В детстве я увлекался хирургией. Врачи с самого рождения всё время хотели мне что-то отрезать, как-то укоротить. Когда мне отчекрыжили пуповину, я терпел, но потом это стало как-то поднадоедать. В шесть лет сделали обрезание, причем я не был ни мусульманином, ни иудеем, мои родители тоже. Я орал, как резанный: «Мама!» А врач и медсестры смеялись: «Кричи: папа!» Я стал кричать «Папа!» Медперсонал ржал. А мне было обидно и больно, но первый успех публичного выступления окрылял даже под ножом хирурга, и я продолжил: «Дядя!», «Тётя!», «Де-душ-ка!», «Ба-буш-ка!».
Через пару лет мне что-то опять подправили в животе под глубоким наркозом. Приходили папа с мамой, приносили фрукты, и шутили. Я бы тоже посмеялся с ними, но швы болели, а они продолжали меня смешить, думая, что поддерживают.
Потом мне вырезали пупочную грыжу. Эту операцию можно делать под местным наркозом. Но на операционном столе я закатил истерику: «Как местный? Мне обещали настоящий наркоз! А вдруг будет больно! Давайте настоящий наркоз, иначе я встаю и ухожу!» - кричал я, крепко привязанный к операционному столу. Ну, дали мне вдохнуть эфир. Считай от десяти. Десять, девять, девяносто девять, девяносто сосен, красные круги, зеленые круги, карусель-карусель, радуга-дуга, крутится-вертится, блин, как же хочется пить, «Тебе нельзя после наркоза», какого наркоза? «Ну, дайте ему губы смочить». Мне протягивают стакан с водой. Очень хочется пить, но я беру стакан и швыряю в стену – хрясь, вдребезги! «Мне нельзя пить!» - вот это самоконтроль, вот это отходняк.
Хорошо у родителей хватило воли вовремя остановиться. Хирурги предлагали отрезать правую ногу, не совсем, в основном кость, вставить в кость имплантат, чтобы ногу удлинить, почему-то хирургам казалась, что моя правая нога растет медленнее левой, и со временем это отставание только увеличится, тогда я буду ковылять, хромать. Отрезали бы, сейчас точно бы хромал и ковылял, только на левою. Впрочем, и левую можно было бы тогда удлинить. Мне тут вспоминается детская сказка про то, как лиса двум медвежатам сыр делила, только там она всё уменьшала и уменьшала порции, потому что они всё время казались медвежатам неравными, пока ничего не осталось. В моем же случае удлинение ног грозило тянуться до бесконечности, пока достигнутый результат не удовлетворил бы хирургов-экспериментаторов. Я представляю себя на таких ходулях. Но родители тут оказались мудры, они решили подождать, и я остался с нормальными ногами.
У кого что болит, тот в то и играет. Мне хотелось стать хирургом. Я начал с лопухов. Я вставлял в полые ножки тонкие палочки, а потом проводил операцию по их удалению, разрезы аккуратно зашивал. Смертность была 100%. Анатомия рыб давалась легко. Лягушек почему-то жалко. Очень хотелось попробовать на живом человеке.
Не знаю, как сейчас, но когда-то по берегам реки Майма, которая протекает по всему Горно-Алтайску были помойки. Больница была выше по течению. Весной к нашему берегу прибивались многочисленные пузырьки из под лекарств, с которых мы свинчивали пробки. Была такая игра: каждая пробка имела своё количество жизней, по очереди носком ноги нужно было подтолкнуть свою пробку, чтобы она задела чужую, тогда ты выбивал одну жизни, после того, как выбивались все жизни, победитель забирал пробку. У меня был целый ящик, с маминых духов и лекарств, даже с зубной пасты. Пробки очень ценились, у некоторых золотых бывало по 10 жизней. На пробку можно было обменять хорошую игрушку, даже купить за деньги или продать. Так вот однажды мы устроили набег на прибрежную помойку возле больницы. В куче страшного септического мусора был найден настоящий скальпель. Инструмент был тщательно отмыт, прокален над огнем и просто-напросто магически манил, требовал совершить какое-нибудь хирургическое вмешательство.
Жертва быстро нашлась, слабый, маленький Славян. Стол пилорамы на территории идеален для проведения операций. Я подумывал, не запустить ли как-нибудь циркулярную пилу, чтобы дело пошло быстрее, может даже и скальпель не понадобился бы. Некоторые коллеги-любители, Пашка и Игорек, советовали немедленно приступить к операции без всякого обследования пациента, и без анестезии. Славян умолял нас о пощаде. Дурачок, ты станешь героем, пострадаешь ради медицины!
Тут пациент испустил веселый дух, не тот, который выходит из тела после смерти, а обычный, описанный и разложенный по полочкам Сальвадором Дали. И горе хирург, представивший внутренности пациента, в которых, наверняка ещё будет немало подобных газов, почувствовал острейший приступ тошноты, и опять же не экзистенциальной, а обычной, физиологической. Операция отменена, пациент экстренно признан здоровым, скальпель обменен на клёвые красные, синие и желтые пробки. Как хватило ума остановиться?
Сергей Решетнев ©