Она училась в Академии художеств в Кракове. На каком факультете – неизвестно. Вероятно, искусствоведческом, там с 1916 года преподавал ее отец. Она прекрасно рисовала тончайшие акварели на мифологические, символические сюжеты, имела персональные выставки, хорошую критику, заказы.
Ее художественным кредо было: «Мир лишь радуга красок и ничего более». Это многоцветье радуги присутствует и в ее волшебных строфах, стихах. Писать и выпускать сборники лирики она тоже начала довольно рано. Сборник «Воздушные замки» вышел - в 1922 году. «Розовая магия» - в 1924.
В них, стихах - пленительные и живые строфы, подвижные, легкие, как морская волна, дымка. Наполненные очарованием и глубоким смыслом они смущали, удивляли и сводили с ума, притягивали и пленяли, потому что она, Мария - Лилька Ясножевская, могла говорить понятно о сложном и загадочно о простом:
* * *
Подсолнечник
Дорастаем до твоих познаний,
До высокой мудрости твоей.
О цветок, примером взявший солнце!
Темные тугие семена
Издавна нам хором предвещали
Солнечное темное ядро.
А корона желтых лепестков -
Фотосферу.
Дикое дыханье корней
Густо обволакивает стебель.
Или, может быть, это запах солнца,
Что ты предвкушаешь?. .
****
Плащ мне подай — ветер дождь принёс…
Моя безмятежность, где ты?
Это не дождь. Просто капли слёз
с чьей-то дальней планеты.
("Слёзы")
Писала Мария не только стихи, но и пьесы, дебютировав в 1924 году пьесой «Водитель Арчибальд». За период с 1924 по 1939 год она написала 15 пьес. Некоторые ее драмы и комедии до сих пор ставятся и идут в Польше, например, яркий. антифашистский гротеск «Баба-Диво», премьера которого в 1939 году даже вызвала ноту германского посольства.
Поэтесса много путешествовала, побывала в Италии, Турции, Северной Африке и Франции, где в 1927 году пережила бурный роман с пилотом и поэтом Сарменто де Бейресом. Все это находило отражение в ее творчестве. Последний ее муж, Стефан Ясножевский, был также летчиком, полковником авиации. Они поженились в 1931 году. Любовь всегда была в жизни Марии, неприрученной стихией, яркой, дерзновенной, экзотичной и простой одновременно.. Любовь довлела, дарила мощь, непредсказуемость и силу ее стихам:
ЛЮБОВЬ
Вот уж месяц мы не встречались.
Ну и что? Я бледней немножко,
чуть сонливей, молчаливей малость...
Значит, жить без воздуха можно?
Зной
Лето медленней мула бредет день за днем.
В окна сквозь жалюзи заглянуло...
Зной заходит без зова из сада в наш дом.
Ах, как жажду тебя, ледяного...
ТЕЛО СЧАСТЬЯ
Месяц спрятался в тучах, и в час этот поздний
простучали шаги запыхавшимся вихрем,
и в дверях, на террасе, украдчиво вспыхнул
темно-красный бутон электрической розы.
Сквозь стеклянные двери веранды заглядывая,
видит ночь, как в любовных объятьях крутящееся
тело счастья, что было разорвано надвое,
возвращается к жизни, срастаясь, как ящерица.
Неожиданность ее образов, их яркость и сила, их дерзновенность, столь необычная для плавного польского с его постоянным ударением, немного ленивым, томным, поражала, смущала, вызывала восторженный шок у критиков, недоумение, отзывы, полемику в печати, книги Марии раскупались и дарились как сувенир, тем более, что вскоре после постановки «Бабы – диво» она вынуждена была покинуть Польшу, опасаясь ареста…
Она поселилась с мужем сначала во Франции, потом в Англии, в Манчестере. Там ее и настигла болезнь – рак. Она стоически переносила лечение, несколько операций, стихи ее изменились и стали более сильными, образными и простыми до боли, до черноты провалов сознания:
СВЕТ ВО ТЬМЕ...
На белой подушке, в постели,
под пледом, уснут печали.
Я тоскую семь дней недели,
воскресаю только ночами/
Сон, смягчающий боль ностальгии,
ты действительнее грубой яви.
Пренебрегаю вами,
дни пустые, дни никакие!
В этой жизни моей безотрадной
сном лечу себя и морочу.
В Лабиринте нить Ариадны
светит мне ночью...
Голод сердца, в беде огромной,
нереальной кормлю я манной.
Под подушкой — мир мой и дом мой —
рай мой желанный.
Польша, ты у меня под подушкой,
будто в детстве любимая книжка...
………………………………………..
Вот уже защелкал — послушай —
соловей на Белянах — уж близко
Вавель, Краков, улицы, Висла,
уж трамвай звенит на Звежинецкой —
вот уж дом мой виден наконец-то,
он мне раковина, я улитка —
Но будильник — с обретенным раем
я прощусь — дни ночей длиннее —
и весь день, весь день прозябаю,
тоскую семь дней недели...
Мария с тоскою вспоминала родину, Польшу, Краков, рисовала словами, строфами картину города, лежащего почти в руинах:
ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД
В целом Кракове листья лоснятся
после июльского ливня, —
двузеленые в лунном свете
и в изумрудном сиянье
фонаря на углу Звежинецкой...
Краков, тенистые кущи...
Чащи жасминов, каштанов,
рай зелени, птиц поющих...
Краков — лес, там шушуканье, шепот,
там поцелуи и вздохи,
стихающие в объятьях...
Ее стихотворения о Польше, о войне вошли в цикл, названный как то обреченно и емко «Военные рубаи». Мария Павликовская - Ясножевская не узнала, что именно он, этот цикл войдет во все антологии польской и мировой поэзии.
Она родилась осенью, а умерла в июле 1945 года, когда весь мир праздновал победу над фашизмом, а в ее маленьком манчестерском саду тихо цвели розы. Она самозабвенно любила их, часто о них писала. Как- то задумчиво и грустно обронила в одном из четверостиший, предчувствуя близкий час ухода:
СОЖЖЕННЫЕ РУКОПИСИ
Когда на черных кострах
жгли строки Сафо поблеклые,
Дымы взметнулись, как розы:
Тяжелые, хоть быстролетные,
Облаком плыли в веках.
Я с ветром вдохнула их в легкие —
Стихи не рассыпались в прах.
Пани Мария не знала, что окажется права, что ее сравнят с Сапфо, что будут учить ее стихи наизусть и собирать по крупицам и крохам. Она ничего этого не знала. Она знала лишь одно, что строфы не рассыпаются в прах. Ведь это - дыхание Бога.. А поэт - лишь его инструмент. Его флейта.