Когда одни российские экологи публично обвинили других в недостаточной патриотичности с помощью саммита в центре Москвы, а те ответили им «нам некогда, мы пожары тушим», этот обмен мнениями спровоцировал дискуссию о том, какими должны быть настоящие, эталонные экологи и как их «аутентичность» оценивать.
«Зеленый» в экологическом смысле обычно противопоставляется не мадженте, как можно было бы подумать, а коричневому: «коричневая» экономика работает на угле, нефти и газе (в противоположность «зеленым» ВИЭ), «коричневый» экономический рост представляют угрозу для окружающей среды, и так далее. Воспользовавшись этим удобным цветовым решением, N+1 предлагает оценить экологические движения по примеси коричневого в их позициях по некоторым важным научным вопросам.
Вообще-то экологи, как и биологи в более широком смысле, а также примыкающие к ним химики, почвоведы, климатологи, океанологи и так далее — ученые. Их заботят такие занудные, но очень важные штуки, как научный метод, объективность, фальсифицируемость, воспроизводимость, пределы знания, неопределенности и риски. Но главное, все ученые, сколько бы они ни спорили между собой о гражданском долге и нейтральности знания, с профессиональной точки зрения всегда должны быть строго на одной стороне с тем самым научным методом, идеализирующим доказательность и отсутствие предвзятости.
От экологических активистов ждать непредвзятости абсурдно — напротив, вместо этого предполагается, что они как раз должны быть предвзяты в правильную, то есть благородную и справедливую сторону. Обычно это называется защитой окружающей среды, но на самом деле давно пора бы признать, что это защита людей и комфортной для них окружающей среды. Иначе не было бы проблемы уродливых животных, которых никто не хочет спасать.
Вместо критериев научности в экологическом активизме тоже есть свой ориентир. Обычно во всем мире это называют environmental integrity, что-то вроде экологической «честности» — это мера того, насколько идея, проект или мера действительно решает поставленную природоохранную задачу, а не какие-то другие задачи, как правило, куда менее благородные. Полное отсутствие environmental integrity — это гринвошинг, пиар на экологии, когда под зеленым прикрытием извлекается прибыль или привлекается внимание СМИ, а результат «для природы» нулевой. Проект со стопроцентной environmental integrity может оказаться неприятным и затратным и для бизнеса, и для активистов, и для рядовых людей — для всех сторон, кроме собственно «природы», которая и спасибо–то не скажет и вообще не в курсе, что вы что-то там сделали.
Волшебный триграмматон: ГМО
Активисты
Посконные экологи в конце 2013 года в своей Экологической палате провели слушания по вопросу «готовности России к принятию ГМО». По итогам слушаний экологи приняли обращение к президенту с требованием «ввести мораторий на выращивание трансгенных культур на территории России до получения убедительных доказательств их биологической и экологической безопасности». Под обращением подписались, например, Ирина Ермакова, главный борец с ГМ-угрозой всея Руси, уровень дискуссии которой можно оценить, например, здесь; а также Борис Акимов, который не использует у себя в хозяйстве дигидрогена монооксид.
WWF России в разговорах о ГМО почти не участвует, а глобальная позиция WWF по вопросу ГМО крайне осторожная: постоянный государственный контроль, «отсутствие консенсуса» по вопросу рисков и преимуществ применения этих технологий, обязательное сохранение «натуральных» сортов. (Позиция действует до конца этого года, потом ее будут пересматривать). WWF участвует в работе двух крупных отраслевых проектов, по ГМ-сое и ГМ-хлопку, за что им постоянно прилетает от коллег по активизму.
Гринпис в вопросе ГМО куда менее сдержан, и глобально, и на местах: на сайте Гринпис России, скажем, есть раздел о рисках ГМ-продуктов для здоровья человека, который начинается со слов «многие ученые» и в котором в буквальном смысле нет ни одной ссылки на источник и ни одной гиперссылки.
Ученые
Раз мораторий нужно вводить до получения убедительных доказательств, то, надо полагать, ни европейцы, ни другие метаанализы импортозаместительных экологов не убедили. Более того, их не убедили даже насквозь российские ученые, причем не самоназвавшиеся таковыми, а с полноценными аффилиациями, которые легко проверить. Не очень хочется дальше начинать пересказывать всю «Сумму биотехнологии» Александра Панчина, настоятельно рекомендую прочитать ее самостоятельно.
Нет решительно никаких свидетельств связи числа диагнозов «расстройства аутистического спектра» в США, глифосатом, гербицида Monsanto, и ГМО, о которой иногда рассказывает одна из главных героинь мирового экологического движения, Вандана Шива (а так-то, от балды, можно и органическую еду обвинить ведь).
Ученых волнуют совсем другие вопросы: экономическая эффективность применения ГМ-сортов для мелких хозяйств и крупного агробизнеса, сопутствующие изменения в использовании пестицидов и удобрений, интеллектуальная собственность, процедуры сертификации и выхода на рынок, риски для биоразнообразия и возможности управления ими, технологические возможности производства нужных сортов под задачи конкретных регионов.
Вывод
С тех пор, как мы узнали, что 80% американцев поддерживают обязательную маркировку продуктов, содержащих ДНК, и только треть россиян точно знает, что обычные растения тоже содержат гены — любое экологическое движение, действительно работающее в интересах людей, просто обязано сосредоточить свои усилия на борьбе не с ГМО, с каких бы позиций оно их ни критикует, и не на этикетках, а на искоренении ерунды и неграмотности.
Мы тут все о научном методе и объективности, и во имя этой самой объективности надо сказать вот что. Активистам часто ставят в укор их зависимость от источников финансирования, мол, «кто платит, тот заказывает музыку». Так вот, поскольку ученые — пусть и лучшие из нас, но тоже люди, в науке это иногда тоже работает, например, для курения, газированных напитков и лекарств.
Если вы борец с ГМО и на этом месте радостно заготовили флаги, это вы напрасно: во-первых, поскольку этот эффект известен (уже есть и те, кто заявляет, что вроде бы нашли его для ГМО), его активно ищут и с ним борются, а во-вторых, государства весьма активно вкладываются в такие исследования, судя по выдаче базы GENERA — даже несмотря на вандализм борцов с ГМО, и явно вкладывались бы еще больше, если бы эта тема не была настолько политически заряженной.
Биотехнологии в плане их «чистоты» и потенциала в решении проблемы изменения климата вообще оказались хуже горькой редьки, то есть атомной энергии: даже организации, эксперты которых в частном порядке признают их важность и характеризуют их положительно, на публике не могут позволить себе занимать такую позицию из-за зашкаливающей политизации темы.
Атом — Это Страшно: атомная энергетика
Активисты
В английском языке есть такой чудесный акроним, NIMBY — Not In My Back Yard, «только не в моем дворе». Так (презрительно) называют тех, кто протестует против строительства чего-нибудь — на странице в вики 35 популярных примеров — рядом с местом, где протестующие живут.
Так вот, большая часть аргументов антиатомного активизма по части безопасности — это откровенный NIMBY-изм, когда «новую Фукусиму» прямо у них во дворе предлагают представить себе жителям условного Ульяновска, где нет ни землетрясений, ни цунами (ни японских операторов АЭС). Это, естественно, не означает, что безопасность атомной энергетики совсем не надо обсуждать, но градус алармистской риторики, как и в случае с ГМ-растениями, не пропорционален реальным угрозам.
Более интересный и осмысленный спор сторонников и противников АЭС сейчас идет вокруг сценариев развития мировой экономики и необходимости атомной энергии в светлом зеленом будущем. Анти-активисты считают, что мы вполне обойдемся только возобновляемой энергетикой, и атомная просто не понадобится и, более того, напрасно оттянет на себя необходимые инвестиции.
Какое-то время назад активно обсуждали и цитировали французское исследование о том, что в национальной атомной отрасли по каким-то причинам не работает традиционная learning curve внедрения новых технологий: атомная энергия не становится дешевле в расчете на единицу производства по мере расширения и развития ее использования. Похожие исследования есть и для США, и это звучит довольно печально на фоне постоянных сообщений о том, как быстро падает стоимость энергии из возобновляемых источников.
Ученые
World Nuclear Association, отраслевая ассоциация, насчитала три крупные аварии на АЭС (Three Mile Island, Чернобыль, Фукусима) на 16 тысяч реактор-лет работы станций в 33 странах мира. Даже если ослабить критерии «крупных» аварий и включить вообще все, ситуация все равно будет напоминать авиаперелеты, где объективная оценка невысокого риска (летать безопаснее, чем ездить в автомобиле) сильно затруднена впечатляющими последствиями его реализации в каждом случае.
Экологическая организация «Друзья Земли» как-то заказала Тиндалл-центру в Великобритании брифинг к строительству новых АЭС в стране: документ заключает, что «в целом риски безопасности, связанные с атомной энергетикой, в пересчете на мегаватт-час поставленной энергии ближе к долгосрочным рискам ВИЭ во всем жизненном цикле (от начала производства до выведения из эксплуатации) и существенно ниже, чем у угля и природного газа». Это никого не удивило, потому что, по некоторым консервативным оценкам, экономический ущерб от загрязнения воздуха станциями на ископаемом топливе только в США составляет более 360 миллионов долларов в год.
Сторонники использования атомной энергии открыто признают, что она слишком дорогая, и говорят, что сделать ее дешевле помогут только новые научные разработки, в том числе и в области переработки или захоронения отходов — для которых непросто найти поддержку вне самой атомной отрасли. На проблему, поднятую во французском исследовании, обычно отвечают, что США и Франция — это лишь 26% общего количества реакторов, и в целом картина куда более разнообразная, как и со всеми источниками энергии вообще.
По мнению критиков оптимистичных «100% ВИЭ» сценариев, кое-какие предположения в таких расчетах, мягко говоря, нереалистичны (энергоемкость падает беспрецедентно — ни у кого пока так не получалось — быстро, а объем потребления энергии и вовсе местами снижается, хотя как это реализовать, когда 1 (один) с лишним миллиард сидит без электричества в круглосуточном таком «часе Земли», не очень понятно).
Вывод
На документальный спектакль «ЧЕРНОБЫЛЬ» аудитория придет, а на документальный спектакль «Почему не падает стоимость строительства АЭС и значит ли это, что они нам и не нужны вовсе, а также Прозрачность атомной энергетики как отрасли» — вряд ли, это понятно. Но когда тема оказывается настолько токсичной и оторванной от научных аргументов, что некоторые экологи не могут публично высказать свое мнение по этому поводу из страха «расколоть движение напополам», у движения явная проблема.
Продолжение читайте во второй части.
Ольга Добровидова