Экспертная группа «Европейский диалог» готовит к публикации книгу о либерализме и идее свободы в XXI веке. Ведущие экономисты, политологи и социологи на протяжении года обсуждали процессы, происходящие в либеральных государствах сегодня и вызовы, с которыми они столкнулись. В рамках цикла из четырех материалов мы публикуем одну из глав будущей книги, в которой Эмиль Паин и Владимир Рыжков рассуждают о соотношении либерализма и национализма в современном мире
1. Сегодня национализмом называют широчайший круг явлений. Что на самом деле можно определить в качестве современного национализма и какие стороны его вызывают тревогу с точки зрения либерально-демократических ценностей?
2. Чем объяснить рост национал-популистской ксенофобной риторики на Западе и некоторый спад или трансформация привычной ксенофобии в России в последние 2-3 года? Какие факторы лежат в основе этих явлений?
3. Совместимы ли вообще либерализм, демократия и национализм? Могут ли либералы, отстаивая универсальные ценности свободы, достоинства и равноправия индивидов, опираться на национальные чувства и особенности?
4. В чем состоит (или может состоять) либеральный ответ на подъем радикального, ксенофобного национализма и изоляционизма в Европе и России? Что российские либералы могут противопоставить этническому национализму, с одной стороны, и государственной «официальной народности» — с другой?
5. В чем заключается либеральный подход (подходы) к политике по отношению к культурному многообразию? Каковы принципы, на которые должно опираться отношение либералов к федерализму, к культурным меньшинствам, к мигрантам?
1. ГРАЖДАНСКАЯ НАЦИЯ КАК УСЛОВИЕ ЛИБЕРАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ
В названии данного первого раздела главы выражен подход Эмиля Паина, подробно обоснованный им ниже:
В чем состоит социально-политическая сущность гражданской нации? Каково должно быть отношение либералов к этому явлению? Не закончилась ли эпоха национальных государств и не наступило ли время «постнационального мира»? Эти вопросы не новы, еще полтора века назад их затрагивал Эрнест Ренан в своей знаменитой лекции «Что такое нация?» (1882). Однако вопрос о нации древнее, поскольку термин «нация» известен с античных времен — в Древнем Риме он означал племя. В средние века появилось этническое значение этого термина, отразившееся, например, в названии Священной Римской империи германской нации. Потом появилось этатистскоепонимание нации — как жителей одной страны, подданных одного государя. Наконец, исторически позднейшей является гражданскаятрактовка рассматриваемого понятия: нация как согражданство. Все эти значения в различной мере закрепились в культурных традициях разных народов и уже поэтому в разных культурах неодинаково отношение к семантике понятия «нация» и производного от него «национализма». Например, в англо-саксонском мире, где преобладают неэтнические трактовки нации и национализма, отношение к ним более нейтральное, чем в немецком обществе, где эти термины используются преимущественно в этнокультурном значении и с отрицательной коннотацией. Весьма своеобразной была эволюция этих терминов в России на протяжении разных периодов ее истории[1].
Сильнейшее влияние на своеобразие трактовки понятия «нация» оказывают идейно-политические взгляды исследователей. Все это затрудняет поиск не то, чтобы общественного консенсуса, но даже компромисса по указанной проблеме. И все же есть надежда на понимание со стороны читателей этих строк, поскольку написаны они для сравнительно однородной в идейном отношении читательской аудитории — людей либеральных взглядов. Тема данного выступления ограничена анализом отношения либерального сообщества к одной лишь гражданской трактовке понятия нации, да и сюжет выступления прост. По сути, это ответы автора на вопросы, заданные ему в ходе дискуссии 5 июня 2017 на семинаре в московском офисе фонда имени Ф. Науманна, среди которых был и вопрос, несколько раз повторенный Игорем Клямкиным: «А причем здесь либерализм?».
А. «С ЧЕМ МЫ НЕ СОГЛАСНЫ?» БАЗОВЫЕ ГИПОТЕЗЫ О РОЛИ НАЦИИ И ИХ ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ОСНОВА
В современной России идея гражданская нации явно не доминирует.
В бытовом языке и в политическом дискурсе господствуют традиционные для нашей страны представления о нации, отождествляющие это понятие с этничностью и даже расой. В либеральных кругах отношение к политической нации несколько иное: большая часть российских либералов признает важность и позитивность ее развития, но применительно не к России, а к другим республикам бывшего СССР.
Например, по отношению к Украине трудно найти человека, который, считая себя либералом, не признавал бы важность становления украинского национального государства и гражданской нации. Применительно же к России эта задача считается либо не существенной, либо устаревшей для нынешней «постнациональной» эпохи и уж точно никак не связанной с развитием либерализма. Еще реже в российском либеральном дискурсе хоть как-то прослеживается связь между всплеском национал-популизма на Западе и проблемами эрозии гражданской нации. Как правило, этот всплеск объясняется иными причинами; данная позиция отразилась и в упомянутой дискуссии.
В противоположность таким воззрениям мы выдвигаем следующую систему гипотез.
1. Гражданская нация является одной из важнейших предпосылок как становления либерально-демократических режимов, так и их эффективного функционирования в современную эпоху. Гипотеза проверяется на основе изучения двух типов отклонения от этой нормы (в России и в странах Запада) и выявления связанных с этим дисфункций.
2. Пример России показывает, что слабость гражданского общества и ряда других признаков гражданской нации к началу 1990-х годов, а в еще большей мере целенаправленное подавление зачатков национально-гражданского самосознания, гражданского активизма и консолидации с начала 2000-х сильно затрудняют утверждение в стране либеральной демократии.
3. Страны Западной Европы и США демонстрируют другой вид дисфункции, а именно последствия «эрозии» уже сложившихся институтов гражданской нации, их сегментации и замены нелиберальными коммуналистскими отношениями (раскол общества на замкнутые общины), что в значительной мере обусловило проблемы национал-популизма.
Перечисленные гипотезы о социально политической роли нации нельзя назвать общепринятыми, но они опираются на известные исследования и теории выдающихся обществоведов XX века.
Б. О ТРЕХ ОСНОВНЫХ ИСТОЧНИКАХ СОВРЕМЕННОЙ ТЕОРИИ «ГРАЖДАНСКОЙ НАЦИИ».
Эрнст Геллнер. Источник
ЭРНЕСТ ГЕЛЛНЕР ОБ «УСЛОВИЯХ СВОБОДЫ»
Союз либерализма и демократии, как отмечали многие политические философы, — это весьма хрупкое историческое создание, сотканное из двух разных традиций: либеральной традиции Джона Локка, ориентированной на индивидуальные свободы, и демократической традиции Жан-Жака Руссо, исходящей из идеи верховенства коллективного народного суверенитета и гражданского равноправия[2].
В утверждении синтеза двух исторически разных частей либеральной демократии свою весомую лепту внес такой либеральный мыслитель как Э. Геллнер. В свое последней прижизненной книге он обосновал в качестве важнейшего условия свободы развитие такого коллективистского феномена, как гражданское общество, и показал историческую новизну этого типа социальной организации по сравнению с традиционными[3]. Гражданское общество противостоит как сегментированным традиционным обществам, так и надгосударственным идеократическим образованиям, названным Геллнером уммами, по образцу исламской уммы. По мнению Геллнера, народы, которые были долгое время под властью «коммунистической уммы», оказались не ближе к демократии, чем пленники уммы исламской[4].
Гражданское общество служит важнейшим условием политической свободы поскольку только оно способно «служить противовесом государству, не мешая ему, выполнять роль миротворца и арбитра между основными группами интересов…»[5]. Вместе с тем само появление гражданского общества обусловлено множеством исторических обстоятельств, поэтому «до сих пор во многих (и весьма обширных) частях нашего мира не существует того, что обозначается этим термином <…> Наиболее остро это проявилось в тех обществах, где все стороны жизни были строго централизованы, где существовала единая политическая, экономическая и идеологическая иерархия, не допускавшая никакого соперничества, и где единственная точка зрения служила мерилом истины и правоты небольшой группы людей. В итоге эти общества пребывали в разобщенном, атомизированном состоянии…»[6]. Это было написано в начале 1990-х и в прошедшем времени, поскольку Геллнер тогда диагностировал крах «коммунистической уммы», но сегодня мы наблюдаем возрождение жестко централизованных режимов, как в форме абсолютно диктаторской династии Ким в КНДР, так и пока относительно мягкого авторитаризма в постсоветской России..
Э. Геллнер очень подробно и глубоко проанализировал понятие гражданского общества, но не использовал понятие «гражданской нации». Почему? Не претендуя на исчерпывающие объяснения данного обстоятельства, назовем лишь несколько причин. Во-первых, этот философ и социальный антрополог рассматривал гражданское общество с социально-политических позиций, а нацию — только как явление культуры. Такая позиция сложилась у Геллнера в период подготовки его первой и самой известной книги «Nations and Nationalism» (1983, рус. пер. 1991). Во-вторых, Геллнер изучал не столько нации, сколько национализм, а нации были лишь побочным продуктом национализма. Его знаменитый афоризм 1980-х «именно национализм порождает нации, а не наоборот» цитировался в бесчисленном количестве публикаций разными авторами, но оказался на редкость неточным при сопоставлении с историческими реалиями. Важно подчеркнуть, что это показал и сам Геллнер в своей последней книге «Условия свободы», написанной десятилетием позже первой книги и с иных методологических позиций — на основе историко-генетического анализа. В этой работе даны убедительные примеры того, как соединение национальной культуры и государственных границ произошло во многих странах Европы (прежде всего, на севере континента и на Атлантическом побережье) еще в период Средневековья — за несколько веков до появления в эпоху модерна сил, которые стали назвать националистами. В Англии же работы для этнических националистов и вовсе не оказалось: «…нация Шекспира, — пишет Геллнер, — уже не нуждалась в формировании новой кодифицированной культуры»[7]. И в следующем поясе Европы этнические нации сформировались еще до появления национализма. В Германии, например, она сложилась в эпоху Реформации, но еще долго не была очерчена государственными границами. «То есть были невесты, готовые идти к алтарю, оставалось только найти для них достойных политических женихов. Иначе говоря, здесь требовалось государственное строительство, но не создание новых национальных культур»[8]. Этим строительством занимались не самодеятельные националисты, а государство, активнее других — прусская монархия, и Геллнер признает, что произошло это «прежде, чем вышел на сцену политический национализм»[9]. И лишь в континентальных империях, Австро-Венгерской и Османской, особенно там, где политические и этнические границы совершенно не совпадали (например, на Балканах), господствовала этническая и религиозная многоукладность и чересполосица, там и проявился первым страшный образ агрессивных националистов, которые, поставив задачи строительства сравнительно однородных культурно-государственных образований, должны были для этого «…ассимилировать, или изгнать, или уничтожить огромное количество людей.»[10].
В Российской империи этническая фрагментация была почти такой же, как в соседних империях, однако низовой русский национализм здесь всегда был очень слабым, поскольку его функции быстро перехватило и присвоило себе имперское государство, сформировав весьма своеобразный национализм — «официальную народность» или, иначе говоря, государственный, имперский национализм[11]. Эта подмена национализма привела к неодинаковым последствиям в разных регионах и в различные эпохи. Применительно к колонизации Сибири в XVI-XVII веках, государственная монополия на насилие во многом спасла жизни коренным малочисленным народам, защитив их от произвола разных групп самодеятельных колонистов. Зато в ходе покорения Северного Кавказа, особенно Кавказской войны (1817-1864), само государство осуществляло массовые этнические чистки и массовые изгнания народов со своих территорий[12]. Впоследствии эту страшную традицию депортации народов возродил И. Сталин, притом в гигантских масштабах и на всей территории страны[13].
Итак, Геллнер не только осознал, но и показал ограниченность своих прежних воззрений на нацию. Вместе с тем он не обогатил (или не успел обогатить) их соединением с его же идеями гражданского общества. Это сделали другие исследователи.
Карл Дойч. Источник
Карл Дойч и Данкварт Растоу — нация как «общество, овладевшее государством»
Тезис о том, что национальное единство (national unity) является единственным предварительным условием демократизации, впервые был высказан и обоснован известным американским политологом Д. Растоу еще в 1970 году[14]. Он подчеркивал, что национальное единство является «предварительным условием демократизации в том смысле, что оно должно предшествовать всем другим стадиям процесса»[15]. Демократия не может существовать без своего главного социального субъекта — народа, идентифицирующего себя с определенной политией и осознающего свою решающую роль суверена (источника власти) в политической системе. Ссылаясь на исследования Карла Дойча, Растоу утверждал, что национальное единство есть «плод не столько разделяемых всеми установок и убеждений, сколько небезучастности (responsiveness) и взаимодополненности (complementarity)». Далее он разъяснял, что «предварительное условие [перехода к демократии] полнее всего реализуется тогда, когда национальное единство признается на бессознательном уровне, когда оно молчаливо принимается как нечто само собой разумеющееся»[16].
По сути, это развитие идеи Ж.-Ж. Руссо о «народном суверенитете», точнее такой политической организации государства-нации, которая основана на принципе суверенитета граждан. К концу ХХ века идею соединения либерализма и демократии на основе признания народного суверенитета поддерживали не только либеральные обществоведы, но и большинство левых интеллектуалов. Она нашла отражение в так называемой концепции делиберативной демократии Юргена Хабермаса и его последователей, которые подчеркивали, что «народный суверенитет и права человека идут рука об руку, а, следовательно, обнаруживают родственность гражданской и личной независимости»[17]. При этом с каждым годом становиться все яснее, что синтез либерализма и демократии невозможен без третьего связующего их звена — гражданской нации, понимаемой как гражданское общество, овладевшее государством для реализации общественных и в этом смысле национальных интересов. В такой форме концепцию «национального единства» в 2000-х стал развивать Ф. Фукуяма, ныне подчеркивавший важную роль в современном мире национального государства и национально-гражданской идентичности: «Успешное общество немыслимо без какого-либо национального строительства и национальной идентичности»[18]. Кстати, эта мысль Фукуямы отражает перемены в его взглядах, ведь в своей книге 1992 года о «конце истории» этот политический философ называл национальные государства «временными перевалочными пунктами» на пути к мировому господству либеральной демократии. Сейчас «история», кажется, возвращается.
Концепция «национального единства» как предпосылка либеральной демократии хорошо сопрягается с еще одной чрезвычайно плодотворной и важной научной теорией.
Габриэль Алмонд. Источник
Габриель Алмонд и Сидней Верба — гражданская культура
В отличие от Э. Геллнера, связывающего политическую нацию лишь с этнической культурой в условиях индустриального общества, Алмонд и Верба показали, опираясь на сравнительные исследования в пяти странах, что само функционирование гражданского общества формирует новую культуру — гражданскую, не вытесняющую этнические и другие традиционные культуры, а настраивающуюся над ними. Если Геллнер отделял культуру от политики, то Алмонд и Верба указали на их неразрывную связь и, более того, на важнейшую роль гражданской культуры как условия стабильности политических систем либерально-демократического типа[19]. Она, по мысли авторов, является стадиально высшим типом политической культуры в рамках предложенной ими типологии. Гражданская культура в собственном смысле слова относится к типу активистской культуры или «культуры участия», возможно правильней было бы сказать «соучастия», поскольку основной функцией гражданской культуры выступает обеспечение социальной интеграции общества, единства действий в достижении общей цели, «общего блага». Гражданскую культуру можно назвать также «культурой общежития» или «культурой общего блага».
Значение ценности общего блага лучше всего осознается в условиях дефицита этой нормы, так же как значение кислорода чаще всего осознается при его острой нехватке. Известный специалист по экономике развивающихся обществ Пол Коллиер пишет, что главная проблема современных африканских стран состоит в том, что их элиты оказались неспособными создать единую национально-гражданскую культуру и идентичность, «перекрывающую» этнические или племенные идентификации, поэтому налоги здесь воспринимаются как выплата дани коррумпированным правителям, а не вклад в общее благо[20]. Не многим лучше обстоит дело и в большинстве постсоветских стран. Однако объектом исследований Алмонда и Вербы были не развивающиеся страны, а наиболее развитые, поскольку этих исследователей обуревала тревога по поводу стабильности либеральных демократий в самых процветающих странах мира. В 1980-1990-е годы эти опасения многим казалась преувеличенными и даже надуманными (тогда господствовали иллюзии полной всемирной победы таких режимов, знаменующей собой «конец истории»), однако ныне для них появились серьезные основания. Впрочем, такие тревоги должны были присутствовать постоянно, поскольку они вытекают из самой концепции Алмонда и Вербы, которая предполагает, что высший тип политической культуры является смешанным и в нем органически соединены как гражданские ценности (участия и активизма, плюрализма, рационализма, взаимного доверия и согласия относительно сущности «общего блага»), так и элементы патриархальной и подданнической культур. Поэтому даже в самых развитых странах мира гражданское общество включает в себя слои с умеренной политической пассивностью и завзятых консерваторов-традиционалистов. В условиях стабильности гражданского общества гражданская культура доминирует, она ведет за собой пассивную подданническую культуру и нейтрализует патриархально-консервативную. Однако при ослаблении институтов гражданского общества усиливается роль социальных слоев — носителей подданнической и консервативной-традиционалистской культур. В этих условиях могут происходить взрывы разрушительной активности «агрессивно-послушных» слоев общества.
[1] См.: Паин Э. Имперский национализм (Возникновение, эволюция и политические перспективы в России) // Общественные науки и современность. – 2015. – № 2. С. 54-71.
[2] Rawls J. Political Liberalism. New York: Columbia University Press, 2005. P. 4-5. См. также Макферсон К.Б. Жизнь и времена либеральной демократии. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2011.
[3] Геллнер Э. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники. М.: Московская школа политических исследований, 2004.
[4] Там же. С. 116.
[5] Там же. С. 14.
[6] Там же. С. 9.
[7] Там же. С. 134.
[8] Там же. С. 135.
[9] Там же. С. 135.
[10] Там же. С. 136.
[11] См. Паин Э. Имперский национализм (Возникновение, эволюция и политические перспективы в России).
[12] Гизетти А.Л. Сборник сведений о потерях Кавказских войск во время войн Кавказско-горской, персидских, турецких и в Закаспийском крае. 1801-1885 гг. Тифлис, 1901.
[13] Полян П.М. Депортации и этничность // Сталинские депортации. 1928-1953. М.: МФД, Материк, 2005.
[14] Rustow D. “Transitions to Democracy: Toward a Dynamic Model”, Comparative Politics. Vol. 2, No. 3. April 1970. PP. 337-363.
[15] Ibid. P. 351.
[16] Ibid. P. 351.
[17] Habermas J. Between Facts and Norms: Contributions to a Discourse Theory of Law and Democracy. Cambridge, MA: 1996. P. 127.
[18] Фукуяма Ф. Проблемы европейской идентичности // Gefter. 17.06.2013. Доступ:
http://gefter.ru/archive/9047.
[19] Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура: политические установки и демократия в пяти странах. М.: Мысль, 2014.
[20] Collier P. Exodus: Immigration and Multiculturalism in the 21st Century. London: Penguin Books, 2014. PP. 235-237, 239-240.