В старших классах я что-то много времени стал проводить в больницах. То одна операция, то другая. Мама словно стремилась как-то улучшить меня, перед тем как выпустить в большую жизнь. Меня это даже начало немного доставать, поскольку ложился я в больницу планово, то есть на каникулах.
Сначала удалили гланды. Причем хитрый отоларинголог решил убить одним разом двух зайцев: удалил сразу и миндалины и аденоиды. Надели на меня что-то вроде ку-клукс-клановского колпака, только вот дырочек для глаз в нём не было, зато была большая дырка для рта. В неё я видел только торчащие из моего рта хромированные инструменты. Зрелище не очень. Все эти металлические клещи, зажимы и приспособления равномерно позвякивали при каждом вдохе и выдохе, втягиваясь в меня и выскакивали обратно. Что внутри горла смачно хрустело и рвалось. Было больно, хотя хитрый доктор обещал, что не будет. Но я терпел, ради мамы, и ради… ну, не мог же я убежать со всеми этими инструментами во рту, к тому же руки мои были крепко-накрепко привязаны к подлокотникам.
После операции я долго не мог ни есть, ни пить. За год до этого такую же сделали моему двоюродному брату Алёше. Я помню его грустные глаза, но мог бы, гад, по-братски предупредить как это адски больно.
А еще через год я снова оказался у того же доктора, теперь уже решено исправить мою носовую перегородку, сломанную приветливым одноклассником. Я уже не верил хитрому человеку в белом халате. «Мы всё обезболим», - да, да, так же было и в прошлый раз. Только теперь было страшнее, потому что я понимал, что меня ожидает. Всё повторилось, и белый колпак с одной дыркой, и прикрепленные к подлокотникам руки. Только теперь инструменты, торчали не изо рта, а из носа. И теперь я мог разговаривать (а это я вам скажу большое облегчение для того, кто испытывает страдания), но операция длилась в три раза дольше. Больше часа мучений, было больно так, что мне казалось, никакое обезболивание вообще не действовало. Вырывание зуба, по сравнению с операцией в носу, это так, легкая экскурсия в преддверие преисподней, нулевой круг.
Мне казалось, инструменты копошатся у меня в мозгу. Инопланетянин в белом халате менял там изношенные детали на новые. Никакие фантазии и аналогии не помогали. Правая нога от боли начала трястись и ходить ходуном. Я сказал как мне больно, но доктор не поверил. Я пробовал кричать, но доктор попросил этого не делать, к тому же через какое-то время любой крик вызывал такую же боль, как безжалостные инструменты. Я понял, что никогда-никогда не стану хирургом, потому что всякий раз, когда буду рассекать живую плоть, буду вспоминать то, что чувствую сейчас. Эмпатия, слышали про такую даму? Она оказывается внутри меня ого-го какая. Я чувствовал, что у доктора что-то там не выходит, но почему-то не мог потерять сознание. Была легкая надежда, что сердце моё остановиться, но оно, работало быстро и чётко, только субъективно замедляя время.
-Мама!
-Мамы здесь нет.
-Кто же тут?
-Ты да я.
-Я не могу это терпеть! Давайте прекратим!
-Нельзя, иначе всё будет зря.
И тут меня прорвало. Заметьте, я ни разу, не произнес бранного или оскорбительного слова. Мои стенания были литературны, хотя и просторечны, не столько художественны, сколько шли из самой глубины души. Это была исповедь, где душевная боль была той самой анестезией, которой мне в тот момент не хватало. Я говорил не умолкая. При этом я спросил разрешения, могу ли говорить, и доктор, чтобы не слышать стонов и жалоб на боль, разрешил. Возможно, он, в какой-то момент, об этом пожалел. Все обиды, огорчения, комплексы и мучительные вопросы обрушились на бедного лора плотным обжигающим потоком.
У меня нет девушки, но самое главное, наверное, никогда и не будет.
Я странный, я не такой как все, доктор, разве это не снобизм? А может, это уже фашизм, считать себя не таким как все? Доктор, а может ли быть пионер фашистом? А доктор, который делает такие операции? Простите, я увлекся.
А-а-а, да что ж так больно-то!
Доктор, мои папа и мама развелись. Я остался с мамой. Но мне жаль и папу. А мама всё время говорит, что я весь в отца. И это звучит упреком. Хотя мама не выходит замуж, потому что, я думаю, она любит отца по-прежнему. А еще я не вижусь с бабушкой и дедушкой, папиными мамой и папой. Потому что моя мама очень расстроилась бы, приди я к ним.
Ма-а-амочки! Когда же это всё закончиться-то!
А еще я однажды убил котенка. Случайно, просто потому что хотел его погладить, а он убегал.
А-а-а, я просто больше не смогу терпеть! Доктор, простите, я все, я умираю!
Доктор, я в три года пробил своему лучшему другу голову камнем. Да, да в три года. Мы играли у кучи песка. А потом он стал бросать мне в глаза этим песком, а я схватил камень. А потом приезжала скорая. Я пробил ему череп. Да, и женщины, которые стояли вокруг меня, я помню, мне три года, и они вокруг, так вот они тоже не верили, но больше-то некому было пробить, там были только мы.
Дайте закончим, ничего больше не надо, хватит! Я не хочу!
Доктор, я думаю со мной что-то не так. Я влюбляюсь во всех красивых девушек.
Даже в не очень красивых, потому что они девушки. И мне очень стыдно.
Доктор, я боюсь каракулевых шапок и пальто. Меня пугает их кудрявость. Тревожит. Нет, к кудрявым девушкам я отношусь хорошо.
Доктор у вас ещё тут никто не умирал! А-а-а! Я буду первый!
Доктор я очень боюсь, как всё будет у меня с девушкой первый раз. А вдруг у меня совсем ничего не выйдет? Вдруг со мной что-то не так? Это же страшно? А стоит ли жить без этого, ну вы понимаете, без этого же не жизнь.
Нет, я никогда ничего не сделаю с собой, потому что я трус. Я боюсь умирать. А ещё я очень боюсь боли! Доктор, а можно, побыстрее! Я больше не могу! Вы когда-нибудь на себе пробовали эту операцию! Да нифига ваше лекарство не работает. Я всё чувствую! А я о чем вам говорю? Я не нормальный, в смысле не такой как все, на меня может ваше обезболивающее по-другому действует.
Господи, да что же так ужасно хрустит во мне, хрящ? Он станет тонким, и мне нельзя будет драться? То есть, если мне ударят по носу, я могу умереть? Зачем вообще эта операция! Спасите! Помогите! Я знаю, что никто не придёт! Мамочки, я больше не могу!
Ну и ещё минут сорок в таком же духе.
А потом с меня сняли колпак. В каждую ноздрю затолкали по два полуметровых бинта, развязали и шатающегося на полусогнутых ногах отвели в палату. Где положили на кровать без подушки, но с простынкой, такой резиновой, как раньше подкладывали под детей, коричневого такого цвета. Я лежал на животе и боялся пошевелиться, потому что и без того было чудовищно больно, но при любом движении боль доходило до каких-то космических высот. А я-то думал, что не выдержу пыток, если попаду в плен. Практика, мой друг, вот критерий истины. Дышать было трудно, поскольку в наличии был только рот, а он быстро пересох, как пустыня Такла-Макан. Впрочем, жидкости было полно, она быстро заполнила всю клеенку и стала стекать на пол. Это была кровь. Тело стало легким, сознание ясным, я быстро превращался в ангела. Голое тело под легким халатом только усиливало аналогию. Наконец соседи по палате позвали медсестру, а та врача. Меня подняли и повели в перевязочную. Там снова усадили в кресло, привязали руки и стали вытаскивать длинный бинт из одной ноздри, потом из другой. Теперь без обезболивания. Очень хотелось потерять сознание. Фиг там. Потом врач и медсестра совещались. Потом в нос мне стали совать толстую нитку, потом через рот подцепили её каким-то инструментом, привязали к концу нитки, торчащему изо рта, тампон, и потянули за конец, который торчал из носа. Потом набили свежими полутораметровыми отрезками мои обе ноздри. Не будь у меня привязаны руки, я бы уже убивал своих мучителей, используя предметы вокруг. Но терпение моё, подкрепленное ремнями, оказалось таких размеров, что терялось за горизонтом событий. Покорно позволил я увести себя в палату и впал в забытьё.
Скажу так: операция не сильно помогла. Дышу я всё равно с трудом. Только теперь из-за тонкой перегородки сделать вторую операцию почти невозможно.
Но зато потом, когда я немного пришел в себя, шествовал по коридору в залитом спереди кровью ангельском одеянии, с распухшим огромным мультяшным носом, засохшей коростой под ним, заплаканными глазами, я увидел в коридоре на кушетке самую красивую девушку, из всех, которых я встречал до тех пор. Её звали Наташа, и она смотрела на меня так сочувственно, как, опять же, никто и никогда. Я постарался принять самый залихватский вид, мол, мне эти операции хоть каждый день проводи, я как ящерица, у меня всё отрастает. Я попытался улыбнуться, схватился за стену и съехал по стенке на пол.
Сергей Решетнев ©