Сосед по даче пришел ко мне жениться. Я ожидала чего угодно, но только не этого! Жили мы не то, чтобы дружно, правильнее будет сказать - равнодушно. Правда, это дружелюбное наше и вежливое равнодушие не помешало Валентину Александровичу утащить у меня утеплитель, оставшийся от строительства дома. Я спрятала этот утеплитель в кустах, забора у меня тогда еще не было, спрятала и решила: как-нибудь приеду поздней осенью и перетащу на зиму в дом. Приехать у меня не получилось, кусты облетели и сквозь голые ветки упаковка с утеплителем превратилась для моего, тогда еще равнодушного соседа, в заманчивое предложение. От которого он не сумел отказаться. Да особенно и не пытался! Недолго думая, достопочтенный Валентин Александрович унес утеплитель к себе. Это не пустое подозрение, мой утеплитель видели в его доме. Видели и рассказывали мне. А я решила дипломатично промолчать. Не портить же отношения из-за какого-то там утеплителя!
Возможно, это было моей первой серьезной ошибкой. Возможно, с тех пор в голове Валентина Александровича поселилась мысль обо мне, как о дурочке с переулочка. Я не особенно по этому поводу переживала... Пусть! Но вот когда он решил еще и жениться...
Это случилось летом. Для храбрости Валентин Александрович выпил. Много. Его шатало. И в таком состоянии, аккуратно обойдя свою новую машину, которую он мыл, лелеял и выхаживал целыми днями, он постучался в мои ворота. Теперь у меня уже был забор, и войти ко мне запросто, чтобы унести все, что понравится, стало сложнее.
Со мной на даче были дети и мама. За забором, в саду у яблонь, отмахиваясь от мух, хлопотала жена Валентина Александровича. Он пришел босиком, сел у меня на веранде на пол, с задумчивым удовольствием пошевелил пальцами босых ног, поскреб в затылке, закурил "Яву золотую", рассказал изрядно заплетающимся языком для начала что-то несущественное о том, как смастерил коптильню из старого холодильника и научился коптить в ней форель так, что пальчики оближешь, как выращивал аквариумных рыбок и все у него хорошо получалось, пока он не запил в очередной раз и все его ценные мальки не погибли...
И только потом перешел к самому главному. Ему не хватает секса. Жена не дает. Давно. У нее климакс и ей больше не надо. Сыновья выросли, живут со своими семьями, родились внуки. А он стал по большому счету никому не нужен. Даже жене. Вернее, жене он немножко все-таки нужен: ей нужны его деньги, ну и там - дрелью пожужжать, шкаф передвинуть, примус починить. А хочется жить! Особенно секса хочется. Нестерпимо хочется! Ведь в этом жизнь! Цвет ее и прелесть! Он же еще совсем не старый! Секса не хватает катастрофически. А без секса все не в радость. Кстати, как только в его жизни появится он, этот волшебный, сказочный, но давно уже не бывалый секс, он бросит пить. Прямо сразу. Совсем.
Валентин Александрович, этот достаточно еще и в самом деле крепкий, вполне симпатичный и неплохо сохранившийся в свои 50+, несмотря на наличие внуков и море водки чаще, чем по праздникам, мужчина, из тех еще существующих, слава Богу, великорусских мужичков из глубинки, умеющих своими руками построить дом, выкопать колодец, поставить забор и отремонтировать машину, посмотрел на меня своими замутненными выпитым без закуски глазами. И, чтобы я уже окончательно поняла, к чему он клонит, сказал: "Я и жениться могу, если тебе это нужно! Легко!". Оторопев, я оглянулась на его жену, обрезающую веточки дерева. "А как же Люба?", - потрясенно прошептала я. "А что Люба? - пожал он плечами так, словно говорил не о женщине, родившей ему двоих сыновей, женщине, с которой прожита вся жизнь, которая была, как я слышала, его первой любовью. Словно не о женщине, а о мешке с картошкой... - Это вообще не проблема! С ней развожусь, с тобой - расписываюсь!".
"Ты что же, разве не замечала, как я смотрю на тебя? - взволнованно сглотнув, спросил он. - Стоит тебе пройти мимо... Даже моя внучка это заметила. "Дедушка, почему ты все время смотришь на нашу соседку?".
Я помолчала, лихорадочно подбирая слова. Нет, я ничего не замечала. Мне казалось, он совершенно на меня не смотрит. Занимается там у себя, за забором, своими делами: что-то пилит, или стучит молотком. Мне очень не хотелось его как-то задеть, или обидеть, но вся дикость и внезапность этой истории, которая через полчаса станет еще более дикой, а через год обрастет новыми безумными подробностями, вызывала у меня какое-то непонятное чувство. Не может же он в самом деле говорить серьезно?
"Нет, - наконец и очень твердо сказала я. - Извините, но ничего не получится. Вы сами подумайте, даже если представить, что я согласилась, как это вообще возможно - ваша жена, здесь, рядом, всегда... Нет, я так не могу!".
Валентин Александрович тяжело поднялся. Пошел, петляя, к моей калитке. Я механически вышла с ним на улицу. Проводить. И как-то сгладить впечатление от своего отказа. Который, конечно, всегда неприятен. Всем. В любом возрасте.
Вдруг с каким-то отчаянием на меня оглянувшись, Валентин Александрович мелодраматично выкрикнул: "Ты хоть понимаешь, что больше меня никогда не увидишь? Что ты видишь меня сейчас в последний раз?!". Я промолчала. Он сел за руль своей обожаемой, новой машины, почти уверенно развернулся на нашей узкой дороге с прижавшейся к ней вплотную речкой, в которой раньше водились бобры и над которой я, не мастер филигранных разворотов, несколько раз висела колесом над пропастью и меня вытаскивал на тросе вызванный в три часа ночи таксист.
Зарычав от вдавленной до упора педали газа, его машина скрылась за поворотом. До выезда из поселка он даже не добрался. Протаранил чей-то забор и перевернулся. Его исковерканную, лежавшую на дороге вверх тормашками машину я увидела полчаса спустя, когда отправилась в магазин. Ее окружила толпа возбужденных дачников, здесь же был полицейский, страдавший от жары, отиравший лоб фуражкой и прилежно записывавший показания...
Машина Валентина Александровича погибла безвозвратно, восстановлению она не подлежала. Сам он отделался парой ссадин и лишением прав. Снесенный им забор его заставили восстановить два бандитского вида парня, явившиеся к нему на кривоватых ногах и пестря от татуировок на следующий день "поговорить".
А вот меня Валентин Александрович возненавидел. Не сразу. Ненависть начала расти в нем так же исподволь, втайне от меня и постепенно, как прежде - его решение на мне жениться. Примерно через год он вызвал меня на улицу и так, что это слышала вся округа, принялся многоэтажным матом требовать, чтобы я срочно покосила траву на своем участке, иначе к нему летят одуванчики, не смела парковаться на берегу речки напротив его дома и вообще.... Он очень хорошо помнит моего любовника и мое бесстыдство, с которым я обнималась и целовалась у костра на глазах у собственных детей. Что он порежет ножом шины моего автомобиля, а захочет, так и дом мой сожжет. "И будешь за это зону топтать", - зло пообещала я. "Тогда я просто... колеса спущу!", - хитро блеснув глазами тут же нашелся Валентин Александрович. Соседи его увели под белы рученьки и кое-как утихомирили. "Что ты к ней привязался? Что за бред ты несешь? Да чем тебе мешает ее машина?", - накинулся на него его друг и иногда собутыльник Миша. Машина и правда начала ему мешать как-то внезапно. Раньше не тревожила его совершенно. Но у Валентина Александровича, кажется, многое, если не все, происходит внезапно.
Потом, - да, да, вот именно, что неожиданно и впервые, - меня ограбили. Зимой. Никого у нас в дачном поселке не грабили уже сто лет. Прошли лихие девяностые. И вот пожалуйста! Порезали сетку забора, взломали дверь летней кухни, а унесли всего-навсего удлинитель и японскую портативную газовую плитку. Добыча явно не стоила такого зверского и яростного взлома, и никакой логике это не поддавалось.
Узнав об этом, я примчалась на дачу в начале апреля, когда дороги были залиты водой, а к некоторым соседским дачам можно было подплыть разве только на весельной лодке, я шла, с замиранием сердца, хлюпая по воде в резиновых сапогах и чуть не заплакала от открывшемуся моему взгляду вандализму.
Обрывки порезанной, дрожащей сетки, вырванный с мясом замок двери и раскуроченный дверной косяк. Мой знакомый местный таджик Сайфи, помогая мне все это ремонтировать, призывал Аллаха на голову этого потерявшего совесть неверного: кто же такое сделал и ради чего? Ради удлинителя и плитки? Сайфи искренне желал, чтобы у гада руки отсохли, пока мы с ним тащили новую сетку для забора, свернутую в тяжеленный рулон, и Сайфи просто задыхался под ее тяжестью...
Валентина Александровича якобы тоже ограбили одновременно со мной. Дверь его домика, вскрытая, только, в отличие от моей, как-то аккуратно вскрытая, не раскуроченная, так убедительно хлопала на ветру. Или он это инсценировал? Я почему-то не могу отделаться от мысли, что это был он...
Что же будет дальше? Мне теперь впервые, с наступлением весны, страшно ехать на дачу. Что я там найду? Всю осень и зиму мне снились какие-то навязчивые сны о грабителях, которых я вижу, заглянув в разбитое окно дома...
И что, если это все-таки был он?! Просто мечтавший о любви, как все живущее, Валентин Александрович. Мечтавший так искренне, ясно и светло, а тут - я со своим бессердечным отказом.