, кто незнакомцев в темном переулке. А как можно бояться незнакомца в переулке, если он темный? Да надо бежать за этим незнакомцем и хватать, пока не исчез. Все маньяки мира лучше одного глотка холодной, липкой, густой, вязкой, проникающей во все поры тьмы. Темноты. Мрака. Мглы. Черной пустоты, которая стекает из углов, тянет паучьи лапы, хватает и впивается, жрет, жрет, жрет…
И Арина снова просыпается в холодном поту. Трет глаза. Пьет кофе. Выходной? Выходной. Закончить халтурку – всего ничего, пара чертежей, отправить файл, выдохнуть. Отдохнуть. Погулять, быть может. Чем-то еще заполнить невыносимо пустой черный досуг. Побольше солнышка, поярче одежда, латте в ближайшей кофейне, ничего не значащее кокетство с баристой, высоким татуированным мальчиком лет на десять младше ее самой. И домой. День прошел, а там и на работу…
Еще смотрела видео. Любимое дело – ввести в поиск что-то вроде «эти ужасающие пауки» или «арахнофобия» и наслаждаться. Замирать от ужаса, разглядывая невыносимо огромного фиолетового паука-птицееда с симметричным тонким узором на головогруди. Холодеть, ощущая, как бежит по спине струйка пота, пробуя на вкус удивительные словечки вроде «стеатоды» или «агриопы». Изучать, где у них педипальпы и для чего. Педипальпы, слово-то какое! Выяснять, что водится в ее широте. Изредка сталкиваться с этими самыми стеатодами на собственном балконе и мучительно долго искать способ расправиться. Стараться забыть эти жуткие случаи. И снова – видео. Крестовики, черные вдовы, красноспинные пауки. Сколько же их! И все как один – монстры. Смотрела, курила, перебирала нервически пальцами. Улыбалась, радуясь, что никто не видит безумную.
Подружки про эту ее маленькую слабость не знали. Не поняли бы. Отправили бы к психиатру. Она и не пыталась рассказать. Как рассказать про нефилу? Как? Про возмутительную лаковость длинного брюшка. Про невозможно яркие золотые пятна. Про лохматые рукава на тонких изогнутых ножках. Про симметрию. Особенно про симметрию. Эту плавную, выточенную из сплошных золотых сечений симметрию.
Идет по руке храбреца нефила. Медленно движется. Лапка за лапкой, изящная, плакать охота. Золотые пятнышки на черном фоне, зеленоватый лаковый блеск. Осторожная, тварь. Арина закусила губу, всматриваясь. Золотой кругопряд. У нас такие не водятся. И хорошо. Как же хорошо, что у нас такие не водятся. Шестнадцать миллионов лет плетут свои огромные паутины, сволочи такие, а до средних широт не добрались. Вот и прекрасно. Пусть сидят в своих Австралиях и Бразилиях. А мне с утра на работу. Чертить золотые сечения, вдохновляясь симметрией природы.
«Они тебя сами боятся», – говорили подружки. Боятся. Конечно, они ее боятся. Огромную образину с пылесосом. Жестокую дрянь, которая убивает из страха. Вот и пусть не лезут на ее территорию. Ни стеатоды, ни крестовики, ни безопасные милахи-сенокосцы. Пусть сидят себе в кустах, она к ним не ходит. А вот они к ней – как когда. Пока что Арина побеждала. Пусть так и дальше будет.
А нефила шагает по руке видеоблогера, медленная, золотая, зеленая, геометрически совершенная. Начертанная небесным чертежником по самым лучшим чертежам, Арине и не снилось. Шагает. Видеоблогер хвастается, шутит, рассказывает. Арина смотрит. Ждет, пока нефилу ссадят обратно в паутину. Сглатывает слюну. Выдыхает. И нефила не укусила, и блогер ничего не повредил, даже изящные струны паутины, закрывающие невыносимо темный проход в какую-то очередную бразильскую руину. Словно эта золотая нефила – не просто так себе хищник, выжирающий плоть из бабочек и пташек, а настоящий стражник темноты. Сидит и следит, чтоб не пролезла. Мол, не ходи сюда, конкурентка, тут мой мир, светлый, солнечный. Не пущу. Сверкает золотыми пятнышками, чудовищная нефила, словно маленькими фонариками. Мерзко. Хотя и не лишено своеобразной красоты. Соразмерности. Это Арина понимает. Умеет ценить то, что симметрично, соразмерно, продуманно. А эти – продуманны.
Потом смотрит еще какую-то дрянь, на этот раз про осу, которая питается пауками, превращает их в инкубатор. Мерзость-то какая! Как, как природа смогла это изобрести? Какая эволюция позволила этой осе придумать такой яд, чтоб парализовать жертву, но оставить ее живой? Наверное, подружки бы спросили: «А зачем ты это смотришь?» Она и сама не знает. Что-то извращенное, потаенное, страшное есть в этом. Ужаснуться со вкусом, скривиться в омерзении и жить дальше. А еще подружки сказали бы Арине: «Так а тебе что? Пауком меньше, осой больше. Красивая оса. Желтая, полосатая. Как твоя агриопа».
Арина бы отмахнулась – эти осы, которые арахнидов жрут, не желтые и не полосатые. Но с подружками она на тему своего странного хобби не разговаривает. С ними лучше про мужчин, кошек и новые сумочки на ближайшей распродаже. В редком случае – про поэзию, тайны вселенной – и снова про мужчин. Пить кофе на кухне, держать сигарету в тонких пальцах, любоваться ловцом снов, который свешивается с люстры, легкомысленным, розовым сувениром из магазина. Синтетическим, с перышками. И никаких ос и пауков.
Нечему тут радоваться. Природа или неведомая божья воля – какая разница? Но думать про зловредную осу было так же противно, как про темноту. Наползающую. Густую. Холодную. Похожую на расплавленный пластилин, оставляющий на коже липкие жирные следы. «Жиркие» – вспомнилось словечко из детского стишка. Оса хуже паука в своей такой естественной жестокости. Паук просто жрет – и все. А эта тварь… Оса хуже Арины. Арина старается побыстрее. Даже с дихлофосом.
Стало неловко. И все же никто не видел – пускай. Можно думать всякие мысли. Самые неприятные, гадкие и темные. Лишь бы не заигрываться. Потому что тогда приходит она, эта самая липкая, пустая. Многоногая. Быстрая, быстрее самых быстрых арахнидов. Быстрее ос и шершней. Наползает, оплетает.
Ждет. Ждет где-то за пределом сознания, когда Арина расслабится. Когда сядет мобильный. Когда запамятует купить свечи. Когда в доме перегорят пробки. И вот тогда…
И тогда придет она. Густая, холодная, голодная. И возьмет. Сначала ее, Арину, одинокую безумную женщину, которая любит красные сумочки, мороженое, зеленый чай и шоколад. Любит маленьких полных мужчин, таких шустрых – они хорошие любовники. Любит отечественные автомобили. Любит ходить пешком и варить борщ. Любит брюзжать и красить ногти разноцветным лаком, словно ей двадцать, а не тридцать девять. Любит заводить случайные знакомства и прогонять мужчин не позже, чем через неделю. Чтоб не привыкнуть. Любит кошек, на самом-то деле. Просто боится ответственности. Все это возьмет пустая тьма. А потом пойдет дальше, выйдет из Арины, как из темного сарая, того, разрушенного, бразильского. И медленно покатится по миру. Забирая в себя ее подружек, кошек, офис с милым начальником. Собак, птиц и пауков. Всех этих нефил, сенокосцев, тарантулов. И даже татуированного мальчика в кофейне. Вот за него особенно обидно.
Арина открыла глаза. В доме не гудели холодильники, не шумели телевизоры. Стояла темнота. За окнами тоже – во всем районе выбило? Она содрогнулась. Пока еще слабо. Пока еще не позволила себе испугаться. Потянулась к смартфону. Предательская машинка пискнула и погасла. Словно весь свет из нее кто-то взял и выпил.
Ладони Арины стали холодными и липкими. Но она не пустила страх дальше. Только не к сердцу. Встать. На столике рядышком должна быть зажигалка. Потянулась, нашла, взяла.
Чирк, чирк. Да что ж такое! Слабые подрагивающие искры только издевательски высветили тени в углах. Притаившиеся длиннолапые тени. Арина жалобно пискнула. Ну почему она не завела себе кошку? Почему?
«Потому что ты не хотела ответственности», – шепнула темнота.
«Потому что ты хотела встретить меня», – заметила пустота.
«Потому что ты – моя», – улыбнулась ледяная, липкая, черная.
Арина села. Не стала нащупывать тапки. Кухня. На кухне должны лежать спички. Точно должны. Почему так темно? Не может быть так темно. Пошла, стараясь не касаться стены. На стене могут быть… кто? Пауки? Зимой, в закрытой наглухо квартире в центре города? Не смешно. Она вчера убирала, все углы вымела, мокрой тряпкой прошлась. Нет тут никаких пауков.
«А я – есть», – ласково улыбнулась жуткая, вечная, расплавленная.
– Иди в задницу, – пробормотала Арина, пытаясь нащупать спички. Черт. Нет спичек. Электроплита не включит газовый огонек без электричества. Дурацкая людская цивилизация, непродуманная бессмысленная пещера современной одинокой женщины. Никаких источников света. Только тьма. Со всех сторон. Арина не помнила, куда она положила чертовы ключи. А то выскочила бы в коридор прямо в пижаме и босиком и стала бы стучать во все двери подряд. Пока бы ее не пустили туда, где есть хотя бы одна свеча.
«А я уже тут», – шепнула присутствующая, изначальная, поглощающая.
– Иди… в… задницу, – захлебнулась Арина ужасом. Нет, нет, только не это. Не эти ледяные липкие прикосновения к загривку, медленно стекающие к пояснице, наполняющие нутро чуждой, жуткой мутью. Способной родиться поутру, выйти, заполнить все. Заменить ее, Арину. Растворить, пожрать, выкинуть пустую шкурку. И пойти дальше.
Женщина замерла, ссутулилась, выставила пальцы в темноту. Нет предела страху, окутывает, оплетает. Нет предела. За спиной – ее дом, улица, машины, кошки и мужчины. Много всего за ее спиной. Она не безответственная. Можно бояться – и действовать.
– Иди прочь, – чуть увереннее сказала Арина, упираясь кончиками пальцев в стену. Когда-то, по молодости, не раз плела ловцы снов. Дарила подружкам. Иногда продавала. Потом забила – рисовать чертежи было выгоднее, а подружки все повырастали быстрее, чем она, завели мужей, детей и кошек и в эти мистические глупости уже давно не верили.
– Или я тебя уничтожу, – сказала Арина, которая очень не хотела, чтобы эта липкая вечная сука пришла в ее мир. Второй рукой коснулась другой стены и сама не поняла как. Приподнялась плавно, наслаждаясь каждым движением. Прислушалась к себе, к новым (или забытым) ощущениям. Качнулась мягко, радуясь собственной пластичности, гибкости, ловкости. И чего она боялась? А главное – кого…
Какой нелепый мир: своего отражения в зеркале бояться поутру – обычное дело, а вот собственную душу понять – так это нет, этому тут не учат. Зачем? Нелепый, нелепый мир, и как хорошо дойти до предела, нырнуть на самое дно страха и понять. Осознать. Рассмеяться.
Она мягко покачивалась, сосредотачиваясь, замерев на пороге. А потом шагнула вперед, прямо в темноту. Подумала чуть. Совсем ведь не сложно. Инстинкты – очень хорошо, а старые навыки, забытые за ненадобностью – так и вовсе прекрасно. Можно не думать, а просто действовать. Поэтому Арина, улыбнувшись, ловко двинулась по кругу, выслеживая многоглазую, черную, чужую. Замерла, такая неподвижная, сторожкая, опасная. Замолкла. Вгляделась в густой надвигающийся мрак. Где же ты? Там? Ну хорошо. Иди сюда, тварь, я почти закончила свое дело, я замерла в самом центре своего мира. Ты не видишь меня – это просто золотые фонари зажглись на улице, такие манящие, красивые на черном фоне. Это не я.
Иди сюда, чужая тварь. Коснись тонкой ниточки под моей ногой. Она дрогнет, и я тебя замечу. Я тебя не пущу. Это мой мир. Достаточно одного броска, укуса, и ты окажешься у меня в руках. Я спеленаю тебя, быстро, ловко, методично. Ты не тронешь ничего, что мне дорого. Не пройдешь сквозь мои ловчие сети. Я впрысну в тебя яд, золотой, солнечный, кислотно-живой. И выпью. Всю холодную, пустую, жалкую тьму. И шкурки не останется.
Иди сюда.
Автор: Char Li